Том 5. Плавающие-путешествующие. Военные рассказы - Михаил Алексеевич Кузмин
– Нет, все-таки еще можно жить.
И кофе, и газетные известия, и рассказы мужа за завтраком, и какие-то покупки, встречные лица, – все казалось забавным, милым и аппетитным. Она не знала, было ли это состояние как раз обладанием теми «восторженными глазами», о которых она так возвышенно и томительно говорила мужу. Ей просто было хорошо. И она будто пила глотками каждую минуту. Но это продолжалось не так долго: как звук, распространяясь, все слабеет, так и Елена Александровна все стихала и сделалась не то что грустной, а мечтательно тихой к тому времени, часам к семи, когда неожиданно после обеда к ним зашел Лаврик. Он искал Пекарского, думая, что тот здесь. Елена Александровна попросила его посидеть. Она ни любила, ни не любила Лаврика, она никак к нему не относилась, почти даже не зная, какой он с виду. Но в этот вечер она искренно задержала молодого человека, потому что была бы рада кому угодно, не очень шумному, чтобы самой не окончательно угаснуть. А Лаврик, она знала, будет тих и спокоен, по крайней мере с нею.
Елена Александровна не читала, не вышивала, а просто сидела, сложив руки, у светлого окна. Лаврика посадила напротив. Она почти забыла, что он гость и смотрела на него, будто эти розовые щеки, светлые волосы без пробора и веселые светлые глаза не жили, а были нарисованы нежными красками когда-то. Она вздрогнула, когда Лаврик заговорил. Он говорил тихонько самые обыкновенные вещи: где он был, что видел, что работает Орест Германович, так что Лелечка вздрогнула не от какого-нибудь известия, а просто от звука его голоса.
– Сегодня очень хорошо! – неожиданно заметила она.
– Да, сегодня прекрасный вечер.
– И вечер прекрасный, и так, вообще, хорошо! Вы, Лаврик, куда едете летом?
– Не знаю. Куда поедет Орест Германович. Он, кажется, собирается к Ираиде Львовне.
– А хорошо бы поехать в Италию, не в большие города, а там есть такие маленькие, заброшенные. Никто вас не увидит, жить долго-долго, около старинной церкви или какой-нибудь развалины римской, знать всех жителей, ведь это так… не знакомство… По вечерам загоняют стада, пылится дорога с низкими каменными заборами, а по холмам оливки и каштаны. Или ехать на корабле и, просыпаясь и ложась спать, видеть море, одно и то же и всегда разное. Вы, Лаврик, ни в кого не влюблены?
– Что это?
– Я говорю: вы, Лаврик, ни в кого не влюблены?
– Нет, почему?
– Я просто так спросила… Я, знаете, никогда вас не разглядывала… Вы такой хорошенький, что было бы жаль, если б вы влюбились. Покуда естественнее, чтоб влюблялись в вас.
– Я не совсем понимаю, что вы говорите, Елена Александровна.
– Не понимаете, так тем лучше. Я так разболталась и говорю глупости, вроде Полины. Кстати о ней вспомнила, она же меня ждет! – последние слова Елена Александровна произнесла совсем уж другим голосом, будто стряхивая с себя меланхолическую лень, но еще не поднимаясь с кресла.
– Я с утра была очень бодра и весела, а теперь как-то ослабела.
– Это я на вас навел скуку. Я совсем не умею разговаривать с дамами.
– Нет, милый Лаврик, без вас мне было бы еще хуже. Я вот с вами поговорила и несколько освободилась от поэтической размазни, которая во мне сидела, а не поговори, так бы с собой и таскала. А теперь простите, я пойду переодеваться. Вы меня подождите, выйдем вместе.
И она вышла из комнаты. Лаврик встал к окну, откуда был виден круглый поворот Екатерининского канала, в воде которого золотел крест церкви, которая, казалось бы, никак не могла в нем отражаться. Разговоры о путешествии его расстроили, хотя он сам себе представлял дальние странствия не совсем такими, какими их мечтала Лелечка: шумнее, веселее, шаловливее.
Елена Александровна вернулась минуты через две и, положив уже гантированную ручку на плечо Лаврику, проговорила:
– Вот я и готова… Вы на меня не сердитесь и не обращайте большого внимания на то, что я вам сегодня говорила. Поверьте, я к вам отношусь как нельзя лучше, и притом я очень большой друг Оресту Германовичу.
– При чем же тут Орест Германович? – проговорил Лаврик неожиданным басом.
– При том. Вы не фыркайте, а лучше проводите меня до Полины. Она живет здесь в двух шагах, и я хочу пройти пешком.
Лелечка взяла своего кавалера под руку, и они прошли молча, будто влюбленные, несколько кварталов, отделявших дом, где жили Царевские, от Подьяческой улицы.
– Может быть, мне можно зайти к Полине Аркадьевне? Она меня звала… – проговорил Лаврик, целуя на прощанье Лелечкину руку.
– Лучше зайдите в другой раз. Сегодня у нее кроме меня никого не будет, у нас маленькие секреты, а потом вы не предупредили Ореста Германовича и он, наверное, беспокоится.
Елена Александровна, казалось, позабыла, что она идет как-никак на свидание. Никаких решений, даже предначертаний, слов и поступков у нее не было, и единственная мысль, которая вертелась в голове, была пустяшная и не подходящая ко времени, а именно, сравнивая в уме только что виденное лицо Лаврика и то, которое она должна была увидеть, – лицо Лаврентьева, – Лелечка подумала, почему Лаврентьева представить влюбленным легко и понятно, а Лаврика можно было только самой любить, смотреть на него, целовать, беречь и холить. Для него можно было многое сделать, а от того, офицера, хотелось требовать подвигов и жертв. Конечно, никаких подвигов и жертв она требовать не будет, они просто втроем посидят в полумраке на мягком диване, послушают, о чем будет мечтать Полина, сами помечтают тихо и целомудренно… Может, он поцелует ей руку, не больше… никаких эстетических неистовств не будет.
Хлопнули двери, и Елену Александровну чуть не сшиб с ног человек, кубарем скатившийся с лестницы. Вслед за ним из той же двери были выброшены пальто, котелок и палка. Елена Александровна со страхом посмотрела на визитную карточку, думая, не ошиблась ли она дверями, хотя была у Полины Аркадьевны не первый раз. За дверью продолжали шуметь и кричать мужские голоса, и когда Елена Александровна вошла в переднюю, там находилось
