Мюонное нейтрино, пролетевшее сквозь наши сердца - Анастасия Евстюхина
– Какая разница?! Мы сейчас не обо мне. А о вас. О тебе и о нем! Говорю тебе: я точно знаю. Я вижу. Я чувствую: это судьба!
– Но не могу же я с ним, когда ты…
– Забудь! Не говори больше об этом. И перестань ломаться. Скажи уже ему «да». Не мучай парня. Тем более по глазам твоим ясно, сама рада будешь. Влюбилась ты, мать! Я же вижу.
– Не преувеличивай. Ну если только он совсем немножечко мне симпатичен…
Вечерами Захар долго не уходил: на Люсином крыльце они просиживали до звезд. Тая выходила к качелям, на поляну перед домом, в темноту – делала вид, что оставляет влюбленных наедине. На деле ее молчаливое присутствие, чуть слышный треск веревок поодаль лишь усиливали неловкость между ними.
Лучи далеких прожекторов, как легкие кисти, мазали темное небо над заливом. Запрокинув голову, Тая раскачивалась долго-долго, до тех пор, пока ей не начинало казаться, будто бездна надвигается на нее, падает или она сама падает в бездну… Терялось ощущение пространства. Тая забывала про руки, держащие канаты, про сиденье, про черные контуры садовых деревьев. Она чувствовала себя крохотной частицей, несущейся сквозь космос.
Мю-он-но-е нейтрино.
Произносит Тая негромко, для себя.
«М» и «н» вибрируют, дрожат. Маленькие пружинки.
Качели летают – туда-обратно. В Таиной голове беспорядочно всплывают фразы из познавательного видеоролика про космические лучи, показанного вместо последнего урока физичкой, помешанной на дополнительном образовании и поиске юных гениев среди апатичных жвачных старшеклассников: «Я юрист – значит, физика мне не нужна».
Мюонное нейтрино может пересечь Вселенную без единого взаимодействия.
До Таи доносились приглушенные голоса. Сидя в нескольких шагах, она острее ощущала свое одиночество. С крыльца лился свет фонаря, пятнами падал на листья и на траву, делая их неживыми, бронзовыми.
Хотелось ли Тае подойти? Послушать вместе с Люсей и Захаром музыку на телефоне? Поговорить о пустяках? Допить остывший чай после ужина? Они бы не прогнали. И вряд ли переглянулись бы обидно, поднимись Тая к ним. Люся и Тая – лучшие подруги. У них не может быть причин разлучаться. Никаких причин.
Но Тае не хотелось подходить. Двоих на освещенном крыльце и одинокую девушку на качелях разделяли вовсе не несколько шагов по черной траве – между ними мерцали звезды тысяч галактик… Лететь сквозь которые миллионы лет.
Тая продолжала раскачиваться. До головокружения. До тошноты.
Ты мюонное нейтрино. Ты летишь сквозь Вселенную. Миллионы световых лет. Ты не взаимодействуешь. Тебе это не нужно. И им не нужно. Они два электрона в атоме гелия. Им хорошо. Поэтому гелий – инертный элемент. Электроны держатся друг за друга.
А ты мюонное нейтрино.
Ты всегда будешь одна. Одна.
* * *
Ничто так не вдохновляет на подвиги, как примеры из классической литературы. Тая как раз прочла «Идиота». Впечатления от книг и фильмов обычно долго в ней не утихали, пенились, бродили, как ягодное вино в папиной высокой бутыли, чтобы потом вылиться во что-нибудь очень странное. Тая воображала себя теперь Настасьей Филипповной, а Люсю – Аглаей Епанчиной.
Закатное небо проглядывало сквозь ветви сада красно-оранжевыми пятнами.
На досках пестрели карты. Шестеро завсегдатаев Люсиного крыльца сидели кто на коленках, кто по-турецки. У столба тенью стоял щупленький белокурый юноша в очках – Серега галопом его представил: Олег, студент Серегиной мамы-искусствоведа – и наблюдал происходящее медленными чайными глазами.
Тае нашла его похожим на персонажа любимых бабушкиных комедий.
«Как же его?»
«Шурик!»
«Точно. Шурик!»
Тая мысленно окрестила Олега Шуриком – и тут же забыла о нем.
Тем более секундное возвращение на волне ассоциации в квартиру бабушки не было для нее приятным.
– Ты должна съедать все, даже если тебе не нравится.
– Почему?
– Потому что еда – жизнь, сила. В блокаду мы и щам на голубиных костях радовались! И хлебцу с вазелином. Ты даже представить себе не можешь… Мы с сестренкой – мне три годика, ей пять – по полу ползали, крошки искали, зернышки, как мыши.
И приходилось давиться, из последних сил запихивать в себя вареный желток, который Тая ненавидела и дома, и в школе всегда оставляла на тарелке. Тая вздрагивала от отвращения, глотая желток под неусыпным оком бабушки.
У бабушки надо доедать все. Потому что была война. Телевизор в бабушкиной квартире всегда работал фоном. И если бабушка считала, что там идет что-то хорошее, она заставляла Таю сидеть и смотреть. Так Тая и узнала про очкастого Шурика.
Она усиленно искала для родителей предлоги, чтобы не ехать к бабушке. В последний год, слава ЕГЭ, много врать не приходилось. «Я съезжу после экзаменов, мам. Времени нет».
Карточная игра не слишком увлекала Таю. Ее взгляд подобно ножницам вырезал из происходящего лишь то, что могло так или иначе относиться к Захару, Люсе и их сакральной невоплощенной связи; остальные, лишенные формы, не нужные для Таиной прекрасной аппликации обрезки реальности без сожаления комкались, непознанные.
Играли в подкидного дурака, как толстовская детвора, вне времени, зависнув в уютной янтарной капле дачного вечера – в своем крохотном светлом и теплом шаттле «Юность» среди бескрайней Вселенной, полной чужих холодных звезд.
– В ларьке возле остановки никогда мороженое не покупай. Вечно у этой тетки оно мятое, будто она на нем сидела.
– Я вообще не люблю упакованное. Мягкое люблю, в рожках.
– А я «Экстрем».
– Да, «Экстрем» – тема. У него большой шоколадный конец!
– Шоколадный конец. – Захар значительно поднял палец и усмехнулся.
Смешинку подхватили. Покатилась дальше. Рассыпалась искрами.
Кончался кон. У Люси оставалось карт больше десятка, у Нюры – три карты.
– Твой ход, – поторопил Люсю Серега.
– Не знаю я, чем ходить. У нее одни козыри, чем ни пойди – я проиграю.
– Не глупи, – вмешался Захар, – козыри почти все вышли. Дай сюда!
Захар забрал у Люси полукруглый карточный веер.
– Эх ты, женщина, – картинно вздохнул он, выбрал из веера две карты и положил на доски.
Тысячи холодных игл вонзились Тае в живот от того, как это слово – женщина! – было произнесено. Покровительственно, нежно. Сцена передачи карт обрела романтическую окраску: Захар готов был принять за Люсю ее поражение, он проявлял мужественность, геройство, если угодно – в меру понимания, доступного его поколению, укомплектованному по Маслоу, не знавшему ни горя, ни голода, ни войны, – кастрированное, куцее, но все-таки геройство.
Нюра нахмурилась:
– Нечестно играть за другого человека.
– Какая разница!
Нюра обвела взглядом компанию, точно ища поддержки.
– Да пусть, – махнул руками Серега.
– Кроешь или берешь? – спросил Захар.
Нюра, нахмурившись, придвинула к себе карты. Затем, вздохнув, одну за другой присоединила их к своим трем.
– Вот видишь! – воскликнул Захар, приобняв Люсю за плечи. –
