Помутнение - Джонатан Летем
Но Кёлер вдруг спросил:
– Александер, вы себя нормально чувствуете?
– А что?
– Мне показалось, у вас что-то со зрением…
– Да нет.
– Такое впечатление, что вы… слушаете стук костей и фишек. Может быть, это обычная практика у игроков вашего калибра? Признаюсь, такой метод мне незнаком.
Бруно постарался сосредоточиться. Его голова почти упала на доску. Он вообразил, что этот жест, если Кёлер обратит на него внимание, будет воспринят как попытка скрыть язвительную ухмылку. Или брошенный украдкой взгляд на космическую тайну, спрятанную между голых ляжек женщины в маске. Теперь к нему пришло полное понимание: он изо всех сил тщился отвергнуть мысль о помутнении в глазах. Сколько же недель он боялся признаться себе в своем недуге? Это помутнение уже преследовало его в Сингапуре, хотя сейчас стало еще хуже. Да, сейчас все было намного хуже.
Бруно, сам того не осознавая, давал бесплатные уроки мастерства. Если такая мелкая рыба, как этот немец, был способен впитать и имитировать приемы Бруно, просто изучая их со стороны, какие его секреты сумели похитить куда более ушлые игроки в Сингапуре? Впрочем, Кёлер вряд ли был такой же легкомысленный. Этот так называемый кит больно уж смахивал на акулу. Бруно проиграл все, включая начальную ставку, которой у него даже и не было, когда он сел за этот стол. Он попытался подсчитать в уме общую сумму проигрыша здесь и в Сингапуре, но не смог. Однако, напомнил себе Бруно, Фальк пообещал сделать все, чтобы его сингапурский позор испарился. И его теперь беспокоил только сегодняшний вечер.
– В их перестуке я слышу шум моря, – небрежно произнес Бруно.
Ты можешь сделать эту чертову музыку потише?
– Ich habe die Meerjungfrauen einander zusingen horen[12], – продекламировал Кёлер. Он вывернул запястье, бросил кости, и ему выпала идеальная комбинация. Немец теперь делал праймы один за другим.
– Прошу прощения, – не понял Бруно.
Его бросок принес очередной катастрофический результат. Удача ему изменила, стоило лишь дотронуться до костей, как становилось ясно, что под его пальцами разверзлась бездна невезения. Как правило, только в одиночных партиях в триктрак могла происходить подобная резкая перемена, когда полоса везения вдруг сменялась полосой неудач. Вот и теперь вечер, столь триумфально начавшийся, неотвратимо катился к тотальному разгрому.
– Цитата. Я слышал, как русалки пели песнь одну за другой. Томас Стернз Элиот.
Теперь немец сам протянул ему удваивающий кубик.
– …Пели песнь друг дружке[13], – поправил Бруно, когда знакомая строка вдруг вынырнула из трясины памяти.
Он отмахнулся от кубика – с него довольно. Еще пять тысяч на ветер. Но они забыли о сыгранной партии ради того, чтобы сыграть по новой. Бруно полез во внутренний карман смокинга, нащупал там таблетку парацетамола и незаметно сунул ее себе в рот. Чтобы запить таблетку, он глотнул скотча, но онемевший язык ничего не почувствовал.
– Еще партию?
Женщина в маске повернулась к Бруно. Она провела пальцем по застегнутой молнии, тронув себя за незримые ноздри. Еще тайный знак? Или ей просто захотелось чихнуть? И как бы это у нее получилось с тугой маской на лице? И вместо необычайной красоты или ужасающего уродства, скрытого под кожаной личиной, Бруно теперь представил себе ее глаза, набрякшие и слезящиеся, воспаленные носовые пазухи, из которых слизь сочилась в глотку, подавленный приступ кашля. Такова жизнь профессиональной полуголой служанки в маске, обычный рабочий день.
Но нет. Дело было не в ее носе, а в его собственном. Он ощутил холодную струйку на верхней губе, и тут Кёлер заговорил:
– Ваш нос, Александер. Из него идет кровь.
– Не страшно. – И Бруно попытался кончиками пальцев стереть алую струйку. Но куда? И в следующее мгновение поймал себя на том, что глядит на Кёлера и на женщину в маске откуда-то снизу, с ковра на полу. Он приподнялся на локтях – но куда же делся стул? Его нет. Он не заметил, что между моментом, когда он сидел на стуле, и моментом, когда он оказался на ковре, прошло какое-то время. А когда его обессиленные локти перестали подпирать тело и подогнулись, он обнаружил, что у него под головой лежит большая подушка. Над ним стоял Кёлер со смартфоном в руке. Фонограф милостиво затих. Но зато Кёлер и женщина громко говорили по-немецки. Судя по интонациям, они спорили – или любая беседа немцев всегда кажется препирательством?
– Ich kenne ihn. Ich kann ihm helfen.
– Halt dich zurück, Schlampe. Bitte!
– Lass mich ihm doch…
– Ich lass ihn in die Charité einweisen. Da wird man sich um ihn kümmern.
– Ich fahre mit ihm…
– Das wirst du nicht tun! Ich werde mich nicht noch einmal wiederholen[14].
Кровь на кончиках пальцев Бруно запеклась тонкой корочкой. Когда он тронул нос снова, пальцы окрасили кожу кроваво-алым цветом. Кровь запачкала его белую рубашку и, наверное, черный смокинг, хотя он был распахнут и, скорее всего, не пострадал. Женщина стояла совсем близко – длинные ноги и непроницаемая тайна. Теперь ее вид казался абсурдным, но больше всего Бруно смущало то, как она держалась – безо всякого смущения, точно кровоточащий нос лишил его признаков принадлежности к мужскому полу.
Заметив, что Бруно снова приподнял голову с подушки, Кёлер опустился на колени и заговорил, тщательно выговаривая английские слова:
– Послушайте, Александер. С вами случился припадок. Вы помните, где находитесь?
– Да.
– Шофер, который привез вас сюда от парома, сейчас приедет за вами.
– Со мной все в порядке – мы можем возобновить игру. – Все дело в музыке, хотелось ему сказать. Но Кёлер проигнорировал его слова. – Он отвезет вас в отделение скорой помощи. Сейчас поздно, и поездка на автомобиле до больницы не займет много времени. Больница называется «Шаритэ». Там за вами будет надлежащий уход…
– Я не имею отношения к благотворительности[15].
– Нет, нет, это только название. «Шаритэ» – одна из крупнейших клиник Европы.
Ну, конечно, подумал Бруно в отчаянии. Если клиника, то никак не меньше, чем крупнейшая.
* * *
Пребывая в слепом полузабытьи, Бруно тем не менее понял, что снова оказался на заднем сиденье лимузина, который везет его из Кладова окольным маршрутом – минуя паромную переправу. Он лежал на сиденье и видел, как сквозь стеклянную крышу мелькают огни. И тут к нему вернулась память –
