Девушка из Дании - Дэвид Эберсхоф
Моряк на нижнем этаже осыпал жену бранью, и всякий раз, когда сквозь дощатый настил доносилось слово «шлюха», шея незнакомки алела, а потом вновь приобретала обычный цвет. «Luder!»[6] – ревел моряк, повторяя и повторяя это слово, и пунцовое пятно на шее девушки вспыхивало и гасло.
– Лили? – наконец окликнула ее Грета.
– Замечательная книга. – Лили показала ей «Историю Калифорнии», которую отец Греты вложил в посылку с консервированными лимонами в сиропе, бутылочками «Натурального экстракта из Пасадены» и собранными в холщовый мешок серебристыми шишечками эвкалипта для распаривания кожи лица.
– Не хочу тебе мешать, – сказала Грета.
Лили что-то едва слышно пробормотала. Эдвард IV навострил уши и лениво заворчал. Дверь в квартиру была распахнута, Грета так и стояла в пальто. Лили вернулась к чтению, а Грета устремила взгляд на ее бледную шею, видневшуюся в лепестках воротничка. Каких действий ожидает от нее Эйнар? Для него важно, рассудила сама с собой Грета, чтобы она ему подыграла, – что, в общем-то, не в ее характере. Она стояла сразу за порогом, пальцами стискивая дверную ручку, в то время как Лили спокойно сидела на стуле в потоке солнечного света и не обращала внимания на Грету, надеявшуюся, что та встанет, подойдет к ней и возьмет за руки. Этого, однако, не случилось, и до Греты постепенно дошло, что лучше всего оставить Лили в одиночестве, поэтому она закрыла за собой дверь, в темноте спустилась по ступенькам и вышла на улицу, где встретила кантонскую прачку и отослала ее прочь.
Позже, когда Грета вернулась домой, Эйнар трудился над картиной. Он переоделся в брюки из клетчатого твида и рубашку, рукава которой закатал до локтя. Голова в воротничке над крупным узлом галстука казалась какой-то маленькой. Круглые щеки разрумянились, пухлые губы, сложенные бантиком, обсасывали кончик ореховой ручки кисти.
– Дело движется, – бодро объявил он. – Я наконец-то смешал правильные цвета для снега на болоте. Посмотришь?
Эйнар писал такие миниатюрные пейзажи, что холсты умещались в руках. Эта его картина была мрачной: вересковое болото в зимних сумерках; темная топкая земля отличалась от неба лишь благодаря полоске грязноватого снега.
– Это болото в Синем Зубе? – спросила Грета. В последнее время она устала от пейзажей Эйнара. Она вообще не понимала, как можно постоянно повторяться, вечером закончить одно болото, а утром приняться за другое такое же.
На столе лежала буханка ржаного хлеба. Эйнар сходил за продуктами – на него это было не похоже. Кроме того, там же стояла миска с охлажденными креветками, и нарезанная говядина на блюде, и в придачу баночка маринованного жемчужного лука, напомнившего Грете бусины, которые они с Карлайлом в детстве нанизывали на нитку, пока он не мог играть на улице из-за сильной хромоты.
– Лили приходила? – задала вопрос она, чувствуя, что так нужно, иначе Эйнар промолчит.
– Провела здесь час, может, меньше. Чувствуешь ее запах? Ее духи?
Эйнар промывал кисти в банке; вода была беловатой, точно разбавленное молоко, которое Грете приходилось покупать, когда она только вернулась в Данию после войны.
Грета не знала, что сказать, не знала, каких слов ждет от нее муж.
– Она придет снова?
– Только если захочешь, – произнес Эйнар, не оборачиваясь.
Плечи у него были узкими, как у мальчика. Эйнар был до того субтильным, что Грете порой казалось, будто она может обвить его руками дважды. Грета смотрела, как двигается его правое плечо – Эйнар стряхивал воду с кистей, – и что-то подтолкнуло ее к нему, заставило встать сзади, взять за руки и шепнуть, чтобы не шевелился. Все, чего она хотела, – позволить ему отдаться своим желаниям, и в то же время она испытывала непреодолимую потребность держать его в объятьях и подсказывать, как быть с Лили. Так они и стояли посреди квартиры в мансарде Вдовьего дома: за окнами сгущался вечерний сумрак, Грета крепко обнимала Эйнара сзади, а он опустил по бокам застывшие руки. После долгого молчания Грету вдруг осенило, и она наконец промолвила:
– Пускай Лили сама решает. Она вправе делать все, что ей заблагорассудится.
* * *В июне власти Копенгагена устраивали в городской ратуше Бал художников. Целую неделю Грета носила приглашение в кармане, раздумывая, как поступить. Эйнар недавно заявил, что больше не хочет никаких балов, но у Греты созрел другой план: она уже разглядела в его глазах страстное желание, которое он сам пока не был готов признать.
Однажды вечером, в театре, она осторожно спросила:
– Хочешь пойти на бал как Лили?
Она догадывалась, что Эйнар втайне мечтает об этом, хотя никогда бы ей не признался – он вообще редко в чем-то признавался, разве что она сама начинала расспрашивать, и тогда его чувства изливались наружу и она терпеливо слушала, подперев подбородок рукой.
Они сидели на галерке в Королевском театре. Красный бархат подлокотников истерся, просцениум венчала надпись: EJ BLOT TIL LYST[7]. Полы из темного дубового паркета были натерты воском, в воздухе веяло каким-то сладким лекарством – похожий запах стоял в их квартире после того, как Эйнар делал уборку.
У Эйнара дрожали руки, шея уже начала покрываться красными пятнами. Они сидели высоко, почти что на уровне
