Рукотворный рай - Дмитрий Николаевич Москалев
И к полудню мальчик возвратился к тетке с небольшим, но сытным уловом.
Дверь открылась.
–Ну, давай сюда мешок, – баба улыбаясь протянула руку и облизывая грязные сухие губы, Егорка колебался. При свете дня, мальчик отчетливо заметил черные грязные ноги и пальца тетки, ее немытость, и вонь, исходившую из-за двери.
–Ну? Давай, что боишься? – тетка стала улыбаться еще шире, мальчик нерешительно снял сумку с плеча, и, входя, протянул ей, тогда она молниеносно выхватила ее, оттолкнула мальчика в сторону, с порога.
Вытряхнула на пол всю еду, до последней крошки, отобрала всё самое лучшее, за исключением нескольких грязных сухарей, охнула и швырнула со всей силы остатки и сумку в лицо мальчику, которая хлестнула ему в глаз, оставив небольшой синяк. Егорка заплакал.
–Тетя, тетя, ты чего? – маленькие губки затряслись от обиды и страха, – мало принес. я еще соберу, только впусти?
–Вшивый ты! – завизжала тетка, – такого в дом срамно впускать! Пошел отсюда, побью, сучий ты сын! – она захлопнула за собой дверь.
Вокруг мальчика воцарилась звенящая тишина.
Но дверь вновь скрипнула, немного обрадовав Егорку, старуха швырнула на землю ещё один кусок сухаря:
–На, жри, собака, не подавись! – прогнусавила она, и закрыла дверь.
Глава 7.
Свесив маленькие грязные ножки, мальчик сидел на кроватке и ждал, когда старушка почистить свеклу. Он непринужденно ковырялся в ногтях, почесывался то тут, то там.
Вскоре, она закончила, и попросила гостя к столу.
–Клопы меня загрызли, поганые, спасу от них нет, спишь, а они возятся, да кусают, а ты кушай, кушай, – она протянула кусок свеклы Егорке, тот с аппетитом принялся грызть сочный плод.
–Мне, бабуля, нельзя задерживаться, – сказал Егорка, когда сжевал остаток.
–Куда ж ты внучек пойдешь? – удивилась старуха, – оставайся, проживем как-нибудь.
–Не могу бабушка, я обузой буду, из дома меня отправили, обузой был, – грустно сказал Егорка, – я взрослый, я все понимаю, мне нельзя, я сам.
–Да как же обуза? Такой маленьких, да обуза? – спросила старуха, оставшись стоять с открытым беззубым ртом.
–Там голод, лютый, как мне говорили, бабушка с голоду опухла, раздулась, как лягушка, мать тоже, колхоз опустел, пшеницы нет, колосков нет, ничего нет. Ворон и то съели всех, а ракушек из речки выловили, рыба ушла, травой одной питаются, лебедой, – вздохнул мальчик, – мне надо бабушка, идти, хлебушек добывать.
–Раз не хочешь остаться, родной, иди с богом, я тебя насильно не буду держать, а то сжалилась над тобой, жалко мне вас, бедненьких, – бабушка заплакала, обняла Егорку и проводила до порога.
–Прощай, – она вытерла старушечьи глаза от слез, Егорка поблагодарил её и ушел, не оглядываясь, потупив взгляд, пошлепав по лужам, по чьим-то следам.
–Прощай, – крикнула старуха ему в след.
Егорка так и не узнал, что старушка умерла через несколько месяцев, а перед этим сильно затосковала по родным. Почуяв смерть, она легла на кровать, сложила накрест руки и торжественно произнесла:
–Встречайте меня, мои сыночки, – и испустила дух.
Тем временем, как старуха отпустила сиротку, прошло три дня.
Туманом затянуло весь город. Не было видно ни людей, ни лошадей с телегами на расстоянии и десяти шагов.
Спасшийся Егорка вернулся на вокзал, на то самое место, где встретил злую пассажирку вагона, то было одно из самых многолюдных мест в городе, и бандитские шайки беспризорников не решались попадаться на глаза такому большому количеству народу.
В мешочке, который он теперь никогда не сминал с плеча, и который, казалось, врос в него, оставалось лишь два маленьких кусочка сухаря и крошки, которые он иногда вынимал и смаковал. Крохи представляли собой свалявшиеся грязные комочки, черствые, и иногда заплесневевшие.
Денег у него было в достатке – целая копейка, припасенная им на особый случай, которую он ни тратил, ни при каких условиях и берег, как собственную жизнь.
Хотя каждый день, для него мог стать особым, и «черным», он все же не тратил свои деньги, так мог их никогда и не потратить, умерев от острого воспаления или заворота кишок.
Черным днем, по его мнению, должен был стать чернейший из всех, когда-либо, случившихся с ним.
Осень вступала в свой разгар, близилась зима. Чудно, когда на землю тихо опускаются листья. Эта пора напоминает нечто необычайно важное, торжественное, явившееся неким переломным моментов в жизни людей.
Сам Егорка, в силу своего малого возраста не мог описать словами свои осенние чувства, свое настроение, но в памяти его, пятнами всплывали размытые, но все же ясные воспоминания о пройденных днях, он научился различать людей ,сделался более недоверчивым и опасливым.
Воспоминания эти, словно эхо долетали до его сердца, заставляли его, то сжиматься, то разжиматься, а затем, разбиваясь на миллионы искр, затухали в тишине.
Настроение его играло, словно неведомый музыкант исполнял на нем самую грустную симфонию. Мальчик никогда не слышал инструментальной музыки, лишь песни и пляски по праздникам, гармонь и балалайку, которая в ту пору была редкостью. Музыка заставляла его улыбаться, он любил петь, исполнять частушки, которые выманивали из случайных прохожих хоть и небольшую, но все же кроху съестного.
Денег никто не давал, единственную копеечку Егорка нашел в грязной лужице, которая немного подсохла и оголила краешек монетки.
Прошел дождь, Егорка переждал его под крышей вокзала.
–Подайте хлебушка беспризорнику, кушать хочу, а я песню вам спою! Подайте, не дайте с голоду умереть, – обратился мальчик к женщине опрятной и миловидной, все также протянув худую руку.
–Нет у меня ничего, сама голодна, бог с тобой, – устало ответила она.
Рядом прошел мужчина, даже не взглянув на попрошайку, когда тот кинулся ему под ноги, моля о куске хлеба.
–Подайте копеечку дяденька, три дня не ел, во рту ни крохи не держал! Не дайте сиротке с голоду умереть! – ответа не последовало, прохожий посторонился и исчез.
"И ворона вкусная
И свекла не вкусная,
Ой, дай-ка мне краюху,
Чтоб жизнь была не грустная!"
Запел мальчик.
–Подайте на хлебушек копеечку, товарищи, нищему, голодному, холодному, крошку хрустящую, копеечку полкопеечки, полкрошечки, кому не жалко и кому меня жалко! – Егорка бегал от прохожего к прохожему.
В шагах десяти от него стояло две странных (если внимательно присмотреться) личности мужского пола, непримечательные мужчины средних лет, ничем не
