Николай Лейкин - В усадьбе
Гувернантка вспыхнула и заморгала глазами.
— А этотъ мерзавецъ Иванъ! Весь домъ у насъ распущенъ. Поваръ травлей кротовъ во время обѣда занимается… Да прикрой ты, душечка, крышкой миску-то… Никого нѣтъ… Всѣ пропали. Во время обѣда вдругъ травлю затѣяли!
— Да вѣдь дѣти… Кротъ… Вотъ они и смотрятъ… оправдывала жена.
— А большой болванъ лакей? Да и что тутъ смотрѣть на крота! Самая обыкновенная вещь… Я думаю, они его тысячу разъ видали.
— Нѣтъ, дѣти ни разу не видали крота, отвѣчала гувернантка. — Они нѣсколько разъ интересовались, какой такой кротъ роетъ клумбы и гряды, но не видали его.
— И нечего тутъ видѣть-съ… Особливо при травлѣ… Травля не дѣтское дѣло. Она развиваетъ кровожадные инстинкты въ дѣтяхъ, пріучаетъ ихъ къ безсердечію.
— Я сейчасъ схожу за Васенькой и Лидочкой.
Гувернантка встала изъ-за стола.
— Пожалуйста, только и вы не пропадите съ ними вмѣстѣ. Да прежде всего гоните этого болвана Ивана. И чтобъ онъ, какъ можно скорѣе, несъ пирожки.
Прошло еще минутъ пять, а ни гувернантка, ни дѣти, ни лакей не показывались.
— Однако, вѣдь это хоть кого взбѣситъ! закричалъ баринъ, съ сердцемъ отодвигаясь отъ стола и сбрасывая съ груди салфетку. — Четверо теперь пропало. Дался имъ этотъ кротъ! Ну, дѣти глупы, своевольны, а гувернантка-то, взрослая дурища! Ты, душечка, совсѣмъ домъ распустила. Это ни на что не похоже. Въ какомъ это порядочномъ домѣ можетъ быть, чтобы болѣе четверти часа сидѣть за столомъ передъ поданной миской и изъ-за какого-то крота не дотрогиваться до нея, дожидая пирожковъ! Позвольте… Да этотъ каналья Иванъ даже и ложекъ на столъ къ приборамъ не положилъ! Нѣтъ, такъ нельзя…
— Сейчасъ, сейчасъ… Не горячись… Тебѣ вредно. У тебя сердце не въ порядкѣ… Сію минуту я ихъ всѣхъ сюда пригоню. Въ самомъ дѣлѣ, ужъ это ни на что не похоже.
Жена вышла изъ-за стола и тоже исчезла. Черезъ нѣсколько минутъ, весь взбѣшенный, побѣжалъ за ней и баринъ
— Послушайте, господа! кричалъ онъ на крыльцѣ чадамъ и домочадцамъ. — Вы, кажется, просто дразните меня и, кажется, нарочно уморить хотите. Вы знаете, что у меня сердце не въ порядкѣ и что мнѣ сердиться вредно.
На дворѣ была цѣлая толпа. Стоялъ поваръ съ кочергой и шевелилъ полумертваго крота, заставляя его ползать. Лакей Иванъ пихалъ по направленію къ кроту кошку, но кошка, боясь многолюдія, пятилась и не брала крота. На сцену эту смотрѣли дѣти, гувернантка, барыня, садовникъ, баба-скотница. Гувернантка даже учила лакея:
— Иванъ! Брось кошку прямо на крота — и тогда она его возьметъ.
Дѣти, увидавъ отца, радостно обернулись къ нему.
— Папочка! Посмотри, голубчикъ, какой кротикъ хорошенькій! кричала Лидочка. — Черненькій, желтенькія лапки… А наша Машка его боится и даже пятится.
— По мѣстамъ! Что это за сборище такое! Какъ вамъ не стыдно! Дѣти, Анна Николаевна, душечка, за столъ! кричалъ баринъ. — А ты, дубина, вмѣсто того чтобъ подавать къ столу пирожки, ты съ кошкой возишься! кинулся онъ къ лакею. — Маршъ въ кухню! А съ тобой, поваръ, я послѣ обѣда посчитаюсь! Ты чего тутъ? обратился онъ къ садовнику. — Твое дѣло развѣ здѣсь быть?
— Я насчетъ крота-съ… Надо же съ нимъ покончить… Вредная насѣкомая… Сколько они у насъ клумбовъ-то перепортили!
— Я тебѣ покажу крота! Ты за теплицами смотри, у тебя теплицы не топлены. Скажите на милость, какую потѣху во время господскаго обѣда затѣяли! Баринъ умираетъ — ѣсть хочетъ, а они крота травятъ.
Толпа начала расходиться.
Только черезъ четверть часа семейство въ полномъ сборѣ сидѣло за столомъ и ѣло остывшій борщъ съ остывшими пирожками. Баринъ оставилъ дѣтей безъ сладкаго блюда и читалъ всѣмъ, не исключая и жены, нотацію.
X
Сентябрь мѣсяцъ перевалилъ за половину. На дворѣ усадьбы грязь, слякоть, желтый обсыпавшійся съ деревьевъ листъ. Въ лужахъ топчутся утки, звонко смакуя клювами грязную жижу. Бродятъ мокрыя, съежившіяся отъ дождя куры. Мороситъ мелкій, какъ изъ сита дождь. Небо нависло сѣрой шапкой и какъ будто плачетъ объ увядшей природѣ. Стоятъ полуголыя липы, составляющія аллею, совсѣмъ облетѣла листва на подстриженномъ боярышникѣ. Только еще береза зеленѣетъ, но ужъ и та покрылась золотистой сѣдиной. На дворѣ отъ крыльца дачи положены до ледника, сарая и конюшни доски, чтобы былъ чистый переходъ, но и доски уже покрылись липкой грязью. По доскамъ прошла въ ледникъ, задравъ юбки платья, горничная, взяла оттуда молочникъ и на обратномъ пути остановилась передъ распахнутымъ настежь сараемъ, гдѣ кучеръ мылъ экипажъ.
— И охота это господамъ жить на дачѣ до этой поры! Что тутъ они находятъ хорошаго — и ума не приложу! говоритъ она кучеру.
— А изъ-за жадности, право слово, изъ-за жадности. Вотъ сама на Вѣру, Надежду и Любовь будетъ именинница, такъ чтобы гостей не принимать, откликается кучеръ. — Расчетъ прямой. Кого изъ гостей заберетъ охота сюда тащиться! Вѣдь шестьдесятъ верстъ отъ Питера.
— Развѣ ужъ только что изъ-за жадности.
— А то нѣтъ, что ли! Вонъ ужъ домовой даже выживать насъ навалъ. Я сегодня утромъ вхожу въ конюшню — лошади скосмаченныя стоятъ.
— Да что ты!
— Сейчасъ околѣть. Теперь онъ на лошадей, а скоро и до насъ доберется. И я знаю. Чуть только я малость выпью — сейчасъ онъ меня давить начнетъ.
— Вина, стало быть, онъ не любитъ?
— Не любитъ. Ну, да вѣдь, невозможно удержаться. Вотъ жена кузнеца, Надежда Митревна, будетъ именинница, такъ вѣдь ужъ поднесетъ.
— Самой собой, поднесетъ. Четверть на рябинѣ настояла.
— Ну, вотъ онъ и укараулитъ ночью. Дай Боже безъ синяка обойтиться, а то вѣдь онъ всегда норовитъ фонарь подъ глазомъ поставить.
— Т-сс…
— Вѣрно. Я ужъ его извадку-то знаю. Онъ меня въ прошломъ году послѣ Сергѣева дня какъ изукрасилъ! Сергѣй садовникъ былъ именинникъ.
— Ахъ, помню, помню. Дѣйствительно… Еще вы тогда, играя кадрель, гармонію сломали.
— Вотъ, вотъ… А господа не вѣрятъ, что онъ можетъ изукрасить, если выживать начнетъ, говорятъ: пьяница. А какой тутъ пьяница, ежели и бутылки не выпьешь.
— Ну, все-таки вы тогда были сильно нагрузившись.
— Пустяки. Я пивалъ и четверть на двоихъ, а ничего не случалось. Прямо выживаетъ.
— Какъ сейчасъ помню, вы тогда, сломавши гармонію, пошли къ теткѣ Марьѣ на деревню допивать, потому ужъ у Сергѣя водки больше не осталось.
— Да вѣдь изукрасилъ-то онъ меня не на деревнѣ, а ночью у себя дома, во время сна. Всѣ помнятъ, что я отъ Марьи цѣлъ и невредимъ вернулся. Ночью онъ меня укомплектовалъ, съ койки стащилъ. Стащилъ и, надо полагать, о печку… Марья тутъ не причина. И наконецъ, много ли у Марьи и выпьешь, если женщина водкой тайкомъ торгуетъ! Нѣтъ, ужъ ежели близко къ отъѣзду — онъ хмельного человѣка караулитъ. Не сбирайся мы въ отъѣздъ, живи тутъ зиму — онъ ни-ни. А вотъ мы сбираемся и не ѣдемъ — тутъ-то онъ и гадитъ и выживаетъ.
— А женщинъ онъ не трогаетъ? спросила горничная.
— Какъ не трогаетъ? Въ лучшемъ видѣ можетъ трогать. Жили мы четвертаго года на дачѣ въ Лиговѣ, такъ онъ передъ самымъ отъѣздомъ кухарку какъ изукрасилъ! За косу… Волосьевъ столько выщипалъ, что на утро съ полу хоть на подушку собирай.
— Фу, страсти какія! И тоже хмельныхъ?
— Не нужно и хмельной быть, а только чтобы малость виномъ пахло.
— Капли въ ротъ у кузнечихи въ ея именины не возьму. Онъ пива не любитъ?
— Ничего не любитъ. Запахъ… Чуть запахъ — онъ сейчасъ и баловаться. А у него чутье лучше лягавой собаки.
— О, Господи! Да неужто трогаетъ даже тѣхъ, кто съ крестомъ на шеѣ и съ молитвой ложится? Я думаю, что это такъ, ежели человѣкъ пьяный и безъ молитвы спать свалится.
— На него молитва не дѣйствуетъ. Вѣдь онъ въ горницѣ бываетъ, гдѣ образа. Вѣдь вотъ тоже и конюшню у насъ каждый годъ при молебнѣ кропятъ, а онъ все равно дѣйствуетъ. Вѣдь онъ не чортъ, не нечистая сила, а только неумытый. Онъ все равно что анаѳема. Чортъ только гадитъ человѣку и скотинѣ и ужъ никогда отъ него не жди добра, а домовой вѣдь и полюбить можетъ скотину или человѣка. Полюбитъ онъ, къ примѣру, лошадей — сейчасъ холить ихъ начинаетъ, нѣжить, свой кормъ засыпать.
— Даже свой кормъ? удивилась горничная. — Да откуда же у него свой кормъ?
— Мало ли у неумытыхъ своего корма! отвѣчалъ кучеръ. — У нихъ цѣлые закромы корма, а только онъ невидимый. Онъ не только любимымъ лошадямъ свой кормъ задаетъ, но даже чиститъ ихъ, хвосты имъ расчесываетъ, гривы заплетаетъ, только нужно, чтобы лошадь ему по нраву пришлась.
— То-есть, какъ это по нраву?
— А чтобы была ко двору. Вѣдь скотина — одна бываетъ ко двору, а другая не ко двору.
— Это-то я знаю.
— Также и люди. Который ежели ко двору, то онъ все дѣлаетъ, чтобы этому человѣку въ прокъ шло. Пища та же самая, а человѣкъ гладкій дѣлается, полный, нигдѣ его не заколупнешь. А вонъ наша Феона. Она прямо не ко двору. Что ни попьетъ, что ни поѣстъ — ничего ей въ прокъ нейдетъ. Худая какъ щепка, кашли у ней всякіе.
