Ксения Букша - Inside out (Наизнанку)
- Ничего сказать не могу, - признался Штейнман. - Как представлю, что все это видят насквозь - худо мне, Франческа. Ужасно противно. И поделать нечего.
Помолчал.
- Как бы я хотел быть совершенно непроницаемым, нечитаемым, непредсказуемым. Чтобы меня разглядеть не смогли. Чтобы от них спрятаться.
Франческа молчала, неспешно курила, стряхивая пепел за окошко, и смотрела вперед.
- Ты разве не чувствуешь ничего такого? - зашел Штейнман дальше. Ты... не чувствуешь, как это ужасно, что они за нами смотрят? не хочешь спрятаться от них?
- Предположим, - сказала Франческа, медленно и слегка повернувшись к нему, - что я абсолютно проницаема. Что всю меня - все мои мысли, чувства и так далее - они могут видеть. Ну и что? Я под контролем, они всегда смогут предотвратить преступление, если я захочу его совершить. А если не захочу, им совершенно наплевать, чего я хочу и чего боюсь. Им не надо перестраховываться. А значит, я совершенно свободна, как если бы они ничего обо мне не знали.
В эту минуту они перевалили гору и въехали на тот самый мост, соединявший одну вершину с другой. Вдали блеснула полоска моря. Начинался закат, небо было все в рыжих кругах, солнце жарило сзади. Идиот, подумал Штейнман. Ты - идиот. Она ведет с тобой какую-то совершенно просчитанную игру, а ты не только не хочешь подумать над ее ходами и сложить их в определенную последовательность действий, но и вообще не можешь думать ни о чем, когда она рядом. Солнце скользит по зелени. Тишина, но со стороны города неясный гул.
- Франческа, - спросил Штейнман, - а ты вообще боишься хоть чего-нибудь?
- Да, - ответила она неожиданно. - Я боюсь необратимого.
- Необратимого? - нахмурился Леви Штейнман. - Смерть, старость и тому подобная лажа?
- Не только плохого, но и хорошего, - уточнила Франческа спокойно.
- Но ведь об этом можно просто не думать. Большинство так и делает. Зачем думать, если все равно не предотвратить и не справиться.
- Незачем, - согласилась Франческа. - Абсолютно бессмысленно. Но я думаю об этом все время. Меня пугает не смерть, а именно необратимость. И не только пугает. Мне кажется, что этот страх выжигает во мне все остальные страхи. Я не знаю, как это назвать. В прежние времена сказали бы...
Но на этом слове она замолкла, потому что вдали блеснул золотой полосой океан.
18
Океан - то же самое солнце, только внизу. Рыжие, теплые, соленые воды. По берегу круглосуточно дежурила охрана, рассеявшись цепью. Вдобавок к этому были еще бредни-заборы в самом море и по берегу в особенно опасных местах. Шуму наделал случай: некто, желая пробраться из-за забора в зону, прорыл каким-то диким образом подкоп. Подкопы рыли многие, но на суше их быстро обнаруживали, к тому же в зоне почти все было заасфальтировано. А тут подкоп начинался на дне, уходил под камни прибрежные, а вылезал в самой середине пыльного куста прямо в городе.
Они ходили по берегу, глядя то вдаль, то себе под ноги. Береговые охранники сматывали канат и поглядывали на них. Наконец, один подбежал к ним и спросил, вытирая руки о штаны:
- Не хотите прокатиться?
- Это было бы замечательно, - сказал Штейнман, взглянул на Франческу и подтвердил: - Дайте нам, пожалуйста, одну моторку.
- Вы поедете сами? - уточнил охранник.
- Да, мы поедем сами, - сказал Штейнман. - Деньги вперед, мы можем и не вернуться.
Охранник настороженно рассмеялся. Они прошли по пирсу, осторожно слезли в моторку. Рядом заплескались пахучие рыжие волны. Штейнман вцепился в руль и красиво вывел лодку на простор.
И стали они молчать.
Первые пять минут молчание было вполне нормальное, так молчат, когда выходят в лес из поля, или на море с суши, или из метро на волю - смотрят на окружающее. Но чем дальше, тем более зловещим было их молчание, тем яснее становилась его причина.
- Какого хрена, - сказал Маккавити там, у себя, не отрываясь от установки. - Лефевр, ты посмотри, что она делает. Он же ее утопит вместе со всей аппаратурой. Это же пятьсот тысяч баксов, в конце концов. Она должна понимать.
- Спокойно, - сладко проговорил Лефевр, - еще неизвестно, кто кого утопит.
А Штейнман и Франческа молчали, и моторка уносила их все дальше. Вот уже скрылся из глаз берег, молочно-жемчужные дали впереди сияли и переливались. Жаркий настой из рыб и трав. Вот и показалась впереди сеть, отделявшая бухту от настоящего Океана. Сеть тянулась на сто пятьдесят метров вниз, такая тут была глубина, на три метра в толщину и на двадцать восемь метров вверх. Сеть была сделана из колючей проволоки, но ток по ней, естественно, пропущен не был.
- Мне кажется, - нарушил молчание Штейнман, - что для нашего разговора...
- Да, - согласилась Франческа. - Что у тебя есть?
- К сожалению, только небольшие щипцы с подогревом, - свел брови Штейнман, заглушил лодку и подошел ближе к краю. Лодка качалась, испарялись рыжие воды.
Рыжий Маккавити у установки недовольно крякнул и потер лоб. Творят, что хотят. Закон не писан. Неужели нельзя как-то более аккуратно все это проделывать, а? Штейнман на экране кромсал своими щипцами проволоку, но получалось медленно.
- У меня есть складная пила-двуручка, - предложила Франческа. - Смотри, как это делается. - Осторожно!
Они развернули лодку так, чтобы она касалась проволоки бортом, оба присели, привязали лодку к проволоке и дружно заработали чудо-пилой.
- Ты, значит, этого и хотела, да? - поднял глаза Штейнман.
- Не буду отрицать, - ответила Франческа как-то невесело.
19
Маккавити знал, что чем лучше Франческе что-либо удавалось, тем неохотнее она говорила об этом и тем сильнее и упорнее опускала глаза. Он замер у своей установки, подкручивая ручку резкости и направляя взгляд на лицо Франчески. Но тут что-то сильно толкнуло его изнутри, Маккавити не понял, что, и даже на миг растерялся - выпустил установку из рук. Залитый солнцем кабинет, рыжий пес Маккавити расстегивает куртку: что-то толкнуло снова, приятное, как можжевеловка, но в четыре раза крепче, что-то разливалось по жилкам. Маккавити в изумлении понял, что источник крепости в нем самом. Черт подери, это не то, что он думал, это гораздо выше и левее, - сердце, что ли? Нет, нет, это в голове, где-то внутри, свербит!
- Эй, браток, - вполголоса сказал себе Маккавити, пытаясь отдышаться от захватывающего восторга, - давай работай, дело делай!
- Ты чего там? - спросил Лефевр из соседней комнаты.
- Хрен знает что! - отозвался Маккавити невнятно.
Рыжий Маккавити был похож на шершавую и тяжелую доску, с зазубринами, с сучками. Лицо наглое, поперек носа и скулы - шрам, в драке хватили. Прошлое у Маккавити было темное, свободное, и из этой тьмы и свободы он вынес какой-то такой секрет, который и сделал его одним из ведущих специалистов. Теперь Маккавити делал, что хотел: он был великий ходок по бабам, в свободное время любил надраться и подраться. Конкретный человек был этот Маккавити, себе на уме, в двадцатом веке не удержать бы такого на службе. Но теперь система поняла, что строить надо из кирпичиков, которые хотят в разные стороны; это и будет балансом, это и будет удерживать лучше всего. Система была невыносимо легка, именно потому, что в ней были и такие люди, как Маккавити. В разные стороны - и, кажется, совсем не давит, присутствует незримо. И вот теперь Маккавити что-то чувствовал. Он и сам не мог бы сказать, в чем проблема. Но она определенно была. Где-то внутри. В нем. Еще немножко, и будет поздно, вот что Маккавити хотел сказать Лефевру, он чувствовал, что будет, и если бы знал, что так скоро, сделал бы что-нибудь. Перевернул бы лодку и послал к ним вертолет. Убил бы Штейнмана. Но все началось быстрее, чем он думал.
- Лефевр, - сказал Маккавити. - Они перепилили колючую проволоку и плывут дальше в океан.
- В чем проблема? - поинтересовался Лефевр. - Мы же будем их видеть?
- Мы-то да, - сказал Маккавити. - Их не будут видеть Серпинский и Бакановиц. Сейчас Бакановиц подумает, что Штейнман сдает его Серпинскому, а Серпинский - что Франческа...
Он даже не договорил. Раздался звонок.
- Элия Бакановиц, - сказали в трубке, смеясь. - Слушайте, Маккавити!
Маккавити поморгал и схватил трубку. Он не ожидал так скоро.
- Простите меня, - вопил в трубку банкир. - Я знаю, что Серпинский и эта женщина с самого начала следили за нами и все докладывали вам. Я признаю свою вину, но это не я, честное слово, это Штейнман меня на все подбивал. Ей-Богу, я не так уж виноват. Я готов заплатить штраф, я сделаю все, что угодно!
- Ну! - рявкнул Маккавити. - Штейнмана мы обещаем найти и посадить, а с вами разговор будет особый...
- Да, да, господин Серпинский, - доносилось из соседней комнаты. Именно так, Бакановиц и Штейнман - наши агенты. Вы угадали. Вы поступили нечестно, но, к счастью, дело не зашло слишком далеко, вы не успели совершить преступления, вы только взяли топор, а за преступные намерения уголовного наказания не предусмотрено. Вы отделаетесь штрафом, а вашего секретаря, Франческу Суара... мы накажем по всей строгости закона!
