Влас Дорошевич - Рассказы
— От этого не умирают!
— Такие, как вы!
— Потише!
— Вы смеете поднимать на меня руку? И всё это за 500 франков, на которых вы наживаете десятки тысяч.
— А что ж? Разве ты в чём-нибудь нуждаешься, неблагодарная тварь! У тебя чего-нибудь нет…
— Да! Брильянты, которые по контракту принадлежат вам же. Платья, бельё, — всё это ваше. Если я завтра потеряю голос, — я нищая, без всего!
— Не беспокойся! Я возьму антрепризу другого «чуда света», а ты останешься у меня в качестве… компаньонки!.. Ты мне продолжаешь нравиться!
— О Боже! Не смейте говорить хоть об этом! Когда я подумаю, к чему вы меня принуждаете!
— Контракт!
— Негод…
— Молчать!
Раздался удар, крик, я рванул дверь, она была заперта.
Я постучал, и оттуда послышался вопль г. Ракоша:
— Синьора! Ради Бога, прекратите ваши упражнения в боксе! Вы меня убьёте на смерть.
Синьора!
Тихий, злобный шёпот:
— Кричи же: «нет, не кончу, пока не нанесу вам удара в грудь». Там кто-то есть!
И она крикнула громким голосом, стараясь подавить рыдания:
— Нет, не кончу, пока не нанесу вам удара в грудь!
А через две недели я прочитал в парижских газетах, что у приехавшей в Париж концертировать знаменитой Эммы Андалузи явилась новая прихоть.
Она ищет славы великой наездницы и каждый день скачет верхом через высокие барьеры.
Кроме того, она завела себе большого ручного крокодила, который спит в её спальне, рядом с «её знаменитым гробом».
Бедная!
О чём говорят в Коломне?
О дороговизне дров? О ценах на капусту? Где лучше покупать коленкор?
— Нет!
Réunion[14] у вдовы титулярного советника Акакиевой.
Среди присутствующих. Назовём au hasard[15]:
Матушка дьяконица. Жена клубного буфетчика (зелёное платье с чёрными кружевами). Вдова надворного советника Перепетуя Егоровна Заковыкина (очень хорошенький туалет: платье с турнюром, в биэ, плиссе и складках) etc.
В углу столик с пастилой, монпансье, карамелью и сухарями.
— Мерси! — сказал младший бухгалтер из склада свечей, принимая чашку чая.
— Па де куа! — любезно отозвалась хозяйка дома.
— Пур вотр бонте!
Вдова титулярного советника бросила на него благодарный взгляд; он украшает её гостиную!
Дьяконица поправила лиловую шаль и сказала:
— А княгиня Андалузова вчера была на двух вечерах в один вечер: у Надбольских и баронов Пшт!
— Эскэ сэ жюст? — удивился младший бухгалтер.
— Это знают все, кто следит за светской хроникой! — пожала плечами жена клубного буфетчика. — Я читала об этом в газетах!
— Да, но я не узнаю за последнее время княгини Андалузовой! — продолжала дьяконица. — Где её вкус? Она была в светлом туалете, отделанном брюссельскими кружевами.
— Брюссельские кружева нынче не в моде! — заметила вдова надворного советника, поправляя турнюр.
— То же говорю и я! — взволнованно воскликнула дьяконица.
А местная просвирня добавила со своей стороны:
— Знать, князь не очень-то раскошеливается!
— Он всегда был скуп! Всегда! — почти с ужасом воскликнула хозяйка.
На что матушка дьяконица заметила с тонкой улыбкой:
— Ну, а чего же смотрит граф?
И все опустили глаза, улыбаясь тонко и ядовито, а хозяйка дома поспешила даже заметить:
— Господа, переменим разговор!
Общество было шокировано поведением большого света.
— Граф? Который это граф? — спросил молодой столоначальник.
— Когда в нашем обществе говорят о графе, это значит: граф Атлантеев! — строго и наставительно пояснила дьяконица.
И молодой столоначальник наклоняет голову с глубоким почтением, как вновь посвящённый, которому открывают тайны ордена.
— У Вандомских вчера опять танцевали под рояль! — говорит дьяконица, чтоб переменить разговор. — Много молодёжи! Танцевали pas de quatre, и с оживлением.
— И при этом чуть не случился пожар! — огорчённо добавляет жена клубного буфетчика.
— Сапристи! — не может удержаться от изумлённого восклицания маленький бухгалтер.
И всё общество наставительно решает:
— Мы всегда говорили, что раз pas de quatre не доведёт до добра!
— Но странно, что об этом нет в газетах! — изумляется вдова надворного советника. — Уж за чем, за чем, а за светской жизнью я всегда слежу!
— Чтоб следить за светской жизнью, недостаточно одних газет! — величественно роняет жена клубного буфетчика. — В свете бывают происшествия не для газет! Чтоб всё знать, нужны связи.
— Но, ради Бога, расскажите, как же это могло случиться? — спешит хозяйка прервать резкий оборот, который принимает causerie.[16]
— Мужу рассказывал об этом их дворецкий! — говорит жена клубного буфетчика, и всё общество почтительно произносит:
— А-а-а!
— Одна из свечей упала на платье графини Ямпольской и…
Жена клубного буфетчика рассказывает подробно, как была испугана «сама m-me Вандомская», как кинулся спасать графиню молодой князь Уховёртов.
Все подробности, как будто горящая свеча упала на неё!
— Лакею отказали от места! — заканчивает она повествование.
Рассказ производит сильное впечатление.
— Ах, я просто дрожу за бедную графиню! — близка к обмороку хозяйка дома.
— Ничего! — успокаивает всех рассказчица. — Графиня не получила обжогов!
И общество успокаивается.
— Да, — замечает по этому поводу дьяконица, — хорошо, что это так кончилось! А то было бы неприятно для молодой графини перед свадьбой.
Известие, которое производит впечатление взрыва бомбы среди комнаты.
— Как свадьбы? Чьей? Как же мы об этом ничего не знали?
— Графиня выходит замуж за князя Реставранского! — торжественно говорит дьяконица, кидая уничтожающий взгляд на жену клубного буфетчика. — Я знаю это из первых рук. От племянника моего мужа: он дьячком в церкви конюшенного ведомства! Предстоит оглашение!
— Кто бы мог этого ожидать!
— Какой сюрприз для всех нас!
— А мы прочили её за барона Икс!
— Parbleu![17] — восклицает маленький бухгалтер.
И они говорят, говорят, говорят об этом мире, более далёком от них, чем солнце от земли.
И они тянутся к этому далёкому солнцу, которое их даже не греет, как тянутся к солнцу бедные, жёлтые, чахлые маленькие былинки, выросшие в цветочном горшке на окне «домика в Коломне».
И они живут, эти бедные духом люди, обрывками того, что дойдёт до них из ваших салонов, точно так же, как бедняки украшают себя купленными на старом рынке тряпками, которые были когда-то нарядными платьями первых щеголих.
Когда вас упрекают в пустоте вашей жизни разные моралисты, не верьте им, сударыня, — вы наполняете своей пустотой жизнь этих бедных людей. Право, вы делаете добра больше, чем знаете.
В ту минуту, когда вы подаёте, сударыня, маленькую чашечку чая молодому дипломату, аромат этого чая доносится до Коломны и щекочет ноздри просвирни.
Не курьёзно ли создан свет?
Свечка, упавшая на ваше платье, заставляет испуганно вскрикивать коломенскую мещанку.
И большой свет необходим, чтоб было о чём говорить маленькому.
Убийство
Это было в тропиках, где и без того кровь вспыхивает как спирт. А тут ещё эта парочка.
Более невероятной пары нельзя себе даже и вообразить.
Он, от которого веет могилой. И она, с наружностью вакханки, полная жизни, страсти, греха.
Они были всегда вместе, всегда неразлучны. Это было какое-то безумье любви.
Поздно вечером, когда небо казалось убранным кружевом из крупных брильянтов и словно от страсти вспыхивала и загоралась голубыми огнями вода, их можно было видеть на «променад-деке», в отдалённом углу, как двух влюблённых.
Они лежали рядом в лонгшезах, — он, закрытый пледом, из-под которого выдавались острые очертанья его тела, словно покрытый труп. И она, прильнувшая к нему, нашёптывающая ему что-то, на что он отвечал мучительным кашлем чахоточного, в последнем градусе болезни.
По утрам он являлся в «смокинг-рум», разбитый, с землистым цветом лица, с провалившимися глазами. С видом в конец измученного человека падал в кресло и смотрел измученным взглядом, полным страданья.
А через пять минут являлся «бой»:
— Леди просит вас в «сосиалль-холл».
Или на спардек.
Он таял на наших глазах, таял как свечка, которую поставили около жарко растопленного камина.
— Вряд ли мы довезём его до Гонолулу, — говорил наш пароходный доктор: — это невозможно!
И улыбался, говоря эти грустные слова.
— Это невозможно!
Как-то раз — это было в чудное тропическое утро, тёплое, мягкое и нежное — я подметил странный взгляд, брошенный им на красавицу-жену.
Мы сидели вместе на променад-деке, когда появилась она, светлая, как утро, прекрасная, как весна, ещё более очаровательная в своём утреннем туалете.
