С Крылатова - Драматория
Возникла новая проблема - единственной авторской партитуры (в нашей стране тогда ещё не было ксерокса) не оказалось на месте в Министерстве культуры РСФР, которое приобрело эту партитуру десять лет назад, и никто из работников министерства не мог сказать, куда она исчезла. Мне посоветовали поискать партитуру в библиотеке Всесоюзного бюро пропаганды советской музыки, в библиотеке Московской филармонии, в библиотеке радиокомитета, в музее им. М. Глинки. Я побывала везде, но не нашла никаких следов партитуры драматории. Ее не было на нотных стеллажах, и никто из работников библиотек ничего о ней не знал. Безвыходная, тупиковая ситуация - мне на память об этой существующей в единственном авторском экземпляре партитуре оставалось только светлое воспоминание о том, как мы с Евгением Павловичем, счастливые молодожены, в 1957 году, в крошечной квартирке, где мы проживали, в течение нескольких дней по очереди обводим черными чернилами написанные простым карандашам нотные знаки - для очередного показа драматория могла быть представлена только в таком, чернильном, варианте. И в эту уже печально осознанную мною безысходную ситуацию, внезапно вмешивается проведение и заставляет меня раз и навсегда поверить, что основные моменты жизни Алемдара не пущены на самотек, а находятся под покровительством высших сил, именно они определяют и направляют все знаменательнре в его жизни, а вовсе не мы, простые смертные люди.
Наша дочь Маша с 1972 года обучалась в Центральной музыкальной школе при Московской консерватории - очень престижной, но крайне трудной для обучения из-за чрезмерной загруженности учащихся.
Я села за руль автомобиля и первые четыре года ежедневно возила Машу в школу и забирала её по окончании уроков, два раза в неделю приходилось привозить её в школу ещё раз на занятия по специальному предмету - музыке. К 1978 году мои поездки стали более редкими и приходилась на те дни, когда у Маши была специальность, и мне хотелось сберечь ей время и силы, растрачиваемые на дорогу. И вот в одну из этих уже редких поездок за Машей в школу я свернула с Садового кольца не на улицу Чехова - по обычному многолетнему маршруту, а на улицу Каретный ряд, переходящую в улицу Петровку. Совершенно не припомню, почему мной был сделан этот поворот, но именно в ту минуту, когда я повернула с Садового кольца, я заметила стоявшего у дорожного бордюра нашего прославленного дирижера Евгения Федоровича Светланова. Было понятно, что он высматривает такси, и я притормозила, вышла из машины, представилась и предложила подвезти его, куда ему надобно, инстинктивно чувствуя, что его поездка будет в пределах Центра и я ещё успею в школу к Маше. Фамилию моего мужа Евгений Федорович не только слышал, а и был лично знаком с ним по совместным застольям в Доме творчества композиторов в Рузе, поэтому он доверчиво сел рядом со мной. Оказалось, что нам действительно по пути, потому что он торопился на репетицию на фирму грамзаписи "Мелодия". У кого что болит, тот о том и говорит, а у меня болела и душа, и голова от расстройства из-за невозможности найти партитуру драматории. Поэтому я не могла развлекать досужими разговорами своего знаменитого попутчика в считанные минуты нашей короткой совместной поездки, а просто и бесхитростно поделилась с ним наболевшим, горестным, рассказала, что, разыскивая партитуру драматории, побывала и в обслуживающей его оркестр библиотеке Московской филармонии. Через несколько минут Евгений Федорович, поблагодарив и попрощавшись, вышел у ворот студии, а когда я вернулась с Машей домой, мне позвонил инспектор его оркестра и сообщил, что партитура драматории нашлась на антресолях в квартире у Евгения Федоровича, и я могу созвониться с его женой, подъехать и забрать партитуру, Незабываемо и неописуемо словами радостное волнение, с которым я взяла в руки партитуру - найденные несметные сокровища вряд ли обрадовали бы меня сильнее. Уже дома, бережно рассматривая партитуру, узнавая страницы, где ноты были обведены моей неуверенной, не привыкшей к их написанию рукой, я впервые задумалась о роли провидения в жизни Алемдара. Что было бы, если бы я оказалась у большого углового дома на повороте с Садового кольца на Каретный ряд, где в то время жил Е. Ф. Светланов, на несколько даже не минут, а секунд раньше, когда Светланов ещё не вышел из своего подъезда и не пошел к бордюру дороги, или же на несколько секунд позже, когда он уже уехал бы в такси? Партитура драматории продолжала бы безнадежно пылиться на антресолях квартиры, которую он впоследствии покинул, разведясь с женой, и, возможно, при очередной генеральной уборке была бы выброшена ею в мусорный контейнер, как невостребованный, ненужный хлам? Нет. Я никогда не думала, что моя встреча со Светлановым была просто делом случая - только провидение могло с такой сверхточностью вмешаться и разрешить подобным сверхъестественным образом злосчастную ситуацию с исчезнувшей партитурой.
Мой муж Евгений Павлович, на протяжении многих лет постоянно опекавший Алемдара, заботившийся о периодической продаже его симфрний в министерства культуры, и на этот раз принимал живейшее участие во всей подготовке к исполнению драматории. Именно он посоветовал пригласить для исполнения труднейшей партии чтеца такого замечательного поэта, как Евгений Евтушенко, и взял на себя все переговоры с ним, рассчитывая на свое обаяние и личное знакомство с поэтом при успешной работе над песнями к кинофильму "И это все о нем", ставшими к этому времени очень популярными, особенно задушевная "Ольховая сережка". Евгений Павлович поехал в Переделкино к Евгению Александровичу и сразу получил его согласие, хотя фамилии дирижера Константина Кримца и композитора Алемдара Караманова были ему, как и остальным москвичам, абсолютно незнакомы. Впоследствии выяснилось, как безмерна любовь Евгения Евтушенко к поэзии Маяковского, как великолепно он знает все его творчество.
В январе 1979 года стояли сильнейшие морозы, каких в Москве не бывало на протяжении нескольких десятков лет. Премьера драматории была назначена на 18 января. Алемдар приехал в первых числах января, его поезд опоздал на несколько часов из-за обильных снежных заносов на железнодорожных путях. Сразу после приезда Алемдара я повезла его и Константина Кримца в Переделкино, на дачу к Евгению Александровичу, несмотря на сильнейший мороз. Мне запомнилась просторная гостиная на первом этаже дачи, на стенах которой висели удивительно прекрасные, большие по размерам картины подарки поэту от художников. Запомнился изучающий, проницательный взгляд, которым Евгений Александрович удостоил представленного ему Алемдара, и хитроватые, ласково-ироничные нотки в его голосе, когда он неоднократно называл Алемдара "наш гений" - употребление этих слов вместо сложного имени доставляло ему явное удовольствие. Запомнилась его милая жена англичанка Джоан и её знакомая иностранка с маленьким ребенком, воспитываемым по поразившему мое воображение японскому методу - все разрешать предоставленный сам себе малыш ползал по полу, хорошо освоенной и вполне безопасной территории, и никому не мешал, пока женщины занимались разговорами и хозяйственными делами. Джоан была на сносях и собиралась ехать рожать в Англию, она неоднократно обещала подарить Евгению Александровичу нескольких, "крепких, как кремлевские звездочки" сыновей, однако уже со здоровьем второго сына случился сбой - слишком опрометчивым оказалось дразнить судьбу подобными обещаниями. Евгений Александрович увел Алемдара и Константина Кримца в свой кабинет на втором этаже дачи и они там довольно долго работали, потом нас кормили обедом, мы пили чай - все происходившее за столом осталось в зыбком тумане сильнейшего эмоционального волнения, переживаемого мною из-за столь близ кого присутствия моего кумира - поэта Евгения Евтушенко. В это время я не просто зачитывалась его стихами - они уже были для меня настольными учебниками по литературному мастерству; быстро и легко запоминающиеся, его стихи, как постоянно звучащий в голове набат, пробуждали во мне понимание "вкусной строчки" - современной образности в литературном языке. Стать заправской, заядлой фанаткой одного, пусть и гениального поэта, я не могла, хотя несколько раз посещала его концерты с букетами цветов. Слишком широкий, многообразный мир драгоценного, выразительного слова - "полководца человечьей силы" открывался благодаря его поэзии, и постижение этого мира для меня было гораздо более притягательным, чем постоянное, назойливое выражение своих чувств своему кумиру.
В начавшийся репетиционный период Евгений Александрович показал редкий пример четкости, серьезности и ответственности в работе над текстом драматории. Помню, как однажды на репетицию с оркестром, проходившую в большом зале здания в Лиховом переулке, он приехал с какого-то мероприятия в сопровождении целой свиты людей. В роскошной меховой шубе, мохнатой шапке, в инкрустированных мехом унтах Евгений Александрович выглядел импозантно, великолепно и величественно, но уже через несколько минут он был собран, сосредоточен и работал с полной самоотдачей, выполняя все необходимые указания дирижера. На репетиции он приезжал и в наш дом, чтобы лишний раз проработать текст партии чтеца во взаимодействии с солистами, хором и оркестром, которых за роялем заменял Алемдар, и в эти часы Евгений Александрович воспринимался мною как невообразимое, немыслимое и тем не менее реальное живое чудо, непринужденно сидевшее в кресле в кабинете Евгения Павловича. До сих пор не понимаю и удивляюсь, как в состоянии такого эмоционального напряжения, обострявшегося в те минуты, когда живое поэтическое чудо размещалось рядом со мною в автомобиле, мне удавалось благополучно доставлять Евгения Александровича домой, в Переделкино, после репетиций - в эти морозы его машина не всегда ездила.
