Максим Горький - Несвоевременные мысли (XXXI-LI)
Тяжелые роды - в шуме разрушения старых форм жизни, среди гнилых обломкбв грязной казармы, в которой народ задыхался триста лет и которая воспитала его мелочно злобным и очень бесталанным.
В этом взрыве всей низости и пошлости, накопленной нами под свинцовым колпаком отвратительнейшей из монархий, в этом извержении грязного вулкана погибает старый русский человек, самовлюбленный лентяй и мечтатель, и на место его должен придти смелый и здоровый работник, строитель новой жизни.
Теперь русский человек не хорош,- не хорош больше, чем когда-либо. Не уверенный в прочности своих завоеваний, не испытывающий чувства радости о свободе, он ощетинился подленькой злостью и все еще пробует - действительно ли свободен он? Дорого стоят эти пробы и ему и объектам его опытов.
Но жизнь, суровая и безжалостная учительница наша, скоро захватит его цепью необходимостей, и они заставят его работать, заставят забыть в дружном труде все то мелочное, рабье и постыдное, что одолевает его сейчас.
Новые люди создаются новыми условиями бытия,- новые условия создают новых людей.
В мир идет человек, не испытавший мучения рабства, не искаженный угнетением,- это будет человек, неспособный угнетать.
Будем верить, что этот человек почувствует культурное значение труда и полюбит его. Труд, совершаемый с любовью,- становится творчеством.
Только бы человек научился любить свою работу,- все остальное приложится.
LI
Известный русский исследователь племен Судана - Юнкер, говорил:
"Жалкие дикари с ужасом отворачиваются от человеческого мяса, тогда как народы, достигшие сравнительно значительного уровня культуры, впадают в людоедство"1.
Мы, русские, несомненно достигли "сравнительно значительного уровня культуры",- об этом лучше всего свиде- тельствует та жадность, с которой мы стремились и стремимся пожрать племена, политически враждебные нам.
Едва ли не с первых дней революции известная часть печати с яростью людоедов племени "ням-ням" набросилась на демократию и стала изо дня в день грызть головы солдат, крестьян, рабочих, свирепо обличая их в пристрастии к "семечкам", в отстуствии у них чувства любви к родине, сознания личной ответственности за судьбы России и во всех смертных грехах. Никто не станет отрицать, что лень, семечки, социальная тупость народа и все прочее, в чем упрекали его,- горькая правда, но - следовало "то же бы слово, да не так бы молвить". И следует помнить, что вообще народ не может быть лучше того, каков он есть, ибо о том, чтобы он был лучше - заботились мало.
Худосочное, истерическое раздражение, заменяющее у нас "священный гнев", пользовалось всем лексиконом оскорбительных слов и не считалось с последствиями, какие эти слова должны были неизбежно вызвать в сердцах судимых людей.
Казалось бы, что "культурные" руководители известных органов печати должны были понимать, какой превосходной помощью авантюристам служит яростное поношение демократии, как хорошо помогает это демагогам в их стремлении овладеть психологией масс.
Это простое соображение не пришло в головы мудрых политиков, и если ныне мы видим пред собою людей, совершенно утративших человеческий облик,половину вины за это мрачное явление обязаны взять на себя те почтенные граждане, которые пытались привить людям культурные чувства и мысли путем словесных зуботычин и бичей.
Об этом поздно говорить? Нет, не поздно. Горло печати ненадолго зажато "новой" властью, которая так позорно пользуется старыми приемами удушения свободы слова2. Скоро газеты снова заговорят, и, конечно, они должны будут сказать все, что необходимо знать всем нам в стыд и в поучение наше.
Но если мы, парадируя друг перед другом в плохоньких ризах бессильного гнева и злобненькой мести, снова будем продолжать ядовитую работу возбуждения злых начал и темных чувств - мы должны заранее признать, что берем на себя ответственность за все, чем откликнется народ на оскорбления, бросаемые вслед ему.
Озлобление - неизбежно, однако - в нашей воле сделать его не столь отвратительным. Даже в кулачной драке есть свои законы приличия. Я знаю,смешно говорить на Святой Руси о рыцарском чувстве уважения к врагу, но я думаю, что будет очень полезно придать нашему худосочному гневу более приличные словесные формы.
Пусть каждый предоставит врагу своему право быть хуже его, и тогда наши словесные битвы приобретут больше силы, убедительности, даже красоты.
Откровенно говоря - я хотел бы сказать:
- Будьте человечнее в эти дни всеобщего озверения!
Но я знаю, что нет сердца, которое приняло бы эти слова.
Ну, так будем хоть более тактичными и сдержанными, выражая свои мысли и ощущения, не надо забывать, что - в конце концов,- народ учится у нас злости и ненависти...
