Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 5. Произведения 1856–1859 гг. Отрывок дневника 1857 года
– Что, вы его мать? – спросилъ я у нее. —
– Нѣтъ, онъ такъ меня довозитъ; я изъ Россиньера, вотъ эта деревня на горѣ, тамъ и большой пансіонъ есть, много иностранцовъ пріѣзжаютъ.
– А о чемъ вы говорили съ молодымъ человѣкомъ? – спросилъ я ее.
– O! онъ меня забавлялъ, – отвѣчала старуха, – разсказывалъ, что онъ былъ въ 14-ти государствахъ и 8 языковъ знаетъ. – Я оглянулся на Сашу, онъ отворачивался, и уши его были красны.
Мельникъ немного не довезъ насъ до нашего ночлега, повернулъ на свою мельницу. Подходя къ Chateau d’Oex67, мы встрѣчали на каждомъ шагу пьяныхъ солдатъ, которые буйными развратными толпами шли по дорогѣ, и около самой деревни насъ догналъ дилижансъ, т. е. колясочка на одной лошади, въ которой ѣхалъ одинъ пассажиръ, и въ синихъ68 мундирныхъ фракахъ съ красными обшлагами, почтовый лакей и кучеръ. Мы рѣшили ѣхать нынче ночью дальше, кучеръ [сказалъ], что перемѣнитъ лошадей и подождетъ насъ въ деревнѣ.
Деревня большая, богатая, съ высокими домами и такими же надписями, какъ въ Montbovon,69 съ лавками и замкомъ на возвышеніи. На площади, передъ большимъ домомъ, на которомъ было написано: Hôtel de ville70 и изъ котораго раздавались отвратительные фальшивые звуки роговой военной музыки, были толпы военныхъ – всѣ пьяные, развращенные и грубые. Нигдѣ какъ въ Швейцаріи не замѣтно такъ рѣзко пагубное вліяніе мундира. Дѣйствительно, вся военная обстановка какъ будто выдумана для того, чтобы изъ разумнаго и добраго созданія – человѣка сдѣлать безсмысленнаго злаго звѣря. Утромъ вы видите швейцарца въ своемъ коричневомъ фракѣ и соломенной шляпѣ на виноградникѣ, на дорогѣ съ ношей или на озерѣ въ лодкѣ; онъ добрадушенъ, учтивъ, какъ то протестантски искренне кротокъ. Онъ съ радушіемъ здоровается съ вами, готовъ услужить, лицо выражаетъ умъ и доброту. Въ полдень вы встрѣчаете того же человѣка, который съ товарищами возвращается изъ военнаго сбора. Онъ навѣрно пьянъ (ежели даже не пьянъ, то притворяется пьянымъ): я въ три мѣсяца, каждый день видавъ много швейцарцовъ въ мундирахъ, никогда не видалъ трезвыхъ. Онъ пьянъ, онъ грубъ, лицо его выражаетъ какую-то безсмысленную гордость или скорѣе наглость. Онъ хочетъ казаться молодцомъ, раскачивается, махаетъ руками, и все это выходитъ неловко, уродливо. Онъ кричитъ пьянымъ голосомъ какую-нибудь пахабную пѣсню и готовъ оскорбить встрѣтившуюся женщину или сбить съ ногъ ребенка. А все это только отъ того, что на него надѣли пеструю куртку, шапку и бьютъ въ барабанъ впереди.
................................................................................................................................................
Я не безъ страха прошелъ черезъ эту толпу съ Сашей до дилижанса, онъ сѣлъ впереди, я сѣлъ съ бариномъ, и мы поѣхали. Какой то мертвецки пьяный солдатъ непременно хотѣлъ ѣхать съ нами и отвратительно ругался, ужасная музыка не переставая играла какой то маршъ, до того невыносимо фальшиво, что буквально больно ушамъ было. Со всѣхъ сторонъ развращенные пьяные грязные нищіе.
За то съ какимъ наслажденіемъ, когда мы выѣхали изъ городу, я увидалъ при ясномъ закатѣ прелестную Занскую долину, по которой мы ѣхали, съ вѣчными звучащими живописными стадами коровъ и козъ. Господинъ, съ которымъ я сидѣлъ, былъ одѣтъ, какъ одѣваются магазинщики въ Парижѣ, имѣлъ новенькое чистенькое porte-manteau,71 пледъ и зонтикъ. На носу у него были золотые очки, на пальце перстень, черные волоса старательно причесаны, борода гладко выбрита, въ лицѣ непріятное напущенное чопорное спокойствіе, которое сохранялось только на то время, какъ онъ молчалъ. Говорилъ онъ по французски съ Женевскимъ акцентомъ, видимо поддѣлываясь подъ французской. Мнѣ казалось, что это Женевской или Водской bourgeois. Это72 безжизненная, притворная, нелѣпо подражающая французамъ, презирающая рабочій класъ швейцарцевъ и отвратительно корыстно мелочная порода людей. Послѣ его презрительной манеры говорить съ нашимъ молодымъ кучеромъ, который все заговаривалъ съ нами, и условій, которыя онъ мнѣ предложилъ для поѣздки въ наемной каретѣ вмѣстѣ въ Интерлакенъ, я уже не сомнѣвался. Онъ расчелъ какъ то такъ, что мы съ Сашей, у которыхъ вовсе не было клади, платили за карету, чуть не втрое противъ его, у котораго съ собой было 3 тяжелыхъ чемодана. И онъ настойчиво увѣрялъ, что это стоило бы мнѣ гораздо дешевле, чѣмъ въ дилижансѣ. —
Мало того, онъ еще разсердился на меня за то, что я отказался, и когда мы пріѣхали, онъ какъ то озлобленно сказалъ кондуктору, что онъ пойдетъ брать себѣ мѣсто въ дилижансѣ, une fois que Monsieur (это я) ne veut pas aller,73 – и сердито махнулъ на меня рукой такъ энергически, что мнѣ безъ шутокъ показалось, что я виноватъ передъ нимъ. – Мнѣ совѣстно уже было съ нимъ встрѣтиться и я подождалъ его, чтобы пойти брать мѣсто въ «Post-bureau».74
Я подошелъ къ затворенной двери, на которой была надпись. Около двери сидело 3 человека, которые даже не посмотрели на меня. Я отворилъ дверь въ Постъ-бюро. Эта была грязная низкая комната, съ грязной кроватью, съ кадушками и развешанными платьями. – Я вышелъ назадъ и спросилъ у сидевшихъ у дверей, это ли Постъ-бюро. – Это, – сказалъ мнѣ одинъ изъ сидѣвшихъ грубымъ голосомъ, – идите туда, что ходите? – Я вошелъ. Дѣйствительно, въ крайнемъ углу стояла конторка и лежали бумаги. Никого, кромѣ болѣзненной женщины съ груднымъ ребенкомъ, не было въ почти уже темной комнатѣ. Черезъ минуту тотъ самый человѣкъ въ сертукѣ, который велѣлъ мнѣ войти, размахивая руками и всей спиной, съ фуражкой на бекрень, вошелъ въ комнату. Я поздоровался съ нимъ, онъ захлопнулъ дверь и не взглянулъ на меня; сначала я думалъ, что онъ чужой и чѣмъ нибудь очень занятой или огорченный человѣкъ, но всмотрѣвшись ближе, и особенно, когда онъ прошелъ за конторку, я убѣдился, что всѣ его движенія, физіономія, походка, все это было сдѣлано для оскорбленія меня или для внушенія мнѣ уваженія. Онъ былъ высокъ рост[омъ], широкъ въ плечахъ, но худощавъ; длинноногъ, бѣлокуръ и рябъ. На немъ былъ сертукъ, широкія штаны и фуражка. Вообще вся рожа его была отвратительна или такъ показалась мнѣ.
Я самымъ учтивымъ манеромъ спросилъ его о мѣстахъ. – Какъ будто бы это я во снѣ видѣлъ, что я говорю, – никакого вниманія. Я сталъ вспоминать, не оскорбилъ ли я его чѣмъ нибудь входя, не полагаетъ ли онъ почему нибудь, что я хочу гордиться. Я снялъ шляпу и въ коротенькую фразу, которой я спрашивалъ его, сколько верстъ до Туна, я 3 раза помѣстилъ Monsieur – это тоже не подѣйствовало. Я подалъ ему деньги, онъ писалъ что-то и молча оттолкнулъ мою руку. – Я начиналъ сердиться, и пускай меня обвиняютъ варваромъ, но у меня руки такъ и чесались, чтобы сгресть его за шиворотъ и разбить въ кровь его рябую фигуру. По счастью для меня, онъ скоро бросилъ мнѣ на столъ два билета, также швырнулъ сдачу, что ежели бы я не удержалъ, она бы скатилась на полъ, и онъ бы вѣрно не поднялъ. Потомъ размахивая также спиной и руками и еще какъ то сардонически чуть замѣтно улыбаясь, онъ вышелъ на улицу. —
