Юрий Мамлеев - Шатуны
Набросившись, они стали что-то вынимать из сеток. К немалому удивлению Федора это оказались: два щенка, котята, птички в клетке и еще какая-то живность...
Тот, кто был с непонятно-дегенеративным лицом, схватил щенка и, вцепившись, перекусил ему зубами горло... Тоненький, присев, сделал какие-то нелепые, похожие на ритуальные движения и вынув иглу, стал выкалывать котятам глаза.
Белокурый же, спрятав личико на нежной груди, покраснев от усилия, пинцетом расчленил птенчика. Молодой же человек в белой рубашке сидел на пеньке и, отпивая сухое вино, плакал.
По всей поляне несся визг животных и урчание людей.
Тоненький так двигал задом, как будто он онанировал.
Приземистый, оторвав одному щенку голову, принялся за другого: он продалбливал ему череп сапожным инструментом.
Белокурый же, озабоченный, так ретиво уничтожал птиц, что кругом - по ветру - носились перья. Всем им это занятие видно приносило огромное наслаждение. Через несколько минут все сумки были опустошены...
Анна зааплодировала.
Двое молодых людей возвращались обратно: позади них была лужа крови и расчлененные конечности. Третий же - белокурый, таинственный, как Моцарт - с радостным визгом носился по поляне, воздевая руки к небу...
Приземистого, когда тот подходил, Федор успел получше разглядеть. Он действительно имел свирепый вид: это было низенькое, крепкое существо лет двадцати пяти, с широкой грудью и длинными, волосатыми руками; кроме выделяющегося непонятно-дегенеративного лица поражал также его отвислый зад.
Тоненький же - его одногодка - наоборот был очень нежного сложения, и к тому же робок и застенчив; он все время краснел и глаза прятал внутрь себя, под лоб, словно они были неземного цвета...
Друг Ани, перестав плакать, неожиданно перешел на разгульно-истерический хохот и ударил палкой приземистого. Тот поджался, как собака.
Аня продолжала о чем-то весело болтать со своим приятелем; подошел Федор.
- А вот и наш коллега. Из самых глубин народа. Этим и интересен, представила Анна Федора. Анин друг рассмеялся и похлопал Соннова по животу. - А я Падов Анатолий, - представился он. Никогда еще с Федором так не обращались; но его тянуло к этим людям и он молчал, поводя мутным взглядом по затихшей лужайке.
Анна представила и "шутов".
- Пырь, - назвал себя приземистый.
- Иоганн, - назвался тоненький.
В это время подскочил изящный. Сквозь его бледное, красивое лицо виделось его второе личико, изъеденное серой смертью; оно чуть дрожало от наслаждения.
- А этот у нас меньшенький, Игоречек. Ему двадцать один годик, - ласково вымолвила Анна и потрепала меньшего по волосам.
Ее друг, Анатолий Падов, - движения у него были быстрые и веселье полное, но нервно-истерическое, - отозвал ее в сторону. Потом, махнув рукой, пошел в лес.
Анна подошла к Федору.
- Толя отдохнул и хочет быть один, - ласково сказала она. -Так что, Федор Иванович, пока я вас познакомлю, так сказать с галеркой... И вам ведь, наверное, надо развлечься. Эти как раз пригодятся... Простые ребята. Кстати, нельзя ли взять эту компанию к вам в дом... На день-два...
- Берите всех... Клавуша дозволит, - прорычал Федор.
И компания двинулась к станции.
Впереди шли Соннов и Аннушка. Садисты трусили чуть позади.
- Неплохо и пообедать, - неторопливо проурчал Пырь.
- А ведь действительно, - обрадовалась Аннушка. - Господа, здесь кажется недалеко есть обвалившийся ресторанчик.
(Федору понравилось, что она называла всех "господами". Видимо это было в обычае.) Ресторанчик походил на столовую для разведения мух.
- Ничего, зато в тепле и не в обиде. У Бога под крылышком. Так-то, ворковала Аннушка.
Все расселись за липким, безжизненным столом. На Барскую напал стих и она непрерывно болтала. "Девка... Треплива... А ум есть", - отхлебывая суп, вспоминал Федор некоторые Анины высказывания.
- Вы знаете, Федор, - попивая винцо, болтала Анна, - я ведь все-таки женщина и поэтому не всегда думаю о смерти... Сейчас, например, я хочу быть ребенком...
Просто ребенком... Шаловливым ребенком на краю вулкана... Вот я вам объясню про Пыря, - и она указала на приземистого. - Он - свой человек... Не смотрите, что у него такие свирепые черты лица, это от размышления... Пырь, покажи петлю.
И Пырь, приоткрыв рваную полу пиджака, робко показал мощную веревочную петлю.
- Видите, как он смущается, - продолжала Анна. - Пырь применяет эту петлю только против людей. Он ненавидит их лютой ненавистью. Однажды в Москве он пришел с этой петлей на утренний киносеанс. Народу почти никого не было и он сел позади жирной, обожравшейся домохозяйки, которые урывают время между очередями в магазинах, чтоб посмотреть картину. Когда погас свет и началось представление, Пырь накинул на ее жирную шею петлю и затянул... Ха-ха... Животное захрипело и стало топать ногами. Пырь почему-то бросил все и незаметно вышел из залы, а животное, хоть и не задохнулось, но совсем одурело от ужаса и непонимания, и, когда Пырь оказался на улице, уже подъезжала скорая помощь...
Так за легкой, веселой беседой прошел обед.
Когда шли к станции по широкой, пыльной улице, с низенькими, образующими свой потный мир домиками, Анна сказала, указав на тоненького.
- Иоганн у нас скрипач. Любитель романтической музыки. Тоненький застеснялся.
- Ну а Игорек, - добавила она, обласкав меньшего, - совсем особая статья.
Федор поворачивал свою грузную голову то к одному, то к другому...
На подходе к Клавиному дому, Аня улыбалась: "сегодня я неплохо отдохнула", - подумала она.
Х
К вечеру, после основательной передышки, все высыпали во двор. Со своей половины даже выползли обременные несуществованием Лидиньки - дед Коля и девочка Мила. С ничего не выражающим лицом Мила присела в траве у забора и забормотала. Вокруг нее чирикали птички. Дворик, огражденный высоким забором и домом, был как заброшенный, распадочно-уютный мирок.
Кругом росла полуживая, нагло-чахлая травка; три изрезанных деревца смотрелись как галлюцинации ангелов; по углам торчали скамейки, нелепые бревна с корягами.
В центре - замалеванный, искалеченный человеческими прикосновениями стол, опять же со скамейками.
Кто-нибудь посторонний мог бы ожидать, что сейчас начнется взаимное сближение.
Все-таки в ресторане все были вместе.
Но вдруг все действия приобрели отсутствующе-разорванный характер. Правда, вся подвернувшаяся живность была мгновенно уничтожена: Иоганн зарезал двух старых, полубродячих кошек, Пырь оторвал голову безобразной, тощей курице. Только Игорек, на долю которого ничего не осталось, носился в одних трусиках и майке за невесть как сюда попавшей бабочкой.
Клава дремала за столом; ей виделись башни с голыми задницами на шпилях; Федор сидел против нее и, осиротев от самого себя, понемножечку пил водку.
Дед Коля, приютившийся на бревне, почему-то занялся шитьем; девочка Мила так и уснула в том углу, где бормотала. Петеньки же как всегда не было видно.
Анна созерцала эту картину из окна своей комнаты и внутренне хохотала. Наконец, она не выдержала и вдруг от охватившего ее внезапного, беспредметного страха, бросилась на кровать и заснула.
Между тем во дворе обособленность все сгущалась. Белокурый Игорек, не поймав бабочку, так ушел в себя, присев у забора, что по инерции стал щипать свои красивые, нежные ноги. Когда же он очнулся от дремы и увидел, что щиплет себя, тихие, смрадные слезы потекли из его светлых глаз.
Пырь тренировался, бросая большой топор в дерево. Иоганн, скрючившись, вынул из кармана коробочку с жучками и стал иголкой препарировать их, разделяя на части.
"Золотые руки" говорили про него. Он делал это так, как будто разбирал стихи, написанные на древнем языке.
Все застыло в таком одичании.
Прошло час или два. Вдруг тишину нарушил истерический визг деда Коли, раздавшийся из закоулка за сараем.
Все разом вздрогнули, но не сразу очнулись. И только когда визг превратился в вой, медленно, нехотя все стали вставать со своих мест. Все, кроме Клавы, Пыря и деда Коли, которых не было видно. Даже Анна проснулась и вышла во двор.
Первый подошел к закоулку за сараем Федор и увидел такую картину. Клавушка, распахнувшись как жаба, не то от страха, не то от недоумения, дрыгалась на земле, а шея ее была в петле, которую крепко держал Пырь. "Поймал, поймал", - металлическим голосом повторял он. Дед Коля, от непонятности вспрыгнувший на забор, выл своим нелепым полу-бабьим, полу-волчьим голосом.
Федор, не сообразив что происходит, тем не менее отпугнул Пыря и тот выпустил петлю. Клава была жива и даже не очень придушена, но от непостижимости она все еще не вставала с земли и виляла жирными ляжками.
Когда все сбежались, Анна дала Пырю пощечину.
- Я ненароком, ненароком, - испуганно-бычьи бормотал он. - Она просто подвернулась... Шея такая жирная, белая... Мысли сами собой петлю накинули...
