Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты
Во всѣхъ дѣлахъ, которыя онъ дѣлалъ, онъ никакъ не совпадалъ съ большинствомъ. И это было ему тяжело. Онъ часто упрекалъ себя за это, но никакъ не могъ подогнуть себя подъ общія требованія. Въ университетѣ, напримѣръ, онъ занимался или слишкомъ много или совсѣмъ не занимался. Тоже было и въ хозяйствѣ, и въ земствѣ, и въ музыкѣ. Какъ будто на посредственность онъ не соглашался, а на особенное, выдающееся у него не хватало силы. Но и сказать, что у него не хватало силы, нельзя было сказать, потому что онъ ни на что еще не тратилъ всю свою силу, а какъ будто приберегалъ ее на случай, когда она ему понадобится или когда онъ захочетъ выпустить весь зарядъ энергіи, который былъ въ немъ.
Кромѣ того, ему трудно было и отдаться какому нибудь дѣлу, потому что онъ не укладывался въ существующія рамки жизни. Во всѣхъ дѣлахъ ему надо было прокладывать новыя пути жизни. А это было трудно, и онъ не былъ еще готовъ къ этому.
Такъ, занимаясь уголовнымъ правомъ, которымъ онъ увлекся, онъ, перечитавъ все, что могъ, пришелъ нетолько къ теоріи исправленія, а прямо къ отрицанію права употреблять насиліе послѣ преступленія. И началъ было писать объ этомъ сочиненіе, но бросилъ. Въ земствѣ онъ подалъ проэктъ совершенно неожиданный о расширеніи компетенціи, который опротестовалъ губернаторъ и, рѣшивъ, что этого нельзя, вышелъ. Въ хозяйствѣ онъ хотѣлъ устроить артель рабочихъ, участниковъ въ прибыли, и это началось только въ зародышѣ и оборвалось. Начиналъ онъ тоже писать – не романъ, но исторію своего душевнаго развитія и тоже не свелъ концы. Онъ былъ оригиналенъ во всемъ, какъ говорили про него. Онъ же думалъ про себя, что онъ во всемъ неудачникъ.
Въ вопросѣ половомъ онъ, пока не успѣлъ жениться, стремился къ чистотѣ, но не осиливалъ и падалъ: разъ это было съ товарищами въ дурномъ домѣ, разъ въ деревнѣ у тетки съ горничной,39 потомъ опять нѣсколько разъ въ дурныхъ домахъ и въ случайныхъ встрѣчахъ.
Послѣ каждаго такого паденія онъ мучался раскаяніемъ и на долго укрѣплялся въ воздержной жизни. Въ религіозномъ отношеніи онъ былъ совершенно40 равнодушенъ. Дѣтская вѣра его еще въ гимназіи разрушилась, и съ тѣхъ поръ онъ обходился безъ всякой вѣры, но не рѣшалъ вопроса ни въ ту, ни въ другую сторону, т. е. не отрицалъ Бога и отношенія человѣка къ Нему и не утверждалъ его. Онъ предоставлялъ себѣ какъ будто просторъ рѣшить этотъ вопросъ тогда, когда онъ наступитъ, наилучшимъ образомъ. Пока же онъ не касался этой области ни такъ, ни иначе. Мать его огорчалась его равнодушіемъ къ вѣрѣ – тѣмъ, что онъ не говѣлъ послѣдніе 8 лѣтъ, но даже и изъ любви къ матери онъ не могъ дѣлать для виду, не вѣря, то, что онъ считалъ выраженіемъ самой важной стороны человѣческой жизни.
Въ 76-мъ году Неклюдовъ зиму проводилъ въ Москвѣ. Онъ пріѣхалъ осенью по дѣламъ и отъ скуки и затѣялъ продолжать свое сочиненіе изъ уголовнаго права и вмѣстѣ съ тѣмъ смутно предчувствовалъ близость женитьбы и приглядывался къ знакомымъ дѣвушкамъ. Но ни то, ни другое не удавалось: сочиненіе запуталось и потеряло привлекательность, рѣшиться жениться онъ не могъ ни на одной изъ тѣхъ, съ кѣмъ онъ видѣлся. Но уѣзжать не зачѣмъ и некуда было изъ Москвы. Квартира была взята. И онъ жилъ не только скучая, но приходя понемногу въ отчаяніе отъ пустоты жизни. Изъ близкихъ людей у него въ Москвѣ было два человѣка: одинъ молодой профессоръ химіи, другой совершенно противуположный ему, кутила адъютантъ. Онъ друженъ былъ съ нимъ съ дѣтства и потому общался съ нимъ. Семейство было только одно: двоюродная сестра, замужемъ за богатымъ празднымъ дворяниномъ, охотникомъ и хозяиномъ.
28-го Ноября, вставъ утромъ, онъ нашелъ на своемъ столѣ письма и телеграммы и одну повѣстку о томъ, что онъ назначенъ присяжнымъ въ судъ на сессію отъ 3 до 22 Декабря. Такъ ему было скучно и пусто, что онъ обрадовался этой повѣсткѣ. По крайней мѣрѣ было дѣло, которое надо дѣлать и въ которомъ можно быть полезнымъ навѣрное.41
Въ послѣднее время, живя въ Москвѣ, онъ былъ въ самомъ дурномъ духѣ. Онъ переживалъ ту обычную, переживаемую такъ или иначе каждымъ человѣкомъ нашего времени и нашего круга внутреннюю борьбу: зачѣмъ я живу? Что мнѣ дѣлать? Какъ употребить мою жизнь? Отвѣтъ, даваемый исповѣдуемой всѣми его окружающими религіей, не удовлетворялъ его, своего отвѣта не было, и была тоска, и надо было какъ нибудь заглушить ее. Онъ пробовалъ это. Пріѣзжалъ его пріятель изъ Саратова – Предводитель. Они вмѣстѣ ужинали, пили и даже поехали къ женщинамъ. Но не только не стало легче, но было еще скучнѣе. Все было нелѣпо. И въ этой нелѣпости были виноваты всѣ, только не онъ. Онъ всего хотѣлъ хорошаго: хотѣлъ и равенства людей, и богатства всѣхъ, и нравственности всѣхъ, а все шло на выворотъ. И нельзя было ни сжиться съ этой нелѣпостью, нельзя было и жить среди нея.
Въ такомъ настроеніи онъ 3-го Апрѣля поѣхалъ въ Окружный судъ.
**[ПЕРВАЯ ЗАКОНЧЕННАЯ РЕДАКЦИЯ «ВОСКРЕСЕНИЯ».]
ВОСКРЕСЕНIЕ.Іоанна XI 25—26
Я есмь воскресеніе и жизнь.
«Что это какая нынче кореспонденція», подумалъ Дмитрій Нехлюдовъ, выйдя изъ своей спальни въ столовую и разбирая письма и бумаги, лежавшія въ столовой на накрытомъ бѣлой скатертью столѣ рядомъ съ его приборомъ пахучаго кофея съ калачемъ, сухарями и кипячеными сливками.
– Заспалися, батюшка, тутъ человѣкъ дожидается, – сказала изъ другой двери вышедшая растолстѣвшая его нянюшка Прасковья Михайловна.
– Сейчасъ, няня, сейчасъ, – отвѣчалъ виновато Нехлюдовъ, поспѣшно разбирая письма – Отъ Кармалиныхъ человѣкъ? – сказалъ онъ, взявъ въ руки42 красивымъ знакомымъ почеркомъ надписанное письмо на толстой сѣрой бумагѣ, чуть пахнувшей чѣмъ то пріятнымъ. – Зачѣмъ же дожидается?
– Отвѣта ждутъ. Я уже ее чаемъ попоила,43 – отвѣтила няня, покачивая головой и щуря глазъ.
Письмо было отъ Алины Кармалиной,44 съ которой у Нехлюдова установились въ последнее время такія отношенія, при которыхъ недостаетъ только слова для того, чтобы только дружески знакомые вдругъ стали женихомъ и невѣстой и мужемъ и женою.
