Александр Красницкий - Рюрик-викинг (сборник)
– Ничего, я знаю Ильмень! – возразил ему Избор. – Я не боюсь грозы!
Он сам спешил на тот берег Ильменя в надежде повидать свою возлюбленную.
Никакое мрачное предчувствие не шевельнулось в его душе.
Он знал, что Вадим не особенно расположен к нему, но все-таки был далек от мысли, что оказывает услугу своего заклятому врагу.
В объятиях смерти
Необъятной водной пустыней раскинулся среди своих низких берегов старый Ильмень. С средины его зоркий глаз еще кое-как заметит далеко-далеко на горизонте тоненькую черточку – берег, но с одного края на другой ничего не видно. Плещут только мутные валы с зеленоватыми гребешками, и постоянно плещут – бурливее Ильменя и озера, пожалуй, нет.
Так, по крайней мере, думали в то время.
Действительно, морем казался местным славянам их старый Ильмень – он ведь и тогда был таким же старым, как и сама земля. Залег он в низкие свои берега, среди лесов дремучих, залег и бурлит день и ночь, пока суровый мороз не наложит на него свои ледяные оковы. И тогда он, особенно ближе к весне, нет-нет, да и разбушуется. Недаром не одни только реки да речонки в него свои воды несут, есть и подземные ключи, что славное озеро славянское питают. Напоят они его своей водой досыта, почует старик свою силу, встрепенется, взломает лед; но хитер и силен мороз, не дает до весны разгуляться ему, снова сокрушит его порыв могучий и уложит силу молодецкую под покров ледяной.
А как подойдет весна-красна – ну, тут уже никому не справиться с Ильменем-молодцом. Разбушуется он, разбурлится, переломает лед рыхлый и снова, как феникс из пепла, встанет грозный, величавый, могучий.
Страшен Ильмень в бурю.
Нет почти у него высоких берегов. Нечему защитить его от порыва ветра. Весь он как на ладони. Ветру – гуляй не хочу.
И ветер гуляет.
Налетит – разом зеленоватыми гребешками вся поверхность Ильменя покроется, валы, один другого выше, так и вздымаются и брызжут пеной, со дна же песок, трава так и поднимаются, потому что неглубок Ильмень и волны легко песок на поверхность выносят.
Горе неопытному пловцу, что в бурю рискнет на озеро выйти. Не миновать ему гибели. Где же слабому человеку с разъяренной стихией справиться! Закрутят его валы грозные, опрокинут утлое суденышко, захлещут его водой – нет спасения.
Вот и теперь нависли над Ильменем тучи черные, грозовые, низко совсем плывут они по поднебесью.
День они затуманили, солнце скрыли. Однако все кругом тихо, зловеще тихо. Даже Ильмень сам затаился, как будто готовится к нападению грозного, могучего врага, с которым вот-вот в бой вступить придется. Только все больше и больше зеленоватых гребешков на его поверхности взбивается.
Зеленеет старик от злости, что ли?
Но что это за едва заметная точка среди озера чернеется?
Ведь она как будто даже движется? Уж не челнок ли какой спешит к берегу до бури добраться?
Так и есть – челнок. Двое смельчаков на нем. Это Вадим и варяг Избор.
Их челнок, на котором они осмелились выйти в озеро, был самой первобытной конструкции – просто выдолбленный и обожженный потом ствол гигантского дуба. Однако это неуклюжее судно все-таки легко скользило по поверхности все еще зловеще-спокойного Ильменя. Оба пловца с тревогой посматривали на покрывавшееся тучами небо.
– Не уйти до бури, – произнес наконец один из них, сидевший на корме челнока. – Сейчас поднимется ветер.
– Почем знать, Вадим, – отозвался другой, – теперь и до берега недалеко, как-нибудь да доберемся.
– Нет, Избор, смотри.
Как раз в эту минуту налетел шквал. Ильмень как будто только этого и ждал. Сразу загуляли по нему валы, догоняя друг друга. Сильный порыв ветра рассеял было тучи, но потом они снова сомкнулись – и стало над озером еще мрачнее и темнее.
– Держись! – крикнул опять Вадим.
Новый шквал, за ним другой, третий. И вдруг со всей своей страшной силой заревела буря.
Один другого выше вздымаются валы. Челнок то с быстротой молнии взлетает на самый гребень их, то опять опускается в водную бездну. Нечего и думать о сопротивлении разбушевавшейся водной стихии, у погибающих и не мелькала даже мысль о спасении, они только старались отдалить страшную минуту, нисколько не сомневаясь, что сама по себе она близка и неизбежна.
Несмотря на весь ужас положения, злобно по-прежнему глядит на Избора старейшинский сын. Его черные глаза так и мечут молнии.
Он как будто позабыл о грозившей опасности и только и думает, что о своем враге. Вспоминается ему предсказание Мала.
– Князь Вадим, – прервало размышления молодого человека радостное восклицание Избора, – гляди, берег близко!
– Где? – быстро поднялся с сиденья на корме Вадим.
Действительно, совсем близко от них, за валунами, виднелся окутанный туманом берег. Слышен был даже шум деревьев в дубраве.
– Слава Перуну! – воскликнул снова Избор и вдруг громко, тревожно закричал: – Держи челнок!
Не успел Вадим осознать всей грозившей им опасности, как громадный вал, что легкое перышко, поднял челнок сбоку, ударил в его борт, и вслед за тем среди рева бури раздались два отчаянных крика.
Опрокинутый челнок понесся к берегу.
Он был пуст.
Старый норманн
На берегу Ильменя, недалеко от того места, где из него вытекает Волхов, на много-много верст кругом раскинулась заповеданная жрецами роща.
Вековые могучие дубы, прямые, как стрелы, сосны, раскидистые ели разрослись в ней на свободе. Рука человека не касалась их, а своих ли постоянных обитателей – легкой векши, хитрой лисицы, неуклюжего медведя – страшиться дремучему бору?
А человек, это самое слабое и вместе с тем самое могущественное из созданий, сюда, в эту глушь, зайти не решится.
Свято хранят свои тайны служители Перуна, не допустят они сюда, в эту рощу, грозному богу посвященную, ни князя родового, ни воина славного, ни человека простого.
Нет никому доступа в заповеданную ими рощу – кто бы ни был он, лютая смерть ждет ослушника. Грозен Перун, требует крови он человеческой, и горе тому роду или племени, которое призыва жрецов не послушает и намеченную жертву не выдаст.
Вот у самого истока Волхова, на холме высоком, стоит идол грозного бога. Из дерева истукан сделан, и сделан-то как! Грубо, неуклюже, и подобия человеческого не узнать в нем, а чтят его все славяне приильменские, и свято чтят – высшим из богов его считают, и за всякое свое прегрешение кары тяжкой от него ждут.
Когда появился этот истукан на холме, никто не помнит.
А служители Перуна молчат, ни одним словом не обмолвятся, только для жертвоприношений время от времени созывают они народ славянский и пред истуканом приносят свои кровавые жертвы.
Но Перун велик и ужасен только для славян.
Только они одни почитают своего грозного бога, страшатся проникнуть в заповеданную рощу, подойти без разрешения его служителей к холму, на котором высится его истукан.
В самой глуши рощи, на берегу шумящего бурного Ильменя, в чаще, куда и жрецы Перуна не заходят, поселился человек.
Лесные великаны сплелись своими могучими ветвями над его шалашом, их листва совсем закрывает убежище смельчака, кругом высокая трава по пояс, не кошенная веками, также скрывает его в те моменты, когда он выходит на вольный воздух.
Стар с виду этот одинокий обитатель заповедной рощи. Высок он ростом, широк в плечах, лицо его, посеревшее от палящего зноя и холодных ветров, покрыто глубокими шрамами, длинные седые усы как бы двумя змеями свешиваются на богатырскую грудь, а серые глаза смотрят весело и задорно.
Лишь только над Ильменем разразилась буря, старик вышел из своего шалаша. Мрачно и тихо в лесу.
Там где-то грохочут, далеко-далеко, несмолкаемые раскаты грома, разрывает покрытое черными тучами небо молниями, воет без устали ветер, а здесь же все спокойно.
Птички только приумолкли да попрятались в гущину листвы, а лесные великаны при каждом новом порыве ветра только слегка покачивают своими зелеными макушками, не пропуская вниз на землю крупных капель ливня.
В эту бурю странный обитатель заповеданной рощи чувствовал себя гораздо безопаснее, чем в самый яркий летний день.
В бурю сюда не забредет никто. Там, на Перуне, жрецы заняты у своего истукана, и им не до того вовсе, чтобы забираться в эту глушь, а никто другой, кроме жрецов, сюда и шагу не сделает.
Старик, продравшись сквозь чащу сросшихся кустов, выбрался на самый берег разбушевавшегося озера.
Стоит он и смотрит в покрытую пенящимися волнами водную даль. С наслаждением вдыхает полной грудью сырой воздух, прислушивается к раскатам грома, с блаженной улыбкой смотрит на прорезывающую тучи молнию, и вспоминается старику другая, более близкая, более дорогая сердцу картина.
