Владимир Савватеев - Без названия
Я взял бумагу и перо,
Нарисовал утюг.
Порвал листок, швырнул в ведро,
В ведре раздался стук.
Это было довольно неожиданно и смешно для такого журнала, и мы так долго смеялись, что потом с трудом пришли в себя.
У всех послеоперационных больных из живота торчат два провода. Они подключены прямо к сердечной мышце и это сделано для того, чтобы в случае чего их можно было подключить к источнику высокого напряжения. Жить с проводами очень неудобно. Они постоянно цепляются за майку, создавая при этом весьма неприятные ощущения в месте их выхода наружу. А при раздевании для медосмотра, конкретно, при снятии майки через голову есть риск их вообще выдернуть. Но ко всму можно привыкнуть. Привык и я, и когда подоспело время эти провода удалять, я пошел на это дело без всякой охоты. Впрочем, эту неохоту можно было объяснить и другим, менее выгодным для меня образом. Дело в том, что удаления проводов я БОЯЛСЯ. Даже больше, чем пункции. Я ходил и выспрашивал у всех, кому провода уже вытащили обо всех подробностях этой процедуры. И с каждым рассказом боялся все сильнее. И вот настал тот день. Я взгромоздился на стол в процедурном кабинете. Было открыто окно. В кабинете было довольно свежо и меня сразу прохватила крупная дрожь. Дрожь усиливалась по мере того, как я углублялся в смысл и сущность этой процедуры. Подошла медсестра с бодрым видом. Сняла повязку с проводов. Я мысленно вскочил и убежал. Затем она начала шевелить провода, причиняя мне те неприятные ощущения, о которых сказано выше. Я стал собирать остатки воли в кулак. Медсестра сказала: "Подыши глубоко." Я подумал: "Вот, сейчас я подышу глубоко, потом она скажет чтобы я затаил дыхание и рванет из меня провода." Я начал глубоко дышать и тут почувствовал, как слегка вздрогнуло сердце и медсестра сказала: "Все!" Я подумал: "А второй провод?" Но, к моей радости, оказалось, что медсестра одним рывком удалила сразу оба провода. Она даже показала их мне, чтобы я удостоверился. Тут напряжение в моей нервной системе упало и я опять стал благодушен и весел, насколько позволяло мне тогдашнее состояние здоровья и сознание того, что мне еще предстоит снятие швов.
Я иду по переходу, соединяющему новый и старый корпуса ВНЦХ. Переход - это застекленный коридор-мост на уровне 2-го этажа. На улице холодно, идет крупный дождь. Люди в зонтах. В переходе тепло, сухо. Еле слышен приглушенный стеклом шум дождя. Настроение тоже какое-то приглушенное. Пол в коридоре идет под уклон.
Громадное дерево во дворе Центра, пышно-зеленое в пору, когда я ложился "на обследование", теперь было серым, скучным и лишь кое-где грязно-желтым.
Потом пошел снег. Из окна моей палаты видны были перила балкона, покрытые пухлым слоем свежего снега. Снег навевал невеселые мысли о скорой выписке, разлуке со Славкой и со всем этим окружением.
На днях выписали Витьку. На прощание он зашел ко мне в палату. Мы зачем-то обменялись адресами. Пожали друг другу руки. Он вышел и я больше его никогда не видел.
Встречаю в коридоре Наташку. Она спрашивает меня про швы. Я говорю, что их мне еще не сняли. Она удивляется: "Как у тебя все долго!" (Примерно десятый день после операции)
Наконец день снятия швов. Все утро хожу на взводе. В животе неприятная пустота. Назначили время после обеда. Очень смутно: медсестра в повязке. Что-то режут на животе. Щелкают кусачки. Один есть! Я с трудом разлепляю глаза. Спрашиваю: "Еще много?" Меня почти презирают. Наконец я без швов. Нестерпимо жжет и чешется. Чем-то мажут. Жжение стихает. Все.
В столовой. Славка со своей мамой сидят вокруг меня. В столовой почти нет народу. Мы со Славиком едим. Я вяло ковыряюсь вилкой в тарелке. Славка останавливается, смотрит на меня и говорит: "Володька, покорми меня с ложечки." Я отмахиваюсь: "Я тебя так покормлю, что ты у меня ложку не поймаешь" Смеемся.
Цветной телевизор в холле греется. И когда он перегревается, он перестает быть цветным, а если позволить ему греться дальше, он перестает быть и черно-белым. Чтобы не допустить этого, послеоперационные больные по очереди подходят к задней стенке телевизора со своими воздушными шарами и выпускают из них результаты своего получасового труда, стараясь попасть струей воздуха на греющиеся элементы внутренностей телевизора.
Мы с Мамой сидим в вестибюле. Там тепло. Мы сидим в креслах. Возле стоят какие-то ящики. На стенку ящика выбегает таракан. Он останавливается и водит усами. У меня хорошее настроение. Я отламываю кусочек булки и протягиваю его таракану. Насекомое чует хлеб, привстает на цыпочки, трогает угощение усами. Откусывает. Мы с Мамой решаем его назвать Кешей. Прилепляем ему крошки на стенку ящика. Кеша ест.
Мы сидим в вестибюле. Я, Мама и Аркаша. Выходит Славик. Он по широкой дуге подруливает к нам и садится мне на ногу. Я знакомлю Славку с Аркадием. Славка спрашивает - правда ли, что Аркаша служил в десанте. Удостоверившись, просит показать ему какой-нибудь прием. Мама говорит, что Аркаша и Славка одной породы. Они оба светловолосые и чем-то похожи друг на друга. Мы смотрим слайды, которые мы с Аркадием снимали в нашем с ним походе на скалы.
На этаж положили какого-то Эдика. Ему лет 13. Славка зовет его Йодик.
Мы со Славкой сидим у меня в палате. Глубокий вечер. Мы спорим о том на какой срок посадили Новикова. Потом Славка без перехода начинает петь:
У павильона пиво-воды
Стоял советский постовой,
Он вышел родом из народа,
Как говорится, парень свой...
Мелодия для песни позаимствована из:
Вот кто-то с горочки спустился
Наверно миленький идет...
Во время пения Славка часто облизывает губы языком. Это у него такая привычка. Песня исполняется вся целиком, до самого конца.
Сидим в столовой. Весь народ уже поел. Я ем, а Славка сидит со мной за компанию и пьет томатный сок. Он набирает сок в рот и громко чавкая "дегустирует" его. Затем, внезапно решившись, залпом выпивает весь стакан. От быстрого питья у него на глазах выступают слезы. Славка явно доволен жизнью.
Программа радио здесь совпадает с реальным временем. Это удобно. Утром услышал, что вечером будет передача о песнях Высоцкого. Заранее готовлюсь. Регулирую радио. Радио в палате совмещено с коммуникационной системой. У приемника есть ряд клавиш. Назначение двух из них мне понятно: радио и вызов медсестры с поста. Приемник стоит в тумбочке. Я заранее предупреждаю Славку, чтобы он не беспокоил меня во время передачи. Я знаю, что если будет что-то смешное, то я ничего не услышу кроме Славкиного хохота. Точно ко времени иду в палату, включаю радио и ложусь. Больше всего понравилась песня "Вперед 500, назад 500" и ее строчки: "А я ему - ты не канючь, а он за гаечный за ключ". Пел Высоцкий, в палате стоял сумрак, горела ночная лампа, где-то в коридоре бегал Славка...
Мы со Славкой вдвоем едем в лифте. Я говорю Славке: "Хочешь мы сейчас застрянем?" Конечно он хочет. Вдоль стен кабины укреплены перила. Я распираюсь на них в одном углу. Славка в другом. Давления на пол нет. Лифт застревает. Славка сначала хохочет, потом пугается. Я звоню дежурному Через некоторое время мы трогаемся.
Поздний вечер. Темно. В палате горит только ночной свет. Я сижу один. Вдруг в коридоре раздается грохот, будто кто-то, неосторожный, нес жестяную ванну и, вдруг, запнулся, полетел, упал, свалился в непосредственной близости от моих дверей. Через несколько секунд в палату зашел Славка. Я тут же увязал его появление с предыдущим шумом и оказался прав: Славик шел ко мне, когда навстречу ему попался медбрат Ваня. Медбрат Ваня, будучи навеселе, и поэтому в широком настроении, решил отечески потрепать по макушке встретившегося Славку, но промахнулся и попал рукой в потолочное перекрытие, выбив при этом несколько теплоизоляционных плиток и произведя описанный выше шумовой эффект.
В палату ко мне вбегает Славка. Рассказывает как они сейчас напугали Ветвицкого. Эти малолетние хулиганы укрылись за дверью, и когда Ветвицкий, ничего не подозревая, беспечно бежал по лестнице откуда-то с верхних этажей, внезапно выскочили из укрытия и своими дикими криками чуть было не обратили в бегство молодого врача. Потом, мы со Славкой и Ветвицким едем в лифте. Славка спрашивает Ветвицкого: "А здорово мы вас напугали?" Тот оживляется: "Да, слушай, это кошмар просто!" Я говорю, что Славка мне уже доложил.
Мы со шпаной стоим на лестнице после неудачных попыток играть в волейбол моим мячом (он не круглый и не пружинит как Настин, который мы проткнули). Смотрим в окно. Там видна Пироговская улица, крыши, автобусно-троллейбусная остановка и странная надпись "Каучук". Ближе к горизонту видна решетчатая Шуховская башня. На улице ветрено. За окном планирует неизвестно как залетевший на высоту 9-го этажа, желтый лист. Мы стоим на подоконнике, ненадежно отделенные от бездны оконным стеклом, и боимся высоты.
Одно из самых светлых воспоминаний-ощущений того времени: я и Славка стоим на втором этаже у большого, во всю стену окна. С улицы ярко светит солнце. Мы стоим, щуримся на солнце, нам тепло, хорошо... Разговариваем. Я вспоминаю, что когда ложился в ВНЦХ еще было лето, все деревья были еще зеленые, а теперь..."Стоят лысые" - добавляет Славка. У меня отличное настроение. Мне все нравится. И солнце, и окно, что оно такое большое, и то что за окном, и то что рядом стоит Славка... Видимо в тот день организм мой окончательно решил пойти на поправку.
