Григорий Свирский - Прощание с Россией
А до этого и в грош не ставили. Ни как летчика, ни как человека.
Правда, не знали еще, что этой ночью погибло на другом конце нашего аэродрома все руководство 36-го полка дальних бомбардировщиков. Выпили все, в честь очередной победы, "ликер-шасси" и полуочищенной смеси из торпеды. Хорошо выпили... Выжил только один "технарь", в баню с бельишком шел, по-дороге стаканчик опрокинул, а потом, на свое счастье, попарился.
Из Москвы тут же вылетела министерская комиссия. Для расследования.
36-й полк воевал геройски - выжил. Выпил в честь победы - полег. Ужаснейший случай. Но - случай. А если к этому добавить еще летчика-истребителя Рыжуху из другого полка, да в соседних поскрести подобное, что получится? Весь аэродром Ваенга воюет... "не просыхая"!?
Нет, нецелесообразно Кидалинскому было замечать Рыжуху.
Узнали мы к вечеру о нашествии генералов-следователей из Москвы и стали лучше понимать генерала Кидалинского. По-человечески. И даже ценить.
Но любить - не любили.
Любили Ивана Яковлевича Шаталова, Иван Яка, как его все называли. Воинское звание Иван Яка упоминали лишь в минуты дружеского застолья: "капитан-лейтенант"... Морское звание - в авиации небывалое. Фантастическое, как и сама морская авиация, которой к началу войны в СССР вообще не оказалось. Деревянные "старушки-эмберушки" - не в счет. Сгорели, как и не было. Пришлось воевать над морем Баренца на колесных машинах.
Вот тут-то и стал Иван Як незаменимым. Туман, дождь барабанит, синие тучи у сопок на прикол стали, - вылетает Иван Як, наперекор стихии, на обычном колесном Ил-4. С торпедой под брюхом. В ледяное море.
Идет над водой, как медведь-шатун по лесу, - рассказывали летчики удивленно, а порой завистливо. - Увидит подводную лодку - заломает. Встретится миноносец - расколет пополам. Одно слово, шатун.
Да и походочка у Иван Яка, особенно когда съедет на заднем месте по черному от копоти крылу, соответствующая. Покачивается. Косолапит. Идет быстро-быстро, руками разводит, точно через бурелом пробивается. Это он о бое рассказывает. Руками. Кто откуда заходил, под каким углом торпеда шла.
У Шатуна и волосы и щетина на круглых щеках белые-белые, можно заметить, что Шатун бреется раз в месяц, а можно и не заметить...
О Шатуне рассказывали легенды. Я тоже знал одну. Самую необычную, на мой взгляд. Но никому в те годы не рассказывал.
...В первые недели войны то было. Белоруссия. Наш аэродром закидывают бомбами... советского производства. От одной фугаски отлетело хвостовое оперение. На нем черным по белому "1924 г." Дураку ясно, что немцы захватили бобруйские бомбосклады. Склады, видать, стратегические, если в них хранится оружие времен Очакова и покоренья Крыма.
Капитан (тогда он был капитаном) Шаталов Иван Як с одинокой медалькой "Озеро Хасан" на своей широкой груди получил приказ бобруйские бомбосклады взорвать. Одновременно сообщили ему разведданные.
Над Бобруйском барражируют двадцать восемь МЕ-109. Барраж на разных высотах.
- Как же я прОскОльзну? - удивленно проокал Иван Як. - НештО я мышь...
Пронзительно-истеричный голос командира эскадрильи Котнова запомнился мне на всю жизнь:
- Родина требует жертв! Родина требует жертв!
Прорвался Иван Як в Бобруйск и взорвал советские стратегические склады оружия, брошенные на произвол судьбы: ни одного целого стекла в городе не осталось. Но это мы узнали потом. А пока что мы увидели шаталовскую машину, продырявленную зенитными снарядами насквозь. Видно, что Иван Як вышел из пикирования над самой головой зенитчиков, их снаряды прошивали фюзеляж, не взрываясь. Решето, а не самолет.
Убитого штурмана вынули из кабины, увезли. И тут подходит к капитану Шаталову комиссар нашего полка М., седой, тучный, прихрамывающий, и как закричит, задрожит всем телом:
- Вре-эшь! Не был ты над Бобруйском! Танковая зенитка прошила, ты и повернул назад... Не мог успеть за 18 минут 20 секунд взорвать склады и вернуться. Вот она правда, - и он поднес к Шаталову свои часы-секундомер.
Шаталов, как известно, человек северный, медлительный, нрава незлобивого, развернулся и влепил полковому комиссару пощечину, звон которой, по-видимому, был услышан на многих аэродромах. Так что ничего удивительного не было в том, что теперь Иван Як воевал в звании не капитана, а лейтенанта, а летчики в Ваенге, ребята веселые, бесшабашные, величали его в подпитии по-морскому - капитан-лейтенантом...
Впрочем, давно бы уж вернули Иван Яку капитана, если б не был он "уж очень прост", как считали в штабе дивизии, и даже придурковат, в чем штабные убеждались все более.
Придурковатость его, сочувственно вздыхал Кидалинский, как шило в мешке, не утаишь. Проявлялась она по-разному, и, в частности, в том, что в изнурительно долгие полярные ночи, когда тьма давит на душу, он доставал где-то женскую косынку и, то надевая ее на свою разлохмаченную голову, то снимая, голосил вологодские-онежские частушки. Наденет косынку и - проорет оглушающим низким басом - за молодуху:
- Ты не стой, пустой
Возле дерева,
Не ищи любовь,
Она потеряна...
Сорвет с нестриженой головы платочек, и - "за парня." Строчку пробасит - как гвоздь забьет:
- Что вы, девки, стоите.
Глазки вылупляете.
Сулите, не даете,
Все обманываете...
Срамных частушек не пел. Это - предел...
Голосит - притоптывает этак час - полтора, ни разу не повторяясь, завершая свои частушки всенародно известной припевкой.
- Здорово, здорово у ворот Егорова.
А у наших у ворот все идет наоборот.
Летная землянка корчилась от смеха. Офицеры-политработники из штаба ВВС флота приходили послушать. Хохотали со всеми вместе. Крамолы, докладывали, нет, а вообще... придурковат.
История с "голой девкой", казалось, это подтверждала полностью.
В Ваенге стояло английское "крыло". Союзники. Молодые англичане-истребители, приводившие политуправление ВВС Северного флота в ужас. То вдруг заявляют, что война без женщин - не война. Где женщины? То устраивают вокруг аэродрома зимние катания на санях, точнее, на громыхавшем железном листе, буксируемом "виллисом".
Грому, звону, беспорядка, разбросанных бутылок из-под виски - начальник Политуправления распорядился: во время "английских безобразий" советским военнослужащим из землянок не выглядывать.
Улетели жизнелюбивые англичане, раздарив своим новым приятелям разные сувениры. Иван Яку досталась, как тут же донесли в Политуправление, "голая девка".
Это была прекрасная цветная репродукция на развороте какого-то журнала, явно не нашего журнала: Иван Як прикнопил ее в летной землянке, в своем углу.
Тут же началась шумиха. Телефонный трезвон: "Не мальчик. Тридцать два года человеку, а на стене "голая девка"! "Голую девку" снять!"
А как снять, когда на нее приходят поглядеть отовсюду, даже зенитчики с сопок, и все в восторге.
На второй день шумиха обрела привычные формулировки: "Замкомандира эскадрильи пропагандирует разврат..." "Политическая близорукость" "Моральное разложение"... Когда румяный капитан из Политотдела дивизии заявил, что это "идеологическая диверсия" и ринулся к картинке, протягивая к ней руки, навстречу ему закосолапил широченный Иван Як, дурашливо осклабясь и басовито напевая самую популярную в те годы в СССР кинопесенку: "Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка - это флаг корабля..." Политотделец огляделся затравленно: лица пилотов серьезны, сочувствия на них нет, понял - набьют морду. И исчез.
Тут уж сами пилоты решили идти на попятную. "Сними, Иван Як, - сказал кто-то из полумрака. - Иначе развоняются, святых выноси... Тем более, там какая-то надпись внизу, да вот, совсем внизу, мелкими буквами, не по-нашенски. Чорт его знает, какая там пропаганда-агитация.. ."
Иван Як, руки в боки, поглядел на голую диву прощальным взглядом и вдруг вскричал с надеждой в голосе, чтоб позвали "Земелю"... Какого "земелю"? Да студента!
Меня сдернули с нар, я шмякнулся об пол и до летной землянки бежал изо всех сил, думая, случилось что.
Потребовали, чтоб прочитал надпись. Английского я отродясь не знал. В школе кое-как сдавал немецкий. Но латинские буквы - есть латинские буквы, и у меня сразу составилось по складам: FRANCISСО dе GОYА "LUCIENTES"... Гойя! Уже легче! Дальше шло совершенно необъяснимое: "Lа mаjа nuе..." Это "Lа" выбило меня из колеи окончательно. Значит, и не немецкий язык, и не английский... Из французского я знал только "Пардон, мадам" и "Пардон, месье".
- Земеля, я тут одну букву вспомнил, - участливо пробасил Иван Як, видя, что лоб у меня повлажнел: - "j" - это у испанцев как русское "х". Я воевал на Хасане, но готовили-то меня для Испании...
Испанский?! Наверное! Далее напечатано "97x190 sm Маdrid, Рradо". Спасибо, Иван Як! Итак, "маха ню..." Я почесал в затылке, и меня осенило: "Нудисты! Это которых милиция разгоняла в двадцатые годы. Они вышли на демонстрацию голыми и несли плакатик: "Долой стыд"."
Я сказал почти убежденно:
