Роман Сенчин - Минус
- Давай-ка, парень, я вот здесь разложусь, с краешку, - предложил пожилой, кряжистый дядя с большой сумкой на плече и прикрытым наволочкой ведром в руке.
Я спрыгнул с прилавка, а он тут же стал вынимать из сумки баночки со сметаной, целлофановые мешочки с творогом, сливочным маслом. Владелец коровы, скорее всего.
Пора прогуляться. Вот задумался и не заметил, как рынок ожил, почти все места в рядах уже заняты. И покупателей тоже прилично. День воскресный, купля-продажа сегодня должна получиться особенно бойкой.
Продавцы зазывают заученно и складно: "Носочки, носочки со склада! Чистый хлопок! Всего пять рублей!", "Огурчики домашние, солененькие! Попробуйте, не стесняйтесь!", "Кому халвы? Халва краснодарская, рассыпчатая!".
Голоса продавцов смешиваются с песнями из киосков звукозаписи. Киосков этих штук пять, так что получается невообразимая какофония. Вот из одного выкрикивают попеременно два мужских голоса, один тонкий и сладкий, другой демонический:
Голубая луна, голубая луна.
Голубая луна, голубая луна.
Голубая луна, голубая луна.
Голубая луна, голубая луна.
А из другого киоска - свойский тенорок рассказывает известную сказку про Федору и Ивана:
Вышел Ваня на крыльцо,
Почесал одно яйцо,
Посмотрел Федоре в бок,
Он готов был на е..к.
Как раз вокруг этого киоска разместились старушки, пытающиеся реализовать овощи со своих огородов. Поздний лук-батун, зонтики укропа для солений, доспевшие в домашнем тепле помидоры... По временам то одна старушка, то другая, морщась, оглядываются на выставленные из киоска, дрожащие от натуги динамики. Старушкам, понятно, неудобно слушать неприличную сказку, но что делать - место людное, бойкое. Ладно, как-нибудь перетерпят...
Здесь, в Торговом, и мои родители последние четыре лета надеются поправить дела. Тоже сидят за прилавком, полным овощей, торгуют. Да только хватает в итоге навара, как и всем, кажется, остальным, лишь на повседневные траты: на продукты, бензин, на самое необходимое. Заработанное чаще всего остается тут же, в соседних рядах и магазинчиках.
Когда я знаю, что родители должны приехать, стараюсь держаться от рынка подальше - очень уж тоскливо делается, обидно видеть их, родных людей, в этом скопище, в ранге рыночных торгашей, готовых сбросить цену, прибавить лишний огурец, чтоб уж наверняка получить взамен бумажки-деньги, без которых не проживешь. И тот полуравнодушный наблюдатель, слегка ироничный экскурсант, что обычно расцветает во мне, когда бываю в Торговом, тотчас же пропадает, оставляя маленькое, обиженное, бессильное существо со слезящимися глазами. Но, но это - лишь когда вдруг сталкиваюсь с родителями, их взглядом, просящим и меня, не узнав меня в первый момент, "покупать огурчики, редисочку, свеженький, сочный лучок"...
5
Сорвалась поездка картошку копать, зато судьба подарила участие в проводинах Саньки.
Только мы вернулись с Лехой в общагу, усталые и злые, как обычно по вечерам, предвидя пустое, скучное время до сна и такой же пустой, свободный от работы понедельник, как в комнату завалился сосед. Голова обритая, со свежими царапинами, сам полупьяный и нехорошо, не по-доброму возбужденный.
- Вот, чуваки, глядите! - Он пошлепал себя по лысине. - Завтра свалю!
- Уже? - без особого сочувствия отозвался Леха, готовясь лечь на кровать.
- В десять утра, сука, от военкомата. И - ту-ту, гуд бай, Санек, жди писем!
Я решил подбодрить:
- Ничего, вернешься. Я тоже два года оттарабанил и, видишь, живой.
- Ну, бля, повезло, значит, - пожал плечами Санек; достал пачку "Бонда", угостил меня и Леху, закурил сам, произнес другим, поумневшим каким-то голосом: - Вот посадят в вагон, повезут. Куда? Сейчас же все можно... Сделают рабом в Чечне где-нибудь, а потом - в яму...
- Брось, Санек, - морщусь, - ты уж слишком...
- Не надо! - Он растер недокуренную сигарету в пепельнице, стал нервно потрошить фильтр. - Щас чуваки подвалят, бухать будем. Жена там готовит с девчатами. Посидим... на дорожку.
Услыхав о предстоящей пьянке, Леха передумал ложиться, беспокойно заходил по комнате. Я сидел за столом, курил вкусную "бондину", машинально давил ногтем засохшие хлебные крошки. Подходящих утешительных слов не находилось. Всплывали одни язвительные, стебные фразочки и почему-то ничего хорошего... А Санек тем временем разжигает в себе злобу - предполагает, что тут будет после него:
- Я там, значит, подыхать, а Ленка здесь на свободе... Вижу ведь, ждет не дождется, когда свалю!
- Ну, - не соглашаюсь, - бывает и честно ждут.
- Да где бывает? В фильмах?.. Знаю я их - месяц потерпит и погнала начесывать... Мне все равно... только если узнаю, бля, с автоматом приеду, я ей устрою! - Санек достал новую сигарету. - У меня ж никого нет. Ленка вот и Серега, сын. И если, сука, узнаю...
Он собирается повторить угрозу насчет автомата или придумал уже другую, пострашней, но в коридоре как раз слышится топот и громкие, явно нетрезвые голоса.
- О, чуваки! - Санек вскочил, выглянул в коридор. - Здорово!
- У-у, Санько! Ёптель!..
В нашу комнату лавина человек из десяти. С бутылками. Все лезут к бритой Санькиной голове, стучат по ней. Крики:
- Душара!.. Вешайся, пока не опетушили!.. Санек, давай заливаться!.. Ах ты - лысая сволочь!..
Вволю поиздевавшись над призывником, чуваки (и мы с Лехой заодно) перебрались в соседнюю комнату. Там уже накрыт стол длиной от окна до двери. Бутылки, большие чашки с соленой капустой и нарезанными кружочками огурцами, салатики, селедка, вареный картофан. Еще тянет откуда-то жареным мясом, но на столе его не видать. Стою в толпе шумных, подпитых ребят, жду приглашения садиться.
Санина жена Лена и две ее подруги, тоже общажницы, суетятся, расставляют посуду, двигают блюда с места на место, что-то озабоченно считают. В кроватке-манежике прыгает и хнычет полуторагодовалый Серега.
- Ну все, приступаем! - подталкивает Санек гостей. - Надо тяпнуть скорее...
Стульев всем не хватило, я принес два наших. Заранее чувствую в голове легкое кружение, точно выпил уже с полстакана. Да-а, вечерок обещается быть нескучным. Пойла - море просто. К тому же одна из подружек Лены (как имя, не знаю), с пятого этажа, довольно-таки симпатичная. Давно ее замечаю, а вот сегодня есть шанс познакомиться и еще чего-нибудь, может, бог даст...
Как большинство полупьяных, нервничающих людей, Санек то возбужден, почти весел, то мрачен и задумчив. Но чуваки ему задумываться не позволяют, поминутно шлепают по бритой башке, по плечам, по спине. Подбадривают, дескать. Особо старается здоровенный парнище с тупой, словно окаменевшей мордярой. Он сидит слева от виновника торжества, и только Санек готовится пригорюниться отвешивает ему смачного леща, затем с хохотом наполняет рюмки:
- Пей, бля, давай! Там, бля, не разгуляешься!
И каждый, чокаясь, считает необходимым что-нибудь ляпнуть:
- Как отвальную справишь, так и в армаде прослужишь!
Или:
- Два года, Саня, это не срок. Ребята на зоне-то!.. Эх! - И в том же духе.
Справа от Саньки жена, принарядившаяся и подкрашенная, но с портящим лицо перепуганным, затюканно-озабоченным выражением... А напротив меня как раз та миловидная девчонка с пятого этажа. Смотрю в основном на нее, ищу повод, чтоб с ней заговорить. К ней же почти сразу стал клеиться один из чуваков. Коренастый, рыжий, с разбитыми казанками на правой руке; на шее наушники, в майке с английскими буквами. Что-то, не переставая, втирает девчонке гудящим шепотком, улыбается, и она улыбается, слушая, кивает. На мои горячие взгляды ноль внимания.
Лехе же вообще все до фени, он знай накладывает себе в тарелку хавчика и скорее его сжирает. Как же он пить-то собирается с переполненным животом? А гулянка, похоже, только начинается. Вот появилась огроменная чашка с мясом. Под мясо алкоголь пошел еще активнее. Каждые три минуты - тост, хлопанье по Санькиной голове, запрокидывание голов с пустеющими рюмками у ртов.
Полуторагодовалый Серега, маленькая копия внутрисемейного бандита отца, раздраженный шумом и кучей людей, то и дело порывается выбраться из манежика; мать дает ему что-нибудь вкусненькое, и тот притихает на время.
Меньше чем за час все набрались. Про Саньку забыли, он скрючился на стуле, дремлет, уронив жалкую, сизоватую башку на столешницу. Пару раз еще пытался вернуться в сознание, приподнимался, оглядывал гостей взглядом трупа и наконец вырубился окончательно. Теперь его не волнует, что это его последние часы на гражданке, что здоровюга с тупой мордярой так же тупо и откровенно подкатывает к его жене, а один из чуваков под шумок сунул в карман его кассету; что гости донельзя закурили всю комнату, и маленький Серега задыхается, кашляет. Ничего Саньку сейчас не волнует - ему сейчас в кайф.
Общего разговора за столом нет, общаются по двое-трое, пьют также своими маленькими компашками. Рыжий, с наушниками на шее, обнимает девушку с пятого этажа, щекочет ей за ухом, а девчонке, видимо, очень приятно, она жмурится и хихикает, ответно ласкается, как беспризорная кошка. Может, на фиг ей и не нравится этот рыжий, но он явно городской, а она явно из какого-нибудь села, и вот есть надежда, что парень: ах! - влюбится, потом: ах! - женится, и - все, как мечталось ночами, когда лежала без сна на скрипучей общажной кровати.
