Евгений Шварц - Повесть о молодых супругах
Сережа. Ты же собирался его казнить.
Леня. Я… я… не успел, к счастью.
Друзья переглядываются и разражаются хохотом.
Сережа. Признаем – свиньи мы. Плохо воспитаны.
Никанор Никанорович. Нервы.
Леня. Судили и осудили, да с какой легкостью!
Никанор Никанорович. Довольно психологии. Проект принят! Впрочем, я и не сомневался в этом. Мария Николаевна! Мария Николаевна!
Входит Маруся с книгой в руке.
Поздравьте нас – принят проект.
Маруся (радостно). Принят! (Словно опомнившись, холодно.) Поздравляю.
Леня. Бежим, бежим! Дадим отдохнуть людям. Вечером созвонимся. (Идет в прихожую.)
Маруся стоит на месте, опустив голову. Сережа возвращается.
Сережа. Что ж ты свет не зажигаешь – стемнело совсем. (Зажигает свет, взглядывает на Марусю. Пугается.) Маруся, что с тобой? Отчего ты такая бледная? Простудилась! Возишься с окнами, возишься, сколько раз я тебе говорил.
Маруся. Окна сами не вымоются, не заклеятся.
Сережа. А что с тобой? Я тебя обидел, может быть? Ну как тебе не стыдно. Мало ли что бывает! Мы, мужчины, народ грубый. А кто слишком вежливый – тот не мужчина. Ну, Маруся, проснись.
Маруся. Я проснулась.
Сережа. Давай помиримся.
Маруся. Мы не ссорились.
Сережа. Ну, как хочешь. (Идет к столу сердито. Усаживается. Открывает книгу.)
Свет гаснет. Освещены только куклы.
Медвежонок. Слушай ты, Сергей! Послушай нас пока не поздно!
Кукла. В следующий раз будешь просить – не ответим.
Медвежонок. Вон, я вижу, в книжке у тебя написано: «Эти вещи ясно говорят о том, что каменный период сменился тут бронзовым ранее, чем можно предположить». Вон о чем при случае говорят вещи! И притом ясно! А ты не желаешь нас слушать!
Кукла. А мы ясно тебе говорим: пойди помирись!
Медвежонок. Мы ясно тебе говорим: в ссорах есть своя прелесть, не поддавайся этой игре!
Кукла. В этой игре, прости меня, фарфоровую, за выражение, разбиваются сердца!
Медвежонок. Сколько тебя, дурака, воспитывали – будь воспитанным мальчиком.
Кукла. Сидит!
Медвежонок. Не слушается. Будто мы не вещи, не куклы, а, прости господи, его родители. Что делать?
Кукла. Споем с горя!
Поют.
В доме восемь на СеннойПоселились муж с женой.Поселились, веселились,А потом и побранились…
Картина четвертая
Вспыхивает свет, освещающий календарный листок. На нем число: 19 ноября. Когда он исчезает, куклы замерли, как неживые. Маруся разговаривает с ними.
Маруся. Дети, я научилась ссориться. Что делать? В азарт вхожу. Иной раз даже обидно мириться, – вот я во что превратилась. Началось с пустяков. Сережа при чужих сказал, чтобы я вышла из комнаты. Я, конечно, вышла. И тут родилась первая ссора. Я молчу, и он молчит. Я самостоятельный человек. А он мужчина. Потом прошла неделя, и вдруг показалось мне, что он похудел, сжалось у меня сердце, бросилась я к нему на шею, и прожили мы так мирно, так славно, так близко, как никогда в жизни, дней пять. Потом он вдруг обиделся. А на что – не могу вспомнить, вот что смешно. Мы вместе не могли вспомнить. Но молчали неделю. И пришел он ко мне мириться первый. И снова мир. В чем дело, дети? Может быть, любовь имеет свой возраст. Сначала любовь – ребенок, все умиляются, смеются каждому словечку, радуются. А потом глядишь – и вырос ребенок. Любовь-подросток командует нами. Подросток. Легко ли? Переходный возраст, со всякими глупостями. Ах, Сережа, Сережа! Шучу я с вами, дети, чтобы себя подбодрить. В последней ссоре было что-то, говоря прямо, страшное. Я попросила его объяснить мне один вопрос по высшей математике. Стал он объяснять. Я не понимаю. И он заорал на меня, с ненавистью, с отвращением, как на врага, – вот чего никогда не было. Нет, надо иметь смелость и сказать – в последней ссоре было что-то безобразное. Так ссориться я не научусь. Если тебя подбрасывать – будет только смешно и жутковато. А если на пол швырнуть разобьешься. Верно, кукла? Ты неживая – и то разобьешься. А ведь я живая. Если…
Звонок. Маруся убегает и возвращается с Юриком и Валей.
Больше всего мне хотелось, чтобы это вы пришли. Садитесь. Какую картину видели?
Валя. Немое кино. «Человек из ресторана». Подумать только – ни звука, ни слова, а все понятно.
Юрик. Меня другое удивило.
Валя. Юрик, только не шутите! Я так настроена серьезно, так мне жалко всех, а вы начнете подсмеиваться, и все пропадет.
Юрик. Нет, я шутить не собираюсь. Я другое хочу сказать. Смотрел я картину и удивлялся. Можно было подумать, что собрались в кино люди только хорошие.
Маруся. Почему?
Юрик. До тонкости все понимали: кто поступает правильно, кто нет, кому надо сочувствовать, кого ненавидеть или презирать. Ахали в один голос, и смеялись, и даже плакали.
Валя. Что ж тут удивительного?
Юрик. Если бы они в жизни так отчетливо понимали, что хорошо, что плохо, вот славно жилось бы!
Валя. Все понимают!
Юрик. Когда стукнет.
Маруся. А ты и без этого все понимаешь?
Юрик. Я все понимаю. Мне объяснять не надо.
Маруся. Ты куда, Валя?
Валя. Чай поставить можно?
Маруся. Что спрашивать-то.
Валя убегает.
Чего-то она в последнее время нервничает.
Юрик. Не замечал. А вот у тебя что-то неладно в жизни.
Маруся. Юрик, не барахли.
Юрик. Ты, конечно, не скажешь никому. Разве что куклам. Да и тем как-нибудь повеселее, чтобы непохоже было, что жалуешься.
Маруся. С чего ты взял?
Юрик. Знаю, знаю! Такими уж мы выросли. Поди у нас в детдоме пожалуйся. Мы, бедные сиротки, этого не любили.
Маруся. Юрик!
Юрик. Ладно, ладно, расспрашивать не буду. Нервничает, говоришь. Валя? С учением неладно?
Маруся. Вполне благополучно.
Юрик. Дома обижают?
Маруся. Она в общежитии живет.
Юрик. По комсомольской линии неприятности?
Маруся. Все хорошо.
Юрик. Чего же ей еще надо?
Маруся. Не знаю. Может быть, влюбилась.
Юрик. Что ты, что ты, она о таких делах даже и не думает. А тебе я вот что скажу. Вот компас. Мне его жена подарила.
Маруся. Юрик! Мы вместе его купили! Я покупала ватманскую бумагу, а ты купил себе компас.
Юрик. Неважно. Мне она, значит, другой преподнесла. Вот. Гляди. Юго-восток. Тут по прямой линии пойди – работает Вася Захаров. Едет сейчас на машине своей. Хорошо! Не в комнате сидит, а на машине едет.
Маруся. Там ночь уже, в Таджикистане. Он спит.
Юрик. Он сегодня в ночной смене. Едет по степи. На горы смотрит, я чувствую. Компас на Пензу. Лешка Гауптман тоже в командировке. Он собирает для пензенского музея что-нибудь благородное. Ел он сегодня или нет, конечно, неизвестно. Ты его характер знаешь. Если напомнят, поест. А не напомнят – он и не спросит. Стаську я видел с месяц назад, случайно встретил. Еще с Сережей познакомил. Привозили ее на один спектакль из Москвы.
Маруся. И она ко мне не зашла?
Юрик. Утром репетировала, вечером сыграла – и на поезд. Не хотела особенно показываться. «Еще, говорит, ничего не добилась». Но она добьется. Голос золотой, лицо, рост. Она из нас самая честолюбивая, что ли. Но все равно, она как все мы. И она в комнате не сидит. В ее комнате – три стенки. А четвертой нет. И она выходит: «Глядите, вот как я работаю».
Маруся. Как Стаськино полное имя? Никогда не знала. (Укладывается на диване калачиком. Кладет голову Юрику на колени.)
Юрик. И я недавно узнал: Станислава Арнольдовна. Ставлю компас на Хаджибекова. Ты еще помнишь, каково учителю в классе?
Маруся. Приблизительно.
Юрик. А я тебе скажу, что Стаське – куда менее страшно. Учитель тоже, как артист, все время у зрителя на глазах. Только школьный зритель об одном и думает – когда перемена. И разглядывает учителя, как в микроскоп. Хаджибеков наш из адыгейцев. Парень горячий. Физику, мало сказать, любит. Считает наукой наук. Может, он и зажжет класс, конечно. Но разве его весь зажжешь? Сердится. Однако не сдается. Все мы как на переднем крае.
Маруся. И я?
Юрик. И ты. А на переднем крае строго. Народ мы обыкновенный. Может, умрем, и никого не вспомнят, кроме Стаськи разве. Но мы подобрались все как один – добросовестные. А на добросовестных мир держится. Вспомни – кем мы были? Война наших близких растоптала. Сидим в темноте маленькие в интернате, поем, как голосим. А к чему привело – научились петь и прославились пением своим на всю область. И ты научишься, как на свете жить.
