Дмитрий Каралис - Автопортрет
Коля зло выключит приемник.
- Игорь! - позовет он с кухни. - А чего это Наташка со мной так ласково по телефону разговаривать стала? А?
- Не знаю. Любит, наверное.
- А может, сука, забеременела. А? От другого?
- Тебе видней со своей крыши.
- Да... с крыши. Вчера чуть не звезданулся из-за нее, падлы. Хорошо, за антенну ухватился. А может, этот другой послал ее подальше? А? С чего вдруг она ласковой стала?
- Любит, тебя дурака, вот и ласковая.
- Любит? - Коля оставит макароны и выскочит в комнату. - А что же она, сучка, раньше на меня только рычала? А теперь любит вдруг... Да, падла, любит она, как же... То участковому на меня писать хотела, а теперь - любит! - Коля уйдет на кухню и, управляясь с макаронами, будет ворчать, постигая сказанное Игорем. - Любит. Как же... любит. Я ей дам, суке... Любит!..
Если останется время, то после макарон и жидкого чая Коля еще порассуждает о женском коварстве и своей простоте.
- Да я когда на песке работал, по триста рублей только в одну получку получал! Где оно все? Куда делось? Себе только приемник купил и куртку. Все на лебедей ушло. И что? Комната накрылась, а я ее шесть лет ждал, диван и стол соседям отдал - не тащить же на химию. Все. Ничего нет. Голяк! Куртка и тельняшка остались. Ага. Веришь, Игорь?
- Верю.
Коля будет наворачивать портянки и чуток помечтает о своем будущем.
- Не, блин, освобожусь - уеду домой. Матка с батькой, Жулька, ружъецо... Огород свой. Устроюсь на лесопилку, ага. На хрену я видел этот Ленинград - толкаются, на ноги наступают. - Коля достанет расческу, дунет на нее и станет причесывать свою рыжую проволочную шевелюру. - Что ты! Возьму билет в купейный вагон, сяду так, пиджачок повешу, рубашку расстегну - под ней тельник виден. Спросят, вы моряк? Да, скажу, на подводной лодке плаваю. Не, лучше - в загранку хожу. У меня пять песо кубинские есть, баба одна подарила. А потом в вагон-ресторан пойду. Мне, скажу, кошечка, коньяку триста грамм! Для начала. Сяду так, занавесочку отодвину, сигару закурю... Да, скажу, разные страны повидал, но у нас все равно лучше. Домой приеду и сразу...
- Коля, без пяти уже! Опоздаешь!
- Во, блин! - Коля замечется, подхватит ватник, сорвет с вешалки засаленный монтажный шлем, похожий на танкистский, успеет глянуть в окно: "Приехала, бельдюга!" - и вывалится, топоча сапогами, на лестницу.
Все это будет только утром, а пока Коля Максимов, статья 206, часть 2-ая, три года лишения свободы условно, урчит на явившиеся ему во сне образы и постанывает протяжно".
Совершенно непроходной кусок. Заносит меня, как сочлененный автобус на повороте. Н-да.
Большая коричневая тетрадь. В ней бы вести учет приходов-расходов, но почти нет ни того, ни другого. Без денег живется скучнее, но спокойнее. Карточка, проездной билет, пачка "Примы" на сутки, рубль на обед, завтрак и ужин. Картошку и хлеб привожу из дома. Ольга собирает мне рюкзачок на неделю: пакетики с "бомжовским" супом, чай в баночке, баночка с сахарным песком, лук, чеснок... В доме тоже не густо...
17 мая 1982.
Гатчина. Дежурю сутки в автохозяйстве. Мучался с рассказом для "Костра". Что-то не нравится самому.
Я пришел на дежурство с портативной пишущей машинкой в фанерном футляре.
- О, кармошку принес! - радостно воскликнул сторож Эмиль Лиски, финн. Икрать путем!.. - Он был с утра навеселе, угощался у шоферов, похоже.
19 мая 1982.
Дома. Читаю рассказик В. Голявкина "Юбилейная речь" - скандальный рассказик, из-за которого номер "Авроры" изъяли из библиотек. Там речь о писателе, который уже настолько велик, что всем кажется, что он умер. Некоторым показалось, что речь в рассказе не о писателе, а о... хм-хм, другом человеке. Вдруг слышу, как на кухне начинает все сильнее свистеть специальным носиком чайник - скипел, бродяга. Свистел бы и свистел, но спит Максим, и я бросаю "Аврору" и бегу его выключать...
А рассказ весьма симпатичный. И боевой. Молодец Голявкин. Любил его в детстве, зачитывался. Пытался подражать его интонации и непосредственности. И моя первая детская повесть писалась под влиянием Голявкина - так казалось все просто.
20 мая. 2 часа 30 минут.
Допечатал "Бензин из-под земли". Вчера получил ответ из "Литературки" и рассказик "День тяжелый", который посылал в "Двенадцать стульев": идея хорошая, но мало юмора. Увы и ах! "Не робей и главное - не горбись!", - как пел Высоцкий. Мы и не робеем. И тем более - не горбимся. Делаем утром зарядку и иногда бегаем по 2-3 км.
23 мая 1982г.
Читаю Б. Нушича "Автобиографию". Мне про эту книгу рассказывал еще Феликс. Хвалил. Давно это было. Ничего книга.
Залпом прочитал В. Токареву, "Талисман", в "Юности". Перед этим читал ее же рассказ "Ничего особенного" в "Новом мире". Удивительная манера письма. Очень просто и интересно.
Делаю вывод, что я не умею находить оптимальную пропорцию между повествовательным и изобразительным. У нее все в элегантной пропорции. Меня больше тянет к повествовательно-описательному.
Читал в "Юности" дневники К. Чуковского. Удивительно нелегкая судьба. После прочтения чувствуешь себя тверже.
Валерка Балбуцкий загремел в спецприемник. Подробностей пока не знаю. Мы пытались навести справки и помочь его быстрейшему возвращению, но тщетно. Нач. отряда сказал, что скорость возврата зависит только от спецприемника, а никто из наших туда не вхож... Пока его проверят, пока найдут транспорт, чтоб доставить в комендатуру. В среднем, держат по месяцу.
Взял в библиотеке "Парадокс со временем", С.Комиссаренко. Рассказики, монологи, сценки. Постоянный автор "ЛГ". На общем фоне наших нудных и, как правило, не смешных юморесок, он неплох.
Вспоминаю, что юморесками я увлекся из тщеславных соображений. Их легче всего было написать и напечататься. И как-то затянуло. Сейчас, скорее всего, уделяю им внимание по той же причине. Самоутверждаюсь и разминаю перо. Пора писать настоящие вещи. Сюжетов вижу массу. Не хватает техники. Есть, что сказать, но трудности - как сказать. Почти нет образности. Есть лишь описание фактов, действий, мыслей (реже) - и все.
Плохо. Очень плохо.
Нужна, очевидно, литературная компания. Единомышленники. Чтобы было у кого поучиться, с кем поспорить, поплакаться, поделиться. И самому приобрести.
Читал в "Звезде" подборку рассказов молодых авторов. Запомнилась И. Габаева. Искренне пишет. Остальное - муть.
25 мая 1982г. Заступил на суточную вахту. Сторожа нет, собака на месте, инвентарь (молоток на длинной ручке, манометр и неизвестная хреновина неизвестного назначения) - на своих местах. Тепло. Мухи. Лужи под окнами. Для начала запер ворота и пересчитал машины, не вышедшие на линию. Все сошлось. Выпил крепкого чаю. Ложку скоммуниздили, и пришлось размешивать сахар трехкопеечной монетой, зажатой плоскогубцами, которые я ошпарил кипятком и вытер подолом спецовки.
Сестра Надя дала мне почитать В. Конецкого "Морские сны". Стащила на время из читального зала. Я читал "Морские сны" раза три. Сейчас читаю, как в первый раз. Густая проза. Много мыслей. Конецкий удался и как человек биографии его можно позавидовать, и как писатель.
В прошлом году прошел слух, что он умер. Я опечалился, но решил проверить. Позвонил ему домой, а когда он снял трубку, расплылся в улыбке: "Виктор Викторович, дорогой... А я думал, вы умерли. Надо же, а вы живы! Вот это новость!" Идиот же я был.
Конецкий грустновато заметил, что умер не он, а Олег Даль, с похорон которого он вернулся из Москвы. Наверное, любители слухов и сенсаций их и перепутали. Я звонил 8-го марта. Поговорили немного о разном.
- Ну ладно, идите поздравляйте ваших женщин, - сказал В.В.
Он, наверное, представил себе, что я сижу за столом, поддатый, и, решив похвастаться знакомством с ним и проверить слух о его смерти, звоню. А публика слушает. И мне, дескать, приятно, что я веду с ним непринужденную беседу. А может, и не представил.
20-00. Почти все машины вернулись в гараж. Начальство уехало. Запер контору, обошел гулкие ремонтные боксы - там еще бьют по железу и матерятся, попросил не задерживаться и не забыть сдать ключи. Мики ходила со мной и виляла хвостом, когда я с ней разговаривал. Сторож пришел только часам к трем дня и развел руками: "Опять налакался! Прости турака!" Завалился спать в комнате дежурных шоферов. Без его бубнежа спокойней. Лишь бы к ночи был в форме. Эмиль Лиски, финн, был переводчиком на Карельском фронте. Деду лет семьдесят, но хохочет, как молодой. Иногда злится до бледности и сжимает веснушчатые кулаки: "Упью Степку! Не пустил меня картошку сашать! Старуха одна сашала, вся спина ей палит". Подозреваю, что дома со старухой он разговаривает по-фински.
26 мая 1982. 6 часов 30 минут.
Встал, сделал на улице зарядку. Белое, сквозь легкую дымку солнце. Поел гречневой каши и выпил крепкого, цвета красного дерева, чаю. Курить не хотелось.
Ночью у моих дверей, в тамбурочке вагончика, спал Бим и во сне выл. У него перебита спина с детства - кто-то из шоферов стукнул железным прутом, когда он щенком разбежался с лаем. Бим ходит, выгнувшись позвоночником, и напоминает кошку, которая делает угрожающую позу против собаки. Молодой шалапаистый пес, но печать болезни на нем. Его мать - рыжая Мики, дурашливо хватает меня за ноги. Бим пытается присоединиться к этим играм, но у него не получается, и он отходит в сторону, как ребенок, забывший про свои костыли, и стоит в сторонке, помахивая хвостом. И морда какая-то виноватая. Водители по-разному относятся к нему. Жалеют, ласкают, подкармливают, отпихивают ногой, чтобы не испачкаться в лезущей с него клочьями шерсти, называют его верблюдом, сачком горбатым...
