Александр Филиппов - Не верь, не бойся, не проси
- Выгоню я его скоро к чертовой матери. Сил моих больше нет, недоразумение какое-то, а не мужик. А ты жди, чую: выйдут на тебя насчет выкупа-то. И тогда думать будем. Что-нибудь да сообразим. За солдата много не запросят. Узнаем цену - пойдем на рынок к бандитам моим, договоримся. Где наша не пропадала! - и подмигнула ободряюще на прощанье.
Возвращаясь домой, Ирина Сергеевна уже не злилась на нее, переполнившись бабским сочувствием, и подосадовала, что понадеялась-таки на помощь со стороны бывшего мужа, наивная. А вот Люськино предложение, решила Ирина Сергеевна, может пригодиться. Понадобится - она хоть к бандитам, хоть к рэкетирам пойдет. И если за Славика потребуют выкуп, деньги найдет. В ногах будет валяться, вымаливать, банк ограбит, в конце концов, а то и зарежет кого-нибудь, но найдет. Иначе какая же она мать...
Она бежала почти, стуча каблучками по впечатанной в остывший асфальт гальке, торопилась домой, и тонущий в сиреневых сумерках город смотрел на нее оранжевыми окнами притихших домов слепо и равнодушно. До боли в сердце стало ей ясно вдруг, что на всем этом отвоеванном когда-то у дикого поля, обжитом и густонаселенном - поэтажно, до самого поднебесья - пространстве, нет ни одного человека, который думал бы сейчас о ней, о Славике, о случившейся с ними беде. Люди жили, обустраивались, спешили, надрывались от натуги, психовали и мучились бессонницей, ссорились и судились, договаривались и разводились, получали инфаркты, истово лечились, а потом умирали, наконец, но в итоге их са-мозабвенной, поглощающей все силы и помыслы деятельности всякий раз получалось что-то обескураживающе-неуютное, мало приспособленное к спокойной и счастливой жизни.
В подсвеченных лиловым закатом сумерках подошла она к дому. У подъезда пофыркивал, чадя выхлопной трубой, желто-синий милицейский "уазик". Двор был пуст, и вышедший из подъезда молодой, в расстегнутом кителе милиционер с тощей коленкоровой папочкой направился было к машине, но, заметив припозднившуюся жилицу, шагнул к ней, определив безошибочно:
- Милохина Ирина Сергеевна?
- Я... Что-нибудь о Славике?!
- Каком Славике? - удивился милиционер.
Ирина Сергеевна дышала загнанно, соображая путанно, что Славик, наверное, действительно ни при чем, ведь он служит, или служил... в армии, а милиция занимается другими. Милиционер - три маленьких звездочки на погонах, старший лейтенант, кажется, Ирина Сергеевна в этом плохо разбиралась, заметив ее испуг, попытался успокоить, догадавшись:
- Славик - это муж или сын? Нет, я по другому поводу. Евфимия Борисовна Шнеерзон - ваша знакомая?
- Подруга, - вновь напрягшись, подтвердила Ирина Сергеевна.
- Она вам письмо оставила. Я его принес и хотел бы с вашей помощью уточнить кое-что для протокола.
- Протокола? - замороченно попыталась уяснить для себя суть сказанного Ирина Сергеевна. - Почему письмо?.. Мы с ней только что виделись. Если для... протокола, или как там его... Она сама вам все расскажет...
- Не расскажет, - вздохнул милиционер, доставая из тонкой папочки раскрытый грубо и распахнутый, как голубка со сломанным крылом, почтовый конверт. - Тут для вас написано, про болезнь неизлечимую и другое...
- А сама-то она где? Фимка-то? - бестолково отбивалась Ирина Сергеевна.
- А сама гражданка Шнеерзон три часа назад из окна своей квартиры выбросилась. Девятый этаж, знаете ли... Так что, если не возражаете, прошу проехать со мной в морг на опознание тела." Формальность, конечно, но больше некому. Это недолго. А назад вас потом доставим. В целости и со-хранности, добавил зачем-то милиционер. Вздохнув тяжко, он спрятал письмо в черную папку и, придерживая бережно под руку, повел онемевшую Ирину Сергеевну к машине.
Глава 6
Раннее утро Новокрещенов встречал на берегу большой, казачьей когда-то, реки. Правда, с тех пор она обмелела, просела в крутых берегах, с каждым годом отступала от них все дальше, оставляя широкие, усыпанные голышами пляжи, но все-таки сохраняла еще царственную неторопливость течения, и чувствовалось, что присмирела она до поры, а ровные, никогда не прерывавшие свой бег волны ее помнят былое величие и грезят о временах могучего полноводья, которое непременно наступит. От реки веяло туманной прохладой. На замшелом, зализанном волнами бетоне набережной белели тонконогими грибками-поганками зонты над столиками ночного кафе. За некоторыми, скукожившись, сидели одинокие клиенты и загулявшие парочки, окунали изредка холодные носы в пивные кружки-ледышки, поклевывали... Новокрещенов присел за дальний, чуть наособицу расположенный столик. Тут же подскочил официант настороженный по причине позднего времени, поинтересовался строго:
- Заказывать будете?- и предупредил, приняв посетителя за пристроившегося прикорнуть с комфортом за столом бомжа: - Если нет, то попрошу очистить площадь торговой точки. Здесь не парк отдыха!
- Буду заказывать, - миролюбиво успокоил Новокрещенов. - Кружку пива... Для начала.
- Деньги вперед, - неприязненно заявил официант.
- Конечно, - согласился Новокрещенов и протянул десятку. - Хватит?
- Два рубля за мной, - уже вежливо кивнул официант. - Сейчас принесу.
Совсем рассвело. Дымила, исходя слоистым туманом, остывшая за ночь река, заволакивала, делая неотличимыми от стремнины мертвые бетонные берега, зато наверху, обгоняя всходящее солнце, сияли празднично перламутровые, похожие на нежную изнанку речных ракушек легкие облака, и там, в небесной вышине, уже наступил новый, многообещающий день.
- Ба, никак гражданин доктор?! - услышал вдруг Новокрещенов за спиной и стряхнул осоловелость. Обернувшись, увидел за соседним столиком неказистого парня в линялой, с бахромой на обшлагах, камуфляжной куртке и в таких же, только еще более замызганных, брюках навыпуск, из-под штанин выглядывали тяжелые армейские ботинки. Физиономия у незнакомца простецкая, курносая и большеротая, подбородок зарос густо русой щетиной, волосы на голове коротко стриженные, торчат задорно ежиком и то ли выгорели до белизны, то ли поседели до времени. И был бы парень этот вовсе похож на бомжа, если бы не сияющие чужеродно на ядовито-желтой, с пятнами зеленой плесени маскировочной куртке его несколько медалей и орден - серебряный, разлапистый, из новых, не знакомых Новокрещенову знаков воинского отличия.
- Пр-ри-вет. - Новокрещенов зевнул, прикрыв деликатно рот рукой, потом указал пальцем на грудь незнакомца. - Заслужил или стырил при случае?
- Обижаете, командир", - необидчиво хохотнул парень и кивнул приветливо на початую бутылку водки перед собой. - Вот, обмываю. Присоединяйтесь!
Новокрещенов вгляделся внимательнее.
- Не припоминаю... Мы знакомы?
- Знакомы... Девятая зона, восемьдесят девятый год. Вы - доктор, я зек!
Парень взял бутылку, картонную тарелку с какой-то закуской, перебрался за столик Новокрещенова, налил ему водки.
- Давайте за встречу. А то я гляжу - мать честная, думаю, кажись, доктор наш зоновский, майор! И точно!
Новокрещенов насупился недоверчиво.
- Уж чего-чего, а орденов зекам точно не дают!
- Так это, - небрежно ткнул себя пальцем в грудь незнакомец. - Я уже опосля, как от хозяина откинулся, получил... За первую чеченскую войну и вторую.
- А-а, - кивнул Новокрещенов и добавил с сожалением: - И все-таки, братан, извини - не припомню...
- Мудрено ли - нас, арестантов, много, а доктор один. Зато я вас на всю жизнь запомнил. Вы мне руку спасли. Вот эту... - парень показал крупную, жилистую кисть. На тыльной, загоревшей до черноты стороне вытатуированное вкривь и вкось имя Ваня пересекали грубые рубцы шрамов.
- Ну, тогда давай опять познакомимся!
- Ваня Жмыхов. В третьем отряде срок мотал. Да я недолго сидел - три года, потом на стройки народного хозяйства, на "химию", вышел.
Выпили, закусили, отодрав от картонной тарелки липкие кусочки плавленного сыра.
- Что с рукой-то было? - жуя, поинтересовался Новокрещенов.
- Да дурость моя! Я ведь как подсел-то? Срочную служил в ВДВ, в Афгане. А тут перед самым выводом войск отпуск мне дали. В Союз ехал - героем себя чувствовал. Комбат на прощанье обрадовал. Грит, к ордену Красной звезды тебя представляем. Я перед тем пулеметный расчет духовский укокошил. А как в поезд сел, на побывку-то ехать, так и расчувствовался. Нажрался на радостях, да с проводником-узбеком сцепился. Он меня свиньей русской обозвал. И так мне это обидно показалось, что я в ухо ему заехал. Он - за нож. А я нож тот выбил у него, перехватил и ему же - в пузо. Ну не дурак? Надо было просто морду набить. Дали Петра, пятерик, то есть, с учетом героического прошлого. А орден - хрен. Вот... А как на зону поднялся, стал под блатного канать. Работать вроде как западло. Меня в шизо - за отказ. Пацаны подучили. Я и замастырился. Иголку о зубы пошоркал и вколол зубной налет, гадость эту, в руку. А через три дня мне клешню до локтя разнесло. Гангрена.
- Вспомнил, - встрепенулся Новокрещенов. - Точно. Я ж тогда тебе кисть распахал, думал, конец руке. Литр гноя вытекло...
