Самуил Маршак - Проза разных лет
Добрый человек (кто бы он ни был - шофер ли автомобиля, возвращающегося порожняком, или кучер частного экипажа, а то и просто развозчик керосина) сочувственно качает или кивает головой, а затем говорит:
- Я еду в Лифтон; оттуда до Лонстона рукой подать. Если вы хотите, сэр, вы можете иметь "лифт".
Это значит, что добрый человек предлагает вам бесплатный проезд "подъем".
В эту счастливую ночь путник ночует не на поляне под одиноким деревом, а на мягких перинах и под дюжиной одеял в просторном номере "Колоса ржи".
В благодушном и гостеприимном Корнуолле вы всегда можете рассчитывать на "лифт", отправляясь в дальний путь пешком.
В конце июня - в пору жары, мух и наплыва туристов - я бродил по Корнуоллу вместе с моей спутницей.
За заборами, по обе стороны дороги, шел сенокос. Кое-где паслись голые, недавно остриженные овцы, выглядевшие, как тихие и кроткие девушки после тифа.
О недавней стрижке овец говорили нам и бесконечные возы, нагруженные доверху мягкой шерстью всевозможных оттенков.
Мы пришли в Тинтаджель, прославленный балладами, воспевающими короля Артура и рыцарей "Круглого стола" . Нам не удалось покинуть высокое и скалистое побережье Атлантического океана в заранее намеченный срок.
От старинного замка сохранились только груды камней. Несколько грудок на том месте, где были ворота замка и угловые башни. Но по какому-то чудесному совпадению сохранились (хотя бы в виде смутного очерка) некоторые из наиболее характерных черт замка: круглый свод ворот, не^
сколько углов и выступов. Все это призрачно и хрупко. Кажется, что жидкие груды камней вот-вот рассыплются.
Но в самой непрочности и хрупкости тинтаджельских развалин заключается немало очарования. Когда воображение сопоставляет их с мощным образом древнего замка, в стенах которого находили приют и защиту лукавый король Марк, недостойный супруг Изольды, сэр Тристан и другие рыцари, - душу охватывают грусть и умиление.
Замок рухнул, но картины окружающей природы уцелели. Прочны и массивно тяжелы круглые скалы Тинтаджеля, вдающиеся в океан.
Покинули мы обаятельные тинтаджельские руины не утром, как собирались, а после полудня. Ближайший пункт нашего маршрута находился на расстоянии 20 миль. Мы говорили себе: пройдем 10 миль до Бодмина, там отдохнем, а к ночи будем у Ла-Манша.
Мы долго карабкались, взбираясь на крутые склоны гор поблизости от Тинтаджеля. Солнце было высоко и роняло на нас свои отвесные лучи. Зато мы сократили путь и снова очутились на пыльной проезжей дороге.
- Сэр! - раздалось за нами.
С нами поравнялась белая лошадь со щегольским экипажем. Грум сидел на облучке, небрежно развалившись и сбив котелок на затылок. Неизвестно, почему его лошадь бежала так быстро: вожжи не были натянуты, а кнут торчал на своем месте.
Кучер лукаво подмигнул, причем его красное и давно не бритое лицо изобразило улыбку. Он сказал нам:
- В Камельфорд идете? На станцию? Я могу предложить вам лифт, если пожелаете.
Мы сели.
Нам было отчасти совестно ставить свои пыльные ноги на чистенький коврик щегольского экипажа. Но с этим ничего нельзя было поделать.
Посадив седоков, кучер нежданно преобразился. Потянул свой котелок с затылка на лоб. Сел прямо, подобрал вожжи и даже потряс в воздухе длинным бичом. Лошадь, не нуждавшаяся в понукании, побежала быстрее.
- Халло, Том Пукер! - приветствовал нашего кучера встречный шофер.
Но Том Пукер не удостоил его ответом - только сдержанно кивнул.
Можно было подумать, что он везет не путников, воспользовавшихся "лифтом", а владельцев своего щегольского экипажа или, по меньшей мере, богатых американцев-туристов. Так серьезен и важен он стал.
Мне часто случалось видеть джентльменов типа Тома Пукера, пляшущих и хлопающих от холода в ладони у подъездов станций или гостиниц. В большинстве это - короткие и плотные люди, добродушные, нетрезвые, небритые. Танцуя вокруг своих карет и экипажей в ожидании седока, они непрестанно и скороговоркой болтают, как сороки.
Но Том Пукер был молчалив, как сфинкс.
- Много ли у вас бывает туристов? - спросил я нашего благодетеля.
- Много, сэр, в этом месяце много, - ответил Том и замолчал.
- Что, американцы? - осведомился я снова.
- Много американцев, сэр.
- У американцев говорят с очень странным акцентом. Не правда ли? заметила моя дама.
Том Пукер обернулся к нам, и в "веселых глазах" его зажегся юмористический огонек.
- С очень, очень странным акцентом, мэм (мэдэм). Вы совершенно правы.
Подождав с минуту, он добавил:
- Они говорят сильно в нос, мэм.
Для пояснения он издал несколько соответствующих носовых звуков.
Это нас рассмешило. Том Пукер окончательно оживился.
- У них выходит как-то "Амарэка", "Амарэкан". Очень странно, мэм. Мы много их возим, сэр. Очень хорошо платят, но любят хорошую езду. 3а двадцать лет я научился подражать их говору. Мне случается часто разговаривать с ними. Часто случается, сэр, - Том Пукер щелкнул в воздухе бичом, что испугало не столько нашу лошадь, сколько проходившую по дороге корову. Корова взлезла передними ногами на зеленую изгородь, а Том продолжал:
- Видите ли, сэр, мы, кучера, никогда не заговариваем первые. Иной раз скажешь что-нибудь седоку, а ему это покажется глупым. Да некоторые седоки вовсе и не желают разговаривать. Мы знаем, как обращаться с седоками, сэр.
Ни один порядочный кучер не заговорит с седоком первый. Седок спросит: какова у вас здесь погода? Ответишь: тепло и сухо, сэр. И замолчишь. Никто из нас не ввязывается в разговор первый. Иному седоку наша речь может показаться глупой...
Эта тема так полюбилась Тому, что он продолжал развивать ее до самого Камельфорда.
Том Пукер был и в самом деле порядочным и благовоспитанным кучером. Но не все его коллеги отличались одинаковым джентльменством.
Тощий и угреватый малый, поравнявшись с нами, закричал нам со своей линейки:
- Откуда, Том? Сколько взял?
Очевидно, малый догадывался, что мы только "лифт", а не платные седоки.
Том не ответил и еще больше приосанился. Стремительно обернувшись, он спросил нас:
- Прикажете ехать быстрее, сэр?
У маленькой Камельфордской станции, терявшейся в стороне от необъятно широкого полотна железной дороги, мы очутились в веренице других экипажей и автомобилей. Том подъехал к вокзалу, соскочил с козел и ловко помог нам выбраться из экипажа.
Прощаясь с нами, он громко и явственно произнес:
- Благодарю вас, сэр. Доброй ночи! Счастливого пути!
Благодарить нас ему было решительно не за что. Благодарить должны были мы. Если небо хочет облагодетельствовать путника, оно должно послать ему вдогонку какого-нибудь Тома Пукера с его "лифтом".
Но у путника будет долго гудеть и жужжать в ушах от сорочьей болтовни неугомонного возницы.
Лондон
РЫБАКИ ПОЛПЕРРО
Очерк
1
Маленький, открытый дилижанс возит кочевников нашего века - туристов от одного живописного уголка Корнуолла до другого. Несмотря на тесноту, в нем помещается десятка два совершенно одинаковых джентльменов и леди, а на крыше высится целая гора однообразных чемоданов.
Но тот крошечный омнибус, который направляется из городка Фой в деревушку Полперро, отличается, помимо своей тесноты, необычным характером багажа на крыше: тут все больше походные мольберты, разных размеров палитры и трубки непочатых холстов. Можно подумать, эмигрирует некая академия художеств.
Художники едут на этюды, как и полагается художникам. В летние месяцы причудливая, единственная в Корнуолле да и во всей Англии деревушка привлекает множество художественной молодежи со всех концов страны. Пусть каждый уголок деревушки, каждое причудливое крылечко, фасад, переулочек давно нарисованы и перерисованы, - у юных художников всегда найдется достаточно интереса и терпения для того, чтобы выискать какой-нибудь еще не нарисованный косяк дома или некий балкончик на четырех столбах, который принял свой живописный вид только в последние дни: с тех пор, как пошатнулся.
Направляясь в Полперро пешком, я равнодушно поглядел на переполненный омнибус, с которым мне было по пути, да не по (карману, и пошел своей дорогой. Иные чувства проявили те несколько джентльменов, которым не удалось заблаговременно раздобыть места в этом Ноевом ковчеге. Одни из них принуждены были остаться в городе, другие сделались моими невольными спутниками.
На половине дороги меня ждал крутой спуск к морю. Полперро лежит в глубокой долине по соседству с маленькой бухтой Ла-Манша. Издали веет запахом сырости, а над головой носятся вереницы чаек, указывающие путь к морю.
Спускаясь к низинам Полперро, как-то неожиданно оставляешь просторы сельской и пастушеской Англии и попадаешь в совершенно иной мир - в какую-то итальянскую рыбачью деревушку или в нашу Балаклаву.
Там, наверху, по сторонам проезжей дороги, идет сенокос. В огороженных участках полей нагружаются и медленно поворачивают к выходу неуклюжие возы с сеном. Загорелые ребята в блузах, вправленных в брюки, в широкополых шляпах лениво работают вилами и тянут между делом несвязную, монотонную, как жужжание шмелей в знойный день, беседу. А едва только солнце начинает клониться к закату, по дороге грохочут нескладные, старинного типа велосипеды, на которых, пригнувшись и энергично действуя педалями, катят по домам те же загорелые ребята, сельские рабочие Корнуолла.
