Гайто Газданов - Пробуждение
- Какие страшные глаза! - сказал он, продолжая идти. - И вот представь себе, что этому мертвому взгляду можно вернуть человеческое выражение и сделать так, чтобы оно навсегда в нем осталось. Да, это стоит каких угодно усилий.
Он сделал еще несколько шагов, потом остановился и быстро пошел назад.
Франсуа уехал в город, за покупками, и, прождав его час, Пьер пошел ему навстречу. Уже дойдя почти до конца дороги, которая вела к городу, он увидел наконец повозку, запряженную вороным жеребцом. Франсуа правил, сидя на узкой доске, положенной поперек повозки, и куря трубку.
- Ты что, в город? - спросил он.
- Нет, - сказал Пьер, - я шел тебе навстречу. Мне надо с тобой очень серьезно поговорить.
- Садись рядом, - сказал Франсуа. - Советую тебе на это время забыть о существовании кресел, диванов и вообще о достижениях цивилизации в области мягкой мебели.
Когда Пьер влез в телегу, Франсуа прибавил:
- И о рессорах тоже. Так в чем же дело? Стоял неподвижный зной, скрипела телега, покачивалась лошадиная спина, мерно двигались крутые бока жеребца. На лице Пьера было далекое и восторженное выражение.
- Я хотел с тобой поговорить о Мари, - сказал он. - Я избавлю тебя от всех забот о ней.
- Каким образом?
- Я возьму ее с собой в Париж.
Это было настолько неожиданно, что Франсуа натянул вожжи и повозка остановилась. Потом он внимательно посмотрел на Пьера.
- Ты что, с ума сошел?
- Отпусти вожжи, - сказал Пьер, беря его за руку. - Нет, я с ума не сошел.
- Что ты будешь с ней делать?
- Я постараюсь ей дать душевный покой, и, может быть, она придет в себя.
- Но где она будет жить?
- У меня, со мной. Франсуа сказал:
- Я вижу, ты совершенно не отдаешь себе отчета в том, что собираешься делать. Ты представляешь себе, что такое ее соседство? Ты знаешь, что тебе пришлось бы следить за ней как за маленьким ребенком? Ты представляешь себе, во что превратилась бы твоя квартира? И все это, в сущности, почти без всякой надежды на выздоровление.
- В этом смысле риска нет никакого.
- Хорошо, допустим, что я согласен не считать тебя сумасшедшим, сказал Франсуа. - Но как бы ты довез ее до Парижа? Надо ли тебе объяснять, что в поезде ее везти нельзя?
- Я прекрасно отдаю себе в этом отчет, - сказал Пьер. - Я отвезу ее на автомобиле.
- На каком автомобиле? И как ты ее повезешь? Связанной?
Но Пьеру ничто не казалось невозможным. Он вспомнил, что мысль об автомобиле пришла ему в голову на втором повороте дороги, когда он спускался по ней вниз, навстречу Франсуа, - на том повороте, где с одной стороны был небольшой овраг, а с другой поднимался крутой склон леса, густо и дико заросший терновником. Нет, он не думал, что Мари придется связывать, она, наверное, не окажет никакого сопротивления.
- Почему ты так думаешь?
- Ты знаешь, - сказал Пьер с доверчивой интонацией в голосе, - я заметил, что с некоторого времени она меня не боится. И когда я разговариваю с ней, она не уходит, а сидит на земле и слушает. Я не строю себе никаких иллюзий и убежден, что она, конечно, не понимает моих слов. Но она их слушает и смотрит на меня.
- "Понимать", "слушать" - все это к ней не применимо, я думаю, - сказал Франсуа. - Она просто привыкла к звуку твоего голоса, и он ее больше не пугает.
Они ехали некоторое время молча.
- То, что ты хочешь сделать, это, конечно, сумасшествие, - сказал Франсуа. - Я тебе советую об этом забыть. С твоей стороны это было бы совершенно ненужное и бессмысленное самопожертвование. Ты просто не понимаешь, насколько это глупо.
Пьер посмотрел на него невидящими глазами.
- Да, конечно, это самая чудовищная глупость, с которой мне пришлось встретиться за всю мою жизнь, - сказал Франсуа.
Пьер опять ничего не ответил. Было жарко. Телега поднималась в гору мимо медленно смещавшихся деревьев. Франсуа повернулся на сиденье, посмотрел в сторону и добавил:
- Но если ты это действительно решил и тебя нельзя отговорить, то я тебе помогу.
Пьер вернулся в свою маленькую комнату в повышенном и почти восторженном состоянии, которое не покидало его с той минуты, когда он подумал о возможности увезти Мари в Париж. Франсуа был отчасти прав: Пьер меньше всего думал о том, что именно он будет делать и как надо будет смотреть за Мари, это казалось ему второстепенным. То, что занимало его мысли, было неизмеримо важнее. Он не сумел бы это объяснить в нескольких словах, но если бы он мог это сделать, он бы сказал, что теперь все в мире приобрело для него новое значение. Он был избавлен наконец от того тягостного чувства, которое преследовало его все эти годы со дня смерти его матери: чувства бессмысленности окружающего, его собственной жизни, его службы и всего, что он делал. Это чувство особенно усилилось в нем после его приезда сюда, когда он впервые вошел в лес и все не мог оттуда уйти, погруженный в созерцание этого безмолвного и неподвижно-живого могущества стволов, ветвей и листьев. Когда он смотрел на них, ему почему-то казалось особенно очевидным, что его собственное существование ничтожно и бесполезно, - так, точно вид этого леса был непонятным и неопровержимым одновременно доказательством правильности именно этого сознания ничтожества и бесполезности. Теперь это изменилось - и там, где до сих пор была тягостная пустота, возникали спутанные волосы Мари, огрубевшие босые ее ноги, ее бледное лицо, лишенное выражения, и этот мертвый взгляд ее светлых и пустых глаз.
Он увидел ее на следующее утро в той же позе, в какой он видел ее каждый день, - она сидела на земле и по-прежнему с непонятным постоянством мяла в руках все тот же кусок глины, который давно потемнел от прикосновения ее грязных пальцев.
- Здравствуйте, Мари, - сказал, понижая голос, как он делал всякий раз, когда обращался к ней. И хотя он знал, что она не понимает его слов, эти напрасные его монологи не казались ему потерей времени - вопреки здравому смыслу. И он продолжал говорить так, точно перед ним была собеседница, понимавшая не только смысл его фраз, но и каждую интонацию его голоса.
- Я хотел вам сказать, - продолжал он, глядя на нее, - она не поднимала головы, - что это последние дни вашего пребывания здесь. Мы скоро уедем в Париж, и ваша жизнь совершенно изменится.
Она не шевельнулась, - только ее пальцы медленно мяли глину. Пьер подумал о том, каким чудовищно далеким пространством она отделена от него и от того мира, в котором он жил, - и на одну короткую часть секунды ему показалось, что всякая надежда на спасение Мари - только химера и бред. Но он тотчас же забыл об этом.
- Вы будете жить в Париже, со мной, - сказал он, - и вам будет гораздо лучше, чем тут. Я надеюсь, что рано или поздно вы выздоровеете, и тогда я напомню вам то, что я говорил вам здесь за несколько дней до нашего отъезда.
Она ни разу не подняла головы. Пьер чувствовал необыкновенное волнение.
- Я еще должен о многом подумать, - сказал он. - Мы уезжаем через четыре дня.
На следующий день Франсуа свел его с крестьянином, у которого был небольшой грузовик с брезентовой крышей и наглухо закрывавшейся сзади деревянной дверцей. Крестьянин согласился отвезти в Париж Пьера и Мари за сравнительно недорогую цену. Он только попросил авансом у Пьера пятьсот франков на расходы: он был недоверчив, как все крестьяне. Пьер их ему сейчас же заплатил.
Пьер никогда потом не мог забыть того августовского рассвета, когда грузовик подъехал к дому Франсуа. Пьер был давно одет и ждал уже с полчаса. Небритый и взъерошенный Франсуа стоял рядом с ним и курил трубку. Воздух был неподвижен, на траве блестела роса. Сердце у Пьера билось тяжело и неровно.
- Ты знаешь, - сказал он, - это все-таки, конечно, огромная ответственность, я прекрасно это понимаю.
- Искренно желаю тебе успеха, - сказал Франсуа. - Ужасно хочется спать. А для среднего крестьянина встать в этот час ничего не значит, они все чуть свет поднимаются. Там, в Париже, ты держи меня в курсе всего, что будет происходить. Ох, милый мой, страшно подумать. Ну, идем за ней.
Они остановились на пороге сторожки, в которой она жила и дверь которой была отворена. Мари спала лицом вниз. Тот же невыносимый запах ударил в нос и глаза Пьеру. Он вынул платок и приложил его к лицу.
- Нечего делать, - сказал Франсуа, - входи. Пьер подошел к кровати, на которой лежала Мари, и тронул ее за плечо. Она открыла глаза.
- Мари, мы уезжаем, - сказал Пьер. - Я сейчас посажу вас в грузовик, и мы поедем в Париж. Вставайте.
Он приподнял ее за плечи. Франсуа с удивлением смотрел на него.
- Она не понимает, что происходит, - сказал он вполголоса. - Она безразлична ко всему на свете, ты видишь.
- Тем лучше, тем лучше, - задыхаясь, сказал Пьер.
У него было отдаленное сознание, в котором он едва отдавал себе отчет, что он совершает нечто страшное, какое-то насилие над ней, и он подумал, что так, вероятно, должен себя чувствовать убийца. Она была совершенно беззащитна; он чувствовал это по тому, как мягко поддавались мускулы ее тела под его руками. Он вывел ее из сторожки; она подняла руку к глазам и тотчас же ее опять опустила. Крестьянин стоял у своего грузовика, смотрел на то, что происходило, и лицо его не выражало решительно ничего. Пьер и Франсуа подняли Мари не без некоторого усилия - у нее было литое, тяжелое тело - и внесли ее в грузовик, на полу которого лежал соломенный матрац.
