Ив Соколов-Микитов - Чижикова лавра
Очень он помог нам по первому разу. Нашел нам квартирку в рабочем семействе, тут же неподалеку. Домики в той части все одинаковые, как ульи в саду, все под одну масть. Так тут везде, в рабочих кварталах.
Отвели нам верхнее помещение, спальню. А спят тут в холоду, бедные и богатые, всю зиму при открытых окнах. Положили с нас хозяева по два с половиною фунта в неделю за стол и квартиру. Оставалось, значит, нам по полфунту на свою нуждишку, - и на том спасибо.
Хозяин наш служил на дороге, стрелочник - человек простой и приятный, к нам относился даже радушно и очень интересовался Россией. Было у него две дочери-барышни, попрыгуньи, и с ними мы подружились. Научил их Южаков нашему "Чижику", и так это у них смешно выходило, дразнили мы их "рыжими" и много смеялись. Окончили они курс в школе, но о России только и знали, что ходят по Москве медведи и снег лежит круглый год. А Южаков дразнил их нарочно.
Стали мы ходить на работу. По первоначалу показалося трудно и болели руки, горели глаза. Очень едкие смоляные пары. Так что проходило даже сквозь платье. Руки у нас от смолы чернее стали ошметка, и отмыть было невозможно. Ходили мы на работу попарно, ночью и днем, держали в топках огонь. Скоро научилися шуровать и даже попривыкли к работе, но пугало меня здоровье. Гулял по всему сараю ветер, а мы в поту, над огнем, - и боялся я, как встречу осень.
К городу и людям мы вскорости присмотрелись.
Городок, - тому не в пример, - был небольшой, приморский. Всякий день приходили огромные пароходы, останавливались в доке, и шумели по вечерам матросы. Славился город (тут такой уж обычай, и каждый город чем-нибудь славен), - лошадьми, свиньями и церковными колоколами.
И, надо сказать, справедливо.
Таких лошадей я никогда не видывал и нигде. Спина как печь, копыта по тарелке, мохнатые, - и этакая потянет пятьсот пудов! - и думал я, глядя: вот показать бы в Заречьи.
Попривыкли мы понемногу к жизни. Вечером по субботам ходили гулять. По субботам в городе очень людно. Подивился я, как много у них молодежи, - и все, как один, как орехи, веселые. Вечером не продерешься. И очень бойкие девицы. Даже Южаков присмирел. Ну, разумеется, вскорости завелися и здесь зазнобы, без того уж не может. Приметил я, что и "рыжие" неравнодушны, только все это у них по-другому.
А были мы попрежнему в полном неведении о России. И попрежнему мутила меня тоска, и стало казаться, что уж никогда-то, никогда не увижу своего Заречья, что так тут и подохну, на черной смоле. Удерживал я себя от мыслей и старался глядеть веселее. Поддерживали меня Южаков и Андрюша.
Завидывал я тогда Южакову, - тому, что всегда ему море по колено, и хоть и не будь для него никакой России, и всегда-то он был здоровенек. За эти месяцы очень я заметил, что делятся здесь русские на две различные половины: на тех, что тоскуют, и на тех, что ничего не помнят и не хотят помнить.
Я тосковал очень.
В то время прислали к нам на завод нового человека. Был он, как и мы, интернированный, офицер. Отрекомендовался он нам корнетом кавалерийского полка, - и с первого взгляда не полюбился он нам своею надменностью и непростотой. И впоследствии большая нам получилась от него неприятность.
IX
Совсем прижились мы в том городе и даже завели знакомства. Очень я стал понимать, что ко всему человек привыкает, хоть и к самой собачьей доле.
А сказать прямо: жилось нам несладко, и из многих мы были беднее. И все, что получали, уходило, как из трубы дым. И даже завелися должишки, - я, разумеется, был воздержан, а Южаков, известно, сорил.
Приглядывался я тогда к рабочей здешней жизни, к бытью-житью. Хозяин наш жил прилично, а по-нашему даже выдающе. У всех велосипеды, а у "рыжих" и пианино, и учил их Южаков бренчать наши русские песни.
Целый тут рабочий город.
И каждый человек получает газету, каждое утро чуть свет - под дверью.
Много раз я дивился, какой это на нас непохожий народ, и какие у них закоренелые привычки.
По воскресеньям бывали в городе митинги, и проходили рабочие с флагами. Было там особое место для митингов: площадь перед вокзалом, около памятника, изображавшего солдата с винтовкой, стоящего на большом танке. На танк влезали ораторы и говорили.
Слышал я частенько, что говорят о России, о новых порядках.
И опять насмотрелся я, что не мало тут бедности, только не для всех видно. Мы же хорошо пообтерлись.
Были там лавочки, где продаются ракушки. Неопытный глаз и не приметит, после зеркальных окон магазинов, но для многих было большое удобство: и на копейку можно получить порцию. Конечно, без привычки не полезет в горло, но как попривыкнешь, даже приятно. Уважают же устриц богатые люди!
А были и такие, что нехватало и на ракушки. Терлись они в доках, около пароходов, - матросы богатые люди, особливо американцы, и всегда от стола остается.
Тоже вот женщины.
Строжайший здесь закон насчет нравственности и порядка, и даже так, что ни в одну гостиницу не пустят даже с родною сестрою. Но все это пустое, и очень я убедился, что не мало тут пропащих. Южаков хорошо знал. Он и повел меня раз к такой-то, разумеется, по чистому делу, из любопытства. Был он у нее, как свой.
Двое ребяток у нее, - два мальчика. Камин нам затопила и сейчас кофе, как добрым знакомым. А Южаков, как родня, уж знает, где что, где сахар, где хлеб, очень он перед женщинами брал этой своей простотой. С мальчишками занимался. Познакомился и я, - козу им пропел, нашу русскую песенку, что мне певала мать. Стоят ребятки тихонько у меня в коленях, примолкли: ребятишки-то везде одинаковы. - "Где же, - говорю, - ваш отец?" - А она уж давно на меня от огня поглядывает, видит, как я с ребятишками. - Отец - говорит, - далеко, три года, как на дне моря! - "Что же он у вас был моряк?" - Моряк, моряк, - говорит, - королевского флота, погиб в сражении с германцами! Поглядел я на нее: простая женщина, немолодая. А тут больше матросы, эти не очень разборчивы, да и любо им после моря такое домашнее, чтобы с кофейничком, да с ребятишками, да чтобы побольше было похоже на родимый дом. Потом я узнал, что бывает и так, - загуляет какой-нибудь после австралийского рейса, заберется, получивши деньжонки, и уж не выходит, покудова не проживет последний грош, пользуется семейным теплом, - а потом опять в океаны, на чортово бездорожье.
А мне та женщина очень полюбилась, и стал я к ней заходить, попросту, без мыслей. Ребятишки ко мне привязались. Носил я им подарки, и она ко мне привыкла, и стал я у нее, как дома. Теперь как вспомню: большое мне было в те дни облегченье! И хорошо мы понимали друг дружку. Теперь-то я хорошо знаю, что бедный бедного сознает без слов.
Русских в городе, сказать, почти не было. Стояли в доках два парохода, русские, без команды, еще с военного времени, ходили слухи, что забраны они за долги России. Был в городе прежний русский консул, - сам иностранец, женатый на русской. К нему я захаживал, познакомил он нас с женою, очень благородная дама, - но как-то уж тогда я стал очень стесняться, и руки у нас были черные, в смоле, и даже в освещенный магазин заходил я робко, и куда мне было проще с тою женщиной, вдовой моряка. И перестал я к ним ходить.
Однажды пришел к нам человечек, очень худой и весь какой-то молочно-белый. Заговорил он по-русски, но так, как говорят здесь многие русские люди, давно отвыкшие от России: с особым акцентом. Совсем он не умел улыбаться.
Рассказал он нам, что из России, из Новгородской губернии, портной, что пятнадцатый год живет здесь, имеет маленькую мастерскую, а фамилия его Зайцев. Звал он нас к себе и обещал познакомить со здешнею рабочей молодежью. Удивил он меня своей верой в Россию и большим упорством.
- Пошел я к нему в воскресенье, в мастерскую. Южаков, разумеется, улепетнул по своим сердечным делам. Встретил он меня уже одетый, и сейчас же мы пошли на собрание. Привел он меня в помещение, в "холл", где сидели на стульях люди, и барышня за столиком продавала значки. Стал я слушать. Говорили больше о России, о том, что в России теперь свобода и хорошая жизнь. Что надо и здесь ожидать такого, что скоро поймут, и многое ждут от России. В конце он познакомил меня со своими, объявил, что я русский, и мне пожимали руки. И когда мы вышли назад, он опять говорил мне о России и также ни разу не улыбнулся.
Интерес к России у рабочих немалый.
- Раз даже вышел с нами такой смешной случай. Затащил меня Южаков в кабачок, около доков, где больше рабочие. Я почти не пью, а так разве пива. А кабаки тут на особенный лад, и в каждом на три отделения, как бывало в наших трактирах - для простых и чистых. Пиво одно, а цена на пиво различная, и в "дворянской" стакан дороже на одну копейку. Зашел я из любопытства. Была суббота, день общей получки, и народу - труба, продохнуть невозможно, все как есть прямо с работы, в рабочей одежде. Очень я заинтересовался и стал наблюдать. А пьют здесь потихоньку, и столиков в кабаке нет, - ставят стаканы на особую полку, над головами, или просто себе под сиденье. Водку пьют из стаканов, на самом донышке, остальное же доливают водою. Южаков, разумеется, потребовал по русскому обычаю, взял зараз три стаканчика и вылил в один, на общее удивление, и скоро пришел в обычное свое состояние.
