Лев Толстой - Утро помещика
- Какой вздор ты говоришь, Арина! как можно испортить?
- И, отец ты мой, так испортят, что и навек нечеловеком сделают! Мало ли дурных людей на свете! По злобе вынет горсть земли из-под следу... или что там... и навек нечеловеком сделает; долго ли до греха? Я так себе думаю, не сходить ли мне к Дундуку, старику, что в Воробьевке живет: он знает всякие слова, и травы знает, и порчу снимает, и с креста воду спущает; так не пособит ли он? - говорила баба,- може, он его излечит.
"Вот она, нищета-то и невежество! - думал молодой барин, грустно наклонив голову и шагая большими шагами вниз по деревне. - Что мне делать с ним? Оставить его в этом положении невозможно и для себя, и для примера других, и для него самого, невозможно,- говорил он себе, вычитывая на пальцах эти причины. - Я не могу видеть его в этом положении, а чем вывести его? Он уничтожает все мои лучшие планы в хозяйстве. Если останутся такие мужики, мечты мои никогда не сбудутся,- подумал он, испытывая досаду и злобу на мужика за разрушение его планов. - Сослать на поселенье, как говорит Яков, коли он сам не хочет, чтоб ему было хорошо, или в солдаты? точно: по крайней мере, и от него избавлюсь, и еще заменю хорошего мужика",- рассуждал он.
Он думал об этом с удовольствием: но вместе с том какое-то неясное сознание говорило ему, что он думает только одной стороной ума, и что-то нехорошо. Он остановился. "Постой, о чем я думаю,- сказал он сам себе,- да, в солдаты, на поселенье. За что? Он хороший человек, лучше многих, да и почем я знаю... Отпустить на волю? - подумал он, рассматривая вопрос не одной стороной ума, как прежде,- несправедливо, да и невозможно". Но вдруг ему пришла мысль, которая очень обрадовала его; он улыбнулся с выражением человека, разрешившего себе трудную задачу. "Взять во двор,- сказал он сам себе,- самому наблюдать за ним, и кротостью, и увещаниями, выбором занятий приучать к работе и исправлять его".
XIII
"Так и сделаю" 1000 ,- с радостным самодовольством сказал сам себе Нехлюдов, и, вспомнив, что ему надо было еще зайти к богатому мужику Дутлову, он направился к высокой и просторной связи с двумя трубами, стоявшей посредине деревни. Подходя к ней, он столкнулся у соседней избы с высокой, ненарядной бабой лет сорока, шедшей ему навстречу.
- С праздником, батюшка,- сказала ему, нисколько не робея, баба, останавливаясь подле него и радушно улыбаясь и кланяясь.
- Здравствуй, кормилица,- отвечал он,- как поживаешь? Вот иду к твоему соседу.
- Так-с, батюшка ваше сиятельство, хорошее дело. А что, к нам не пожалуете? Уж как бы мой старик рад был!
- Что ж, зайду, потолкуем с тобой, кормилица. Эта твоя изба?
- Эта самая, батюшка.
И кормилица побежала вперед. Войдя вслед за нею в сени, Нехлюдов сел на кадушку, достал и закурил папиросу.
- Там жарко; лучше здесь посидим, потолкуем,- отвечал он на приглашение кормилицы войти в избу. Кормилица была еще свежая и красивая женщина. В чертах лица ее и особенно в больших черных глазах было большое сходство с лицом барина. Она сложила руки под занавеской и, смело глядя на барина и беспрестанно виляя головой, начала говорить с ним:
- Что ж это, батюшка, зачем изволите к Дутлову жаловать?
- Да хочу, чтобы он у меня землю нанял, десятин тридцать, и свое бы хозяйство завел, да еще чтоб лес он купил со мной вместе. Ведь деньги у него есть, так что ж им так, даром лежать? Как ты об этом думаешь, кормилица?
- Да что ж? Известно, батюшка, Дутловы люди сильные; во всей вотчине, почитай, первый мужик, - отвечала кормилица, поматывая головой. - Летось другую связь из своего леса поставил, господ не трудили. Лошадей у них, окромя жеребят да подростков, троек шесть соберется, а скотины, коров да овец как с поля гонят да бабы выйдут на улицу загонять, так в воротах их то сопрется, что беда; да и пчел-то колодок сотни две, не то больше живет. Мужик оченно сильный, и деньги должны быть.
- А как ты думаешь, много у него денег? - спросил барин.
- Люди говорят, известно - по злобе, может, что у старика деньги немалые; ну да про то он сказывать не станет и сыновьям не открывает, а должны быть. Отчего ему рощей не заняться? Нешто побоится славу про деньги пустить. Он тоже, годов пять тому, лугами был с Шкаликом-дворником в доле, по малости стал займаться, да обманул, что ли, его Шкалик-то, так рублев триста пропало у старика; с тех пор и бросил. Да как им исправным не быть, батюшка ваше сиятельство,- продолжала кормилица,- при трех землях живут, семья большая, все работники, да и старик-от - что же худо говорить- сказать, что хозяин настоящий. Во всем-то ему задача, что дивится народ даже; и на хлеб, и на лошадей, и на скотину, и на пчел, и на ребят-то счастье. Теперь всех поженил. То у своих девок брал, а теперь Илюшку па вольной женил, сам откупил. И тоже баба хорошая вышла.
- Что ж они, ладно живут? - спросил барин.
- Как в дому настоящая голова есть, то и лад будет. Хоть бы Дутловы известно, бабье дело; невестки за печкой полаются, полаются, а все под стариком-то и сыновья ладно живут.
Кормилица помолчала немного.
- Теперь старик большего сына, Карпа, слыхать, хочет хозяином в дому поставить. Стар, мол, уж стал, мое дело около пчел. Ну Карп-то и хороший мужик, мужик аккуратный, а все далеко против старика хозяином не выйдет. Уж того разума нету!
- Так вот Карп захочет, может быть, заняться и землей и рощами,- как ты думаешь? - сказал барин, желавший от кормилицы выпытать все, что она знала про своих соседей.
- Вряд ли, батюшка,- продолжала кормилица,- старик сыну денег не открывал. Пока сам жив да деньги у него в доме, значит, все стариков разум орудует; да и они больше извозом займаются.
- А старик не согласится?
- Побоится.
- Чего ж он побоится?
- Да как же можно, батюшка, мужику господскому свои деньги объявить? Неравен случай, и всех денег решится! Вот с дворником в дела вошел, да и ошибся. Где же ему с ним судиться! Так и пропали деньги; а с помещиком-то уж и вовсе квит как раз будет.
- Да, от этого... - сказал Нехлюдов, краснея.
Прощай, кормилица.
- Прощайте, батюшка ваше сиятельство. Покорно благодарим.
XIV
"Нейти ли домой?" - подумал Нехлюдов, подходя к воротам Дутловых и чувствуя какую-то неопределенную грусть и моральную усталость.
Но в это время новые тесовые ворота со скрипом отворились перед ним, и красивый, румяный белокурый парень лет восемнадцати, в ямской одежде, показался в воротах, ведя за собой тройку крепконогих, еще потных, косматых лошадей, и, бойко встряхнув белыми волосами, поклонился барину.
- Что, отец дома, Илья? - спросил Нехлюдов.
- На осике, за двором,- отвечал парень, проводя, одну за другою лошадей в полуотворенные ворота.
"Нет, выдержу характер, предложу ему, сделаю, что от меня зависит",подумал Нехлюдов и, пропустив лошадей, вошел на просторный двор Дутлова. Видно было, что со двора недавно был вывезен навоз: земля была еще черная, потная, и местами, особенно в воротищах, валялись красные волокнистые клочья. На дворе и под высокими навесами в порядке стояло много телег, сох, саней, колодок, кадок и всякого крестьянского добра; голуби перепархивали и ворковали в тени под широкими, прочными стропилами; пахло навозом и дегтем. В одном углу Карп и Игнат прилаживали новую подушку под большую троечную окованную телегу. Все три сына Дутловы были почти на одно лицо. Меньшой, Илья, встретившийся Нехлюдову в воротах, был без бороды, поменьше ростом, румянее и наряднее старших; второй, Игнат, был повыше ростом, почернее, имел бородку клином и, хотя был тоже в сапогах, ямской рубахе и поярковой шляпе, не имел того праздничного, беззаботного вида, как меньшой брат. Старший, Карп, был еще выше ростом, носил лапти, серый кафтан и рубаху без ластовиков, имел окладистую рыжую бороду и вид не только серьезный, но почти мрачный.
- Прикажете батюшку послать, ваше сиятельство? - сказал он, подходя к барину и слегка и неловко кланяясь.
- Нет, я сам пройду к нему на осик, посмотрю его устройство там; а мне с тобой поговорить нужно,- сказал Нехлюдов, отходя в другую сторону двора, с тем чтоб Игнат не мог слышать того, что он намерен был говорить с Карпом.
Самоуверенность и некоторая гордость, заметная во всех приемах этих двух мужиков, и то, что сказала ему кормилица, так смущали молодого барина, что ему трудно было решиться говорить с ними о предполагаемом деле. Он чувствовал себя как будто виноватым, и ему казалось легче говорить с одним братом так, чтоб другой не слышал. Карп как будто удивился, зачем барин отводит его в сторону, но последовал за ним.
- Вот что,- начал Нехлюдов, заминаясь,- я хотел тебя спросить: много у вас лошадей?
- Троек пять наберется, жеребятки есть тоже,- развязно отвечал Карп, почесывая спину.
- Что, братья твои на почте ездят?
- Гоняем почту на трех тройках, а то Илюшка в извоз ходил; вот только вернулся.
- Что ж, это вам выгодно? Сколько вы этим зарабатываете?
- Да какая выгода, ваше сиятельство? По крайности кормимся с лошадьми - и то слава богу.
