Владимир Тендряков - Ночь после выпуска
Попросить при всех о помощи, сознаваться, что слаб, Генка не мог, а потому произнес почти с угрозой:
- Режь! Только учти, я тебя тоже жалеть не стану.
Эх, если б Игорь понял, не поверил угрозе, мир остался бы прежним, где дружба свята, правда торжествует, а ложь наказывается...
Но Игорь поскреб небритый подбородок, не глядя Генке в глаза, угрюмо сказал:
- Не пожалеешь?.. Само собой. Что ж...
9
За Зоей Владимировной закрылась дверь. С минуту никто не шевелился.
Скрипнул стул под Иваном Игнатьевичем, директор решительно поднялся, грудью повернулся к Ольге Олеговне, насупленно-строгий и замкнутый:
- Не кажется ли вам, что вы сейчас обидели человека? Сильно обидели и незаслуженно!
У Ольги Олеговны немигающие, широко открытые глаза, но неподвижное лицо все равно кажется каким-то слепым. Тяжелая копна вознесенных волос и расправленные плечи.
- Мне очень жаль, что так получилось.- Голос сухой, без выражения.
- Не сочтите за труд извиниться перед ней.
Иван Игнатьевич редко сердился, но когда сердился, всегда становился церемонно-вежливым: "Не сочтите за труд... Смею надеяться... Позвольте рассчитывать..."
- Извиниться? За что?
Неподвижное лицо Ольги Олеговны ожило, взгляд вновь стал подозрительно-настороженным.
- Вы только что, любезная Ольга Олеговна, сказали, позвольте напомнить: "Мне очень жаль, что так получилось". Надеюсь, сожаление искреннее. Так сделайте же следующий шаг - извинитесь!
- Мне жаль... Наверное, как и каждому из нас. Жаль, что у Зои Владимировны долгая жизнь оканчивается разбитым корытом.
- Разрешу себе заметить: разбитое корыто - довольно рискованное выражение.
- А разве она сейчас сама не призналась в этом?
- Не станете же нас уверять, уважаемая Ольга Олеговна, что долгая жизнь Зои Владимировны не принесла никакой пользы?
- Пользы?.. Сорок лет она преподает: Гоголь родился в таком-то году, Евгений Онегин - представитель лишних людей, Катерина из "Грозы" - луч света в темном царстве. Сорок лет одни и то же готовые формулы. Вся литература - набор сухих формул, которые нельзя ни любить, ни ненавидеть. Не волнующая литература - вдумайтесь! Это такая же бессмыслица, как, скажем, не греющая печь, не светящий фонарь. Получается: сорок лет Зоя Владимировна обессмысливала литературу. Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов глаголом жгли сердца людей. По всему миру люди горят их пламенем - любят, ненавидят, страдают, восторгаются. И вот зажигающие глаголы попали в добросовестные, но, право же, холодные руки Зои Владмировны... Сорок лет! У скольких тысяч учеников за это время она отняла драгоценный огонь! Украла способность волноваться! Вы в этом видите пользу, Иван Игнатьевич?!
Иван Игнатьевич сердито засопел, спрятал глаза за кустистыми пшеничными бровями.
- Но она еще была преподавателем и русского языка, научила тысячи детей грамотно писать. Хоть тут-то признайте, что это немалая заслуга.
- Научить правильно писать слово - и отучить его любить. Это все равно что внушать понятия высокой морали и вызывать к ним чувство безразличия.
- Странный вы человек, Ольга Олеговна,- огорченно произнес Иван Игнатьевич.- Вдруг взорвались - готовы крушить и проламывать головы только потому, что девочка-выпускница задела вас за живое.
- Вдруг?.. Неужели для вас выступление Студёнцевой неожиданность?
- Да уж признаюсь: от любого и каждого ждал коленца, только не от нее.
- И вы считали, что у нас в школе все идеально, не нужно освобождаться от старых навыков?
- Положим, не все идеально и от каких-то привычек нам придется освобождаться.
- Но тогда придется освободиться и от тех, кто безнадежно увяз в этих старых привычках.
- Освободиться от Зои Владимировны?.. Немедленно? Или можно подождать немного, хотя бы того не столь далекого дня, когда она сама решит оставить школу?
- Недалекого дня? А когда он наступит? Через год, через два, а может, через пять лет?.. За это время сотни учеников пройдут через ее руки. Я преклоняюсь перед вашей добротой, Иван Игнатьевич, но тут она, похоже, дорого обойдется людям.
Иван Игнатьевич, опустив борцовские плечи, недовольно разглядывал Ольгу Олеговну.
- Мне кажется, вы собираетесь выправить накренившуюся лодку, черпая решетом воду,- сказал он с досадой.
- То есть?
- То есть мы освободимся от Зои Владимировны, а на ее место придет молодой учитель, только что окончивший наш областной пединститут. И вы рассчитываете, что он-то непременно будет горящим. Вам ли не известно, что в областной пединститут, увы, идут те, кто не сумел попасть в другие институты. Десять против одного, что на смену Зое Владимировне придет неспособный раздувать святой огонь Пушкина и Толстого. Не рассчитывайте на Прометеев, дорогая Ольга Олеговна.
Ольга Олеговна не успела ответить, как по учительской прокатился глуховатый басок:
- Зоя Владимировна опасна больше других? Сомневаюсь.
Директор шумно повернулся, Ольга Олеговна подобралась: подал голос учитель физики Решников.
- Что ты хочешь этим сказать, Павел? - спросила Ольга Олеговна.
- Хочу сказать: врачу - излечися сам!
- Ты считаешь, что я?..
- Да.
- Зои Владимировны?..
- В какой-то степени.
- Объясни.
И Решников поднялся, нескладно высокий, крепко костистый, с апостольским пушком над сияющим черепом, лицо темное, азиатски-скуластое, плоское, как глиняная чаша.
10
Игорь Проухов сидел на скамье и целился твердым носом в Генку всклокоченная шевелюра, светлое чело, темный подбородок.
- Тебя тут по-девичьи щипали. Вот Юлька сказала: прокаженного через дорогу не переведет, для себя горит, не для других. А кто из нас в костер бросится, чтоб другому тепло было?
- Может, я брошусь,- отозвалась Юлечка.
- Готов встать перед тобой на колени... За негорючесть я тебя, старик, не осуждаю. Считаю: если уж гореть до пепла, то ради всего человечества. Почему я, он или кто другой должен собой жертвовать ради кого-то одного, хотя бы тебя, Юлька? Что ты за богиня, чтоб тебе - человеческие жертвоприношения?
- А я не жертв вовсе, я отзывчивости хочу. За отзывчивость, даже чуточную, я сама собой пожертвую.
- Э-э! - отмахнулся Игорь.- Сама хоть с крыши вниз головой, лишь бы вовремя схватили, не то ушибиться можно. Верка лучше Генку нащупала: баловень судьбы, любое дается легко.
- Уж и любое,- усмехнулась молчавшая Натка.
Генка вздрогнул, кинул на Натку затравленный взгляд.
- Допускаю исключения,- с едва проступившей улыбочкой согласился Игорь.
И Генка вскипел:
- Красуешься, философ копеечный! Хватит. По делу говори!
И призрачная улыбочка исчезла с лица Игоря.
- Может, не стоит все-таки по делу-то? А?.. Оно не очень красивое.
- Нет уж, начал - говори!
- Дело прошлое, я простил тебя - ворошить не хочется.
- Простил? Нужно мне твое прощение!
- Тебе не нужно, так мне нужно. Как-никак много лет дружили... Догадываешься, о чем я хочу?..
- Не догадываюсь и ломать голову не стану. Сам скажешь.
- Учти, старик, ты сам настаиваешь.
- Цену себе набиваешь!
- Ладно. Почему не уважить старого друга... Почтеннейшая публика, мы с ним часто играли в диспуты, и вы нам за это щедро платили - своим умилением...
- Хватит кривляться, шимпанзе!
- Мой друг бывает очень груб, извиним его. Грубость баловня судьбы: я, мол, не чета другим, я сверхчеловек, сильная личность, а потому на дух не выношу тех, кто хоть чуть стал поперек...
- Сам ярлыки клеишь, обзываешься, как баба в очереди, а еще обижаешься - груб, извиним!
- Мы обычно спорим на публику, но однажды схлестнулись с глазу на глаз. Он стал свысока судить о моих картинах, а я сказал, что его вкусы ничем не отличаются от вкусов какого-нибудь Петра Сидорыча, который не морщится от кислой банальности. И, представьте, он согласился: "Да, я Петр Сидорыч, рядовой зритель, то есть народ, а ты, мазилка, антинароден". Я засмеялся и сказал, что преподнесу ему на день рождения народную картину - лебедей на закате, и непре-менно с надписью: "Ково люблю - тово дарю!" Он надулся и, казалось, ничего особенного, все осталось как было - ходили по школе в обнимочку.
- Вот ты о чем!.. О выступлении...
- Да, о том. Должна была открыться выставка школьного рисунка. Не у нас - в областном Доме народного творчества. Событие! С этой выставки лучшие работы должны поехать в Москву. Хотелось мне попасть на эту выставку или нет?.. Хотелось! И он это знал. Но... Но выступил на комитете комсомола... Что ты там сказал обо мне, Генка?
- Сказал что думал. Хвалить я тебя должен, если у меня с души прет от твоих работ?
- Но при этом ты ходил со мной в обнимочку, показательно спорил, играл в волейбол... И ни слова мне! За моей спиной...
- А что я мог тебе сказать, если и сам не знал, о чем пойдет речь на комитете...
- За моей спиной ты продал меня!
- Я говорил только то, что раньше... Тебе! В глаза!
- Нет, мне передали: ты даже растленность мне вклеил... В глаза-то говорил пообкатанней, боялся - отобью мяч в твои же ворота.
