Иван Тургенев - Затишье
- Какая прекрасная ночь! - воскликнула, входя, Надежда Алексеевна.- Как хорошо в саду!
- Ах, да, кстати, - промолвил Владимир Сергеич.- позвольте узнать, Марья Павловна, вас ли это я видел вчера в саду ночью?
Марья Павловна быстро взглянула ему в глаза.
- Еще вы, сколько я мог расслышать, декламировали "Анчар" Пушкина.
Веретьев слегка нахмурился и также принялся смотреть на Астахова.
- Это точно была я,- сказала Марья Павловна,- но только я ничего не декламировала: я никогда не декламирую.
- Может быть, мне показалось,- начал Владимир Сергеич,- однако...
- Вам показалось,- холодно промолвила Марья Павловна.
- Что это за "Анчар"? - спросила Надежда Алексеевна.
- А вы не знаете? - возразил Астахов,- Пушкина стихи "На почве чахлой и скупой", будто вы не помните?
- Не помню что-то... Этот анчар-ядовитое дерево?
-Да.
- Как датуры... Помнишь, Маша, как хороши были датуры у нас на балконе, при луне, с своими длинными белыми цветами. Помнишь, какой из них лился запах, сладкий, вкрадчивый и коварный.
- Коварный запах! - воскликнул Владимир Сергеич.
- Да, коварный. Чему вы удивляетесь? Он, говорят, опасен, а привлекает. Отчего злое может привлекать? Злое не должно быть красивым!
- Ого! какие умозрения! - заметил Петр Алексеич,- куда мы удалились от стихов!
- Я эти стихи прочел вчера Марье Павловне,- подхватил Владимир Сергеич,- и они ей чрезвычайно понравились.
- Ax, прочтите их, пожалуйста,- сказала Надежда Алексеевна.
- Извольте-с.
И Астахов прочел "Анчар".
- Слишком напыщенно,- произнес как бы нехотя Ве-ретьев, как только Владимир Сергеич кончил.
- Стихотворение слишком напыщенно?
- Нет, не стихотворение... Извините меня, мне кажется, вы не довольно просто читаете. Дело говорит само за себя; впрочем, я могу ошибаться.
- Нет, ты не ошибаешься,- сказала Надежда Алексеевна с расстановкой.
- О, да ведь это известно! я в твоих глазах гений, дарови-тейший человек, который все знает, все бы мог сделать, да только лень, к несчастью, его одолевает: не правда ли?
Надежда Алексеевна только головой качнула.
- Я с вами не спорю, вы это лучше должны знать,- заметил Владимир Сергеич и немного надулся. - Это не по моей части.
- Я ошибся, извините,- поспешно произнес Веретьев. Между тем игра кончилась.
- Ах, кстати,- заговорил Ипатов, вставая,- Владимир Сергеич, мне поручил один здешний помещик, сосед, прекраснейший и почтеннейший человек, Акилин, Гаврила Степаныч, просить вас, не сделаете ли вы ему честь, не пожалуете ли к нему на бал, то есть я это так, для красоты слога, говорю: бал, а просто на вечеринку с танцами, без церемоний? Он бы сам к вам непременно явился, да побоялся обеспокоить.
- Я очень благодарен господину помещику,- возразил Владимир Сергеич,-но мне непременно нужно ехать домой...
- Да ведь что вы думаете, когда бал-то? Ведь завтра бал, Гаврила Степаныч завтра именинник. Один день куда ни шел, а уж как вы его обрадуете! И всего отсюда десять верст. Если позволите, мы же вас и довезем.
- Я, право, не знаю,- начал Владимир Сергеич.- А вы едете?
- Всем семейством! И Надежда Алексеевна, и Петр Але-ксеич, все едут!
- Вы можете, если хотите, теперь же меня пригласить на пятую кадриль,заметила Надежда Алексеевна. - Первые четыре уже разобраны.
- Вы очень любезны, а на мазурку вы уже приглашены?
- Я? Дайте вспомнить... нет, кажется, не приглашена.
- В таком случае, если вы будете так добры, я бы желал иметь честь...
- Стало быть, вы едете? Прекрасно. Извольте.
- Браво! - воскликнул Ипатов.- Ну, Владимир Сергеич, одолжили. Гаврила Степаныч просто в восторг придет. Не правда ли, Иван Ильич?
Иван Ильич хотел было, по неизменной привычке своей, промолчать, однако почел за лучшее произнести одобрительный звук.
- Что тебе была за охота,- говорил час спустя Петр Але-ксеич своей сестре, сидя с ней в легонькой таратайке, которой правил сам,- что тебе была за охота навязаться этому кисляю на мазурку?
- У меня на то свои планы,- возразила Надежда Алексеевна.
- Какие,- позволь узнать?
- Это моя тайна.
- Ого!
И он слегка ударил бичом лошадь, которая начала было прясть ушами, фыркать и упираться. Ее пугала тень от большого ракитового куста, падавшая на дорогу, тускло озаренную месяцем.
- А ты танцуешь с Машей? - спросила Надежда Алексеевна в свою очередь брата.
- Да, - сказал он равнодушно.
-Да! да!-повторила Надежда Алексеевна с укоризной.- Вы, мужчины.прибавила она, помолчав,- решительно не стоите того, чтобы вас любили порядочные женщины.
- Ты думаешь? Ну, а этот петербургский кисляй, этот стоит?
- Скорее, чем ты.
- Вот как!
И Петр Алексеич проговорил со вздохом:
Что за комиссия, создатель, Быть... братом выросшей сестры!
Надежда Алексеевна засмеялась.
- Много я тебе хлопот доставляю, нечего сказать. Мне так вот комиссия с тобою.
- Неужели? - я этого никак не подозревал.
- Я не насчет Маши говорю.
- На какой же счет?
Лицо Надежды Алексеевны слегка опечалилось.
- Ты сам знаешь,- проговорила она тихо.
- А, понимаю! Что делать-с. Надежда Алексеевна, люблю-с выпить с добрым приятелем, грешный человек, люблю-с.
- Полно, брат, пожалуйста, не говори так... Этим не шутят.
- Трам-трам-там-пум,- забормотал Петр Алексеич сквозь зубы.
- Это твоя погибель, а ты шутишь...
- "Хлопец сее жито, жинка каже мак",- громко запел Петр Алексеич, ударил вожжами лошадь, и она помчалась шибкой рысью.
IV
Приехавши домой, Веретьев не раздевался, и часа два спустя, заря только что начинала заниматься в небе, его уже не было в доме.
На полдороге между его имением и Ипатовкой, над самой кручью широкого оврага, находился небольшой березовый "заказ". Молодые деревья росли очень тесно, ничей топор еще не коснулся до их стройных стволов; негустая, но почти сплошная тень ложилась от мелких листьев на мягкую и тонкую траву, всю испещренную золотыми головками куриной слепоты, белыми точками лесных колокольчиков и малиновыми крестиками гвоздики. Недавно вставшее солнце затопляло всю рощу сильным, хотя и не ярким светом; везде блестели росинки, кой-где внезапно загорались и рдели крупные капли; все дышало свежестью, жизнью и той невинной торжественностью первых мгновений утра, когда все уже так светло и так еще безмолвно. Только и слышались что рассыпчатые голоса жаворонков над отдаленными полями, да в самой роще две-три птички, не торопясь, выводили свои коротенькие коленца и словно прислушивались потом, как это у них вышло. От мокрой земли пахло здоровым, крепким запахом, чистый, легкий воздух переливался прохладными струями. Утром, славным летним утром веяло от всего, все глядело и улыбалось утром, точно румяное, только что вымытое личико проснувшегося ребенка.
Невдалеке от оврага, посреди лужайки сидел на раскинутом плаще Веретьев. Марья Павловна стояла подле него, прислонясь к березе и заложив назад руки.
Они оба молчали. Марья Павловна неподвижно глядела вдаль; белый шарф скатился с ее головы на плечи, набегавший ветер шевелил и приподнимал концы ее наскоро причесанных волос. Веретьев сидел наклонившись и похлопывал веткой по траве.
- Что ж,- начал он наконец,- вы на меня сердитесь? Марья Павловна не отвечала. Веретьев взглянул на нее.
- Маша, вы сердитесь? - повторил он. Марья Павловна окинула его быстрым взором, слегка отвернулась и промолвила:
- Да.
- За что? - спросил Веретьев и отбросил ветку. Марья Павловна опять не отвечала.
- Впрочем, вы точно имеете право сердиться на меня,- начал Веретьеа после небольшого молчанья.- Вы должны считать меня за человека не только легкомысленного, но даже...
- Вы меня не понимаете,- перебила Марья Павловна.- Я совсем не за себя сержусь на вас.
- За кого же?
- За вас самих.
Веретьев поднял голову и усмехнулся.
- А! понимаю! - заговорил он.- Опять! опять вас начинает тревожить мысль: отчего я ничего из себя не сделаю? Знаете что. Маша, вы удивительное существо, ей-богу. Вы так много заботитесь о других и так мало о себе самой. В вас эгоизма совсем нет, право. Другой такой девушки, как вы, на свете нет. Одно горе: я решительно не стою вашей привязанности; это я говорю не шутя.
- Тем хуже для вас. Чувствуете и ничего не делаете. Веретьев опять усмехнулся.
- Маша, выньте из-за спины, дайте мне вашу руку,- проговорил он с ласковой вкрадчивостью в голосе. Марья Павловна только плечом пожала.
- Дайте мне вашу красивую честную руку, мне хочется облобызать ее почтительно и нежно. Так ветреный ученик лобызает руку своего снисходительного наставника.
И Веретьев потянулся к Марье Павловне.
- Полноте! - промолвила она.- Вы все. смеетесь да шутите, и прошутите так всю вашу жизнь.
- Гм! прошутить жизнь! Новое выражение! Ведь вы, Марья Павловна, я надеюсь, употребили глагол шутить - в смысле действительном?
Марья Павловна нахмурила брови.
