Константин Седых - Отчий край
- На посту спите, мерзавцы!.. Закачу вам по три наряда вне очереди, так будете знать!
Часовые испуганно вскочили, но, узнав Гошку, успокоились и напустились на него с руганью:
- Ты чего пугаешь, холера? Нашелся тоже начальник! В морду захотел получить? Шатаешься ни свет ни заря да еще орешь. Так весь госпиталь разбудишь.
- Ну, ну, полегче на поворотах! Вас что, вместо чучел тут поставили? Так всех под монастырь подведете. Вернусь из леса, обязательно Бянкину расскажу, как на часах стоите.
- Докладывай, сколько душе угодно. Бянкин нам не указ, у нас свой начальник. А потом кого здесь опасаться? Волков и тех не слышно. Давай лучше проваливай.
Мрачный лес был обложен, как ватой, сырым непроглядным туманом. Ребята шли по чуть приметной тропинке, боясь потерять друг друга. Всякий неосторожно задетый куст обливал их с головы до ног холодной росой. Гошка шагал и раздраженно жаловался на завхоза:
- И до чего же вредный мужик!.. Сам храпит сейчас во все завертки, а нас заставил чуть свет поднять. Знает, лысый черт, кому меня легче всего разбудить. Он бы со мной до седьмого пота возился, а перед Антониной Степановной мне стыдно куражиться. Надо ему какую-нибудь пакость подстроить, чтобы всю жизнь помнил.
- Ну его к лешему! - махнул рукой Ганька. - Свяжись с ним, так он совсем заездит... А вот про то, что часовые у нас спят, об этом ты обязательно Бянкину расскажи. Это до добра не доведет...
Не успели они отойти и трех верст, как в расположении госпиталя началась стрельба. Трижды громыхнули четко сколоченные залпы, гулко рванули гранаты, потом всплеснулось злое многоголосое "ура".
Ребята в замешательстве остановились, и лица их стали белее тумана. Было ясно, что случилось что-то страшное.
- Ну, Ганька, кажется, вовремя разбудила нас Антонина Степановна, стуча зубами, сказал Гошка. Перепуганный Ганька невольно перекрестился.
- Что теперь делать будем?
- А ты не знаешь? Назад побежим, вот что!
- Убьют нас там. Что мы двое сделаем? Давай лучше подождем.
- Здорово рассуждаешь! - презрительно бросил Гошка. - Там наши погибают, а мы в кустах отсиживаться будем. Да какие же мы после этого большевики! Свою шкуру спасем, а как потом людям в глаза глядеть будем? Нет, раз выпала нам такая судьба - айда назад, а там посмотрим...
- Тогда пошли! - вздохнул Ганька. - Только давай поосторожней.
- Ладно, без тебя знаю. А ты лучше берданку заряди и держи наизготовку. Не ворон пугать идем.
Пока они бежали к госпиталю, там утихли выстрелы и крики, но запылали палатки, кухня и заготовленные для строительства землянок корье и береста. Еще не видя огня, Ганька и Гошка услыхали, как металось и трещало пламя, словно ломившийся сквозь чащу матерый зверь.
Продвигаясь перебежками от дерева к дереву, скоро увидели сквозь поредевший туман густой и черный дым, Он вспухал и клубился, вставал над лесом, как огромный гриб. Вдруг дохнуло сильным жаром, и ребята увидели яростно гудевший огонь. Они упали в мокрую траву и поползли к поляне, с которой разогнало жаром весь туман.
По поляне бегали в суете и спешке люди с желтыми лампасами на штанах. Их было очень много, и готовые стрелять в них ребята обрекали себя на верную гибель. Спасло их то, что в самый последний момент они наткнулись на раненого из госпиталя. Это был Андрей Чубатов, высмеявший Ганьку за глупый вопрос о ковчеге. Он притаился в яме от поваленного дерева. Узнав ребят, Чубатов тихо окликнул их:
- Вы это куда, дураки? Жить вам надоело? Вон их сколько, гадов-то. Недолго с ними из ваших-то пукалок навоюешь. Раз уцелели, сидите и не рыпайтесь.
- Катись-ка ты, Чубатов, знаешь куда! - огрызнулся Гошка. - Раз пришел наш черед, умрем, а труса праздновать не будем. Записались мы в партизаны не ягоды собирать, а за свободу драться... Давай, Ганька, выцеливай какого-нибудь офицера. Хоть по одному, да ухлопаем.
Тогда Чубатов с проворством, какого и нельзя было предполагать, выхватил у Гошки из рук берданку и приказал:
- Лежи, сопляк, и не рыпайся! Не то морду набью. Тоже герой мне выискался. Без пользы пропасть всякий болван сумеет. Дело немудреное... Этим сволочам мы отомстим, да только не теперь. Это какие-то дружинники. Надо их нам во что бы то ни стало опознать. Мы потом про них нашим сообщить должны, чтобы не было им пощады.
- Так бы и сказал, чем ругаться, - проворчал, сдаваясь, Гошка и тут же потребовал: - Отдай берданку. Стрелять не буду, не бойся.
- Ладно, без нее полежишь, свиная горячка. Это тебе не гармошка с колокольчиками. Она и выстрелить может в дурных руках.
Немного помолчав, Чубатов, бывший в одном нижнем белье, спросил:
- Как же это вы, ребятишки, уцелели? Я думал, всем конец пришел.
- Ягодники искать ходили, - сказал Ганька, видя, что Гошка отвечать не собирается. - Спасибо фельдшерице - сама, гляди, так пропала, а нас спасла. - И он неожиданно всхлипнул.
Гошка тотчас же накинулся на него:
- Ты, Улыбин, нюни не распускай. И без того тошно.
Ганька ничего ему не ответил и отвернулся.
А Чубатов, неотрывно следя за дружинниками все примечающими глазами, торопливо выкладывал:
- А я совсем случайно спасся. Прямо на дикого рассказ. Захотелось мне до ветру сходить. Раньше я это дело у самой палатки справлял. А тут накануне нас завхоз как следует пробрал. Я поблизости-то присесть постеснялся, в кусты поковылял... Проспали наши охранители. Всех искололи и порубали. Вот вам и заграница! Думали, здесь нас ни одна собака не унюхает. Жрали да дрыхнули...
- Глядите, глядите! - приглушенно вскрикнул Ганька, показывая на поляну. - Что это дружинники делать собираются?
На дальнем конце поляны, под раскидистой лиственницей, на которой Ганька и Гошка вырезали недавно на память свои инициалы, творилось что-то непонятное. Но Чубатов пригляделся и определил:
- Если не видели, как людей вешают, так сейчас увидите. Это они петли к сучьям привязывают. Значит, кто-то живьем к ним в лапы угодил... Глядите и запоминайте, все, как есть, запоминайте! Будет срок, за все нам ответят эти собаки.
Толпа дружинников под лиственницей, сверкая на солнце шашками и штыками, раздалась в стороны, и два человека в белье закачались в петлях.
- Эх, пулемет бы сейчас! Уж я бы их резанул проклятых, - прохрипел, трясясь всем телом, Чубатов.
У Ганьки потемнело в глазах, больно кольнуло в груди. Гошка судорожно сжимал в руках ветку усеянного колючками шиповника, не замечая на пальцах крови.
На поляну, освещенную первыми лучами солнца, вдруг хлынули из леса коноводы с целым табуном разномастных лошадей. Звеня стременами и шашками, дружинники разобрали их и стали садиться в седла. Затем раздалась команда строиться.
- Сотни две их, не меньше, - определил Чубатов. - А командира ихнего я, похоже, узнал. Сдается мне, что это есаул Рысаков. Он у нас во Втором Аргунском на турецком фронте сотенным командиром был. Такая собака, что не приведи господь. Вишь, он, гад, перед строем гарцует. Ну, доведись мне теперь попасть на его родину, я всю его собачью родову на распыл пущу... Хотя, может, это и не он. Не разгляжу я ничего путем.
Едва дружинники покинули поляну, как ребята сразу, же хотели бежать туда, но Чубатов остановил их:
- Подождите, не торопитесь. Тут спешить не к чему. Они могли и засаду оставить, если знают, что не всех перебили. Давайте еще малость повременим, пооглядимся.
Только в полдень, сделав предварительную разведку, вышли на поляну, залитую ярким светом, напитанную запахом разогретых трав и цветов. Незабываемое зрелище представилось их глазам. Как обычно вились над голубыми лютиками и белыми ромашками пестрые бабочки, мирно трещали в траве кузнечики. Но там, где стояли палатки, лежали скрюченные обгорелые трупы раненых. А по всей поляне валялись обезглавленные бойцы взвода охраны. Бородатый могучий завхоз в рыжих стоптанных ичигах лежал с бутылочной гранатой в руке. Отрубленная голова его, лысая на макушке, уставилась в небо широко раскрытыми стеклянными глазами. По медно-красному лицу разгуливали желтобрюхие оводы.
- Эх, Евсей, Евсей! - вздохнул, глядя на труп завхоза, Чубатов. Подковы руками ломал, из медных пятаков пельмени делал, шашкой березы толщиной в оглоблю с одного раза срубал... А тут даже гранаты метнуть не успел...
У Ганьки кружилась голова, тошнота подступала к горлу. Чувствуя, что больше не в силах стоять и смотреть на обгорелые трупы, он бросился в кусты. Там наткнулся еще на один труп. Это была повариха Ульяна, чернобровая красавица казачка, о которой вздыхал украдкой не один молодой партизан. Ее утащили в кусты и после зверского надругательства убили. В искаженный нечеловеческой мукой рот была воткнута суковатая палка. У Ганьки земля поплыла из-под ног. Он вскрикнул сдавленным голосом, упал и заплакал.
Его разыскал Гошка, поднял с земли и повел к лиственнице с повешенными. Там уже дожидался их Чубатов. Еще издали Ганька узнал в повешенных доктора Карандаева и Ефима Полуэктова.
