Тысяча свадебных платьев - Барбара Дэвис
Энсон уставился на нее, слишком изумленный происходящим, чтобы как-то на это отреагировать. Рори тем временем сунула ему прямо в грудь бухгалтерскую книгу и тут же отступила назад. Возможно, он и бросит эти записи в мусорное ведро, как только доберется до своего номера, но, по крайней мере, она сделала все, что могла. Остальное уже зависело от него.
Глава 40
Рори
26 сентября 1985 года.
Бостон
Рори включила дворники на максимальную скорость, уже жалея, что не осталась дома и не забралась в ванну, как планировала. Однако, когда она вернулась из аэропорта домой, автоответчик передал ей сообщение от матери. Это было очередное приглашение на воскресный бранч (принимать которое Рори не собиралась), но также Камилла обмолвилась, что у нее на сегодняшний вечер билеты в театр, а это означало, что, если Рори поспешит, то сможет незаметно поставить фото на место, пока мать не заметила, что оно исчезло.
Рори чувствовала себя очень вымотавшейся после бессонной ночи. Она была такой наивной, надеясь, что Энсон, вернувшись в свой номер, только заглянет в отцовские записи и сразу изменит свое мнение. Но этого, естественно, не произошло. Ожидая, пока ей привезут завтрак, Рори попыталась позвонить в его номер – чтобы обратиться, так сказать, с последним словом, – однако на ресепшене сообщили, что мистер Перселл уже выписался из отеля.
Перед отъездом в аэропорт Рори позвонила Тии рассказать о встрече с Энсоном, и они сошлись на решении, что той понадобится еще пара-тройка недель, чтобы «обработать» брата. Так что в течение этого времени Рори ничего не следовало говорить своей матери, а следовало заняться тем, чтобы постараться устранить случившийся в их отношениях с Солин разрыв.
Когда она свернула на подъездную дорожку, в доме было темно, только сквозь занавески на окнах по бокам от входа просачивался из прихожей свет. Маминой машины тоже не было видно. Достав свой старый ключ от родительского дома, Рори подхватила с пассажирского сиденья сумку, вышла из машины и направилась к крыльцу.
Чувствуя себя вором-домушником, она проникла внутрь и почти на ощупь, полагаясь только на свет из прихожей, двинулась в гостиную. Впрочем, заскочила она сюда лишь на минуту – а потом вернется к себе, залезет в ванну с пузырьками и чего-нибудь перекусит, проглядывая журнал. Или, может, пропустит сегодня ванну и сразу пойдет спать. Завтра ожидался чрезвычайно насыщенный день.
В гостиной Рори прошла вдоль дивана, мимо двух каминных кресел с ушками и наконец приблизилась к горке в углу. Стоило ей повернуть маленький ключик и открыть дверцу, как в гостиной зажегся свет.
– Аврора! Что ты бродишь тут в потемках?
Беззвучно шевеля губами, Рори судорожно пыталась придумать какую-нибудь отговорку. Камилла нахмурилась.
– Я увидела твою машину, подъезжая к дому. У тебя что-то… – Она осеклась, заметив в руках у дочери рамку с фотографией. – Зачем она тебе понадобилась?
– Я просто… – Рори окинула взглядом комнату, словно где-то в углу могло скрываться более-менее разумное объяснение ее действий. Однако ничего не нашла. – Я думала, ты в театре.
– Я там и была. Но у меня разыгралась аллергия, и в антракте я ушла. – Камилла поставила сумочку на подлокотник дивана, сняла с плеч расшитую переливающимся бисером шаль, встряхнула ее, разметав по сторонам оставшиеся после дождя капли, и отложила в сторону. – Аврора, что происходит? Ты не ответила и не перезвонила ни на один из моих звонков, а теперь я вдруг обнаруживаю тебя крадущейся тут в темноте. Ты ничего не хочешь мне сказать?
– Например?
– Я понятия не имею – но явно что-то происходит. Если тебе зачем-то понадобилась эта фотография, ты могла бы просто ее попросить.
На мгновение Рори решила было соврать, но у нее все равно это бы не получилось, тем более что мать хорошо знала, как она терпеть не может именно эту фотографию.
– Я не пыталась ее взять, – наконец ответила она. – Я ее возвращала.
– Откуда?
– На днях, когда тебя не было, я заехала сюда и… позаимствовала на время.
– Но зачем? – искренне опешила Камилла.
– Я только что вернулась из Сан-Франциско. А до этого ездила в Ньюпорт.
– Не понимаю. Какое отношение имеют Сан-Франциско и Ньюпорт к твоей детской фотографии?
Закрыв глаза, Рори глубоко вздохнула, готовясь все рассказать матери – от начала и до конца.
– Это связано не только со мной, но и с тобой тоже.
– Я не улавливаю смысла, Аврора. К чему вообще ты клонишь?
Рори опустила глаза. Сейчас она совершенно была не готова к этому разговору. Начать с того, что бухгалтерскую книгу и свидетельство об удочерении она отдала Энсону. У нее не было никаких доказательств того, о чем она собиралась сейчас заявить. И все же пути назад уже не было: Камилла ждала ее ответа.
– Я клоню к тому, что нам с тобой необходимо поговорить.
– О чем? – внезапно встревожилась Камилла.
Рори снова глубоко вдохнула и разом выложила:
– О твоих родителях.
Камилла тяжело опустилась на диван, сосредоточившись взглядом на ковре. Когда она наконец подняла голову, на лице ее читалась усталость и, как ни странно, облегчение.
– Как ты это выяснила?
Рори пристально посмотрела на мать, пытаясь осмыслить ее ответ. Она не спросила: «Что насчет моих родителей?». Она просто признала факт.
– Ты знала, что тебя удочерили?
Камилла кивнула.
– И давно?
– Мне было тогда десять. Предполагалось, что я не буду этого знать, но однажды, когда мать сильно на меня рассердилась, она случайно кое-что сказала. Она заявила, что ей не хватило ума вовремя сообразить, что из меня никогда не получится Лоуэлл, что я всегда буду швалью и что, будь у нее такая возможность, она собрала бы меня и отправила обратно. Я совершенно не поняла, что она имела в виду, однако спустя год, когда они с отцом поссорились, я снова услышала от нее это слово. Шваль. Не знаю, как у меня хватило духу, но я открыла дверь, вошла к ним в комнату и потребовала объяснить, почему она постоянно это повторяет. Она влепила мне пощечину, причем такую сильную, что у меня еще час звенело в ушах. Она была в бешенстве от того, что я подслушала их разговор, но глубоко в душе, мне кажется, она даже радовалась тому, что сказала мне наконец, что я не ее дочь. Отец с ней потом несколько недель не разговаривал.
Когда Рори попыталась это представить, у нее перехватило дыхание. Слышать, как женщина, которую Камилла всегда считала своей матерью, называет тебя швалью. Когда тебе без обиняков говорят, что из тебя ничего хорошего не выйдет. Неудивительно, что Камилла никогда не рассказывала о своем детстве!
– И все эти годы ты скрывала это от меня. Но почему?
Камилла сидела, не поднимая глаз.
– Я никому об этом не рассказывала. Даже твоему отцу.
– И папа об этом ничего не знал?!
– Моя мать стремилась выдать меня удачно замуж. Неважно за кого, главное – чтобы парень был из подходящей семьи. Она велела мне выбрать кого-нибудь – и дело с концом. Я выбрала твоего отца. Бросилась к нему первая, на самом деле. Он женился на мне из-за имени. И из-за наследства. Но мне это было неважно. Я вышла бы за него при любом условии. Но вот у моей матери были совершенно определенные оговорки. Она ясно дала мне понять, что если я расскажу твоему отцу, что я приемная дочь – если вообще кому-нибудь хоть слово пророню, – то она не оставит мне ни единого цента и этого моего замужества не случится. Не сомневаюсь, что она бы так и поступила, если бы я пошла ей наперекор. – Отвернувшись, Камилла покачала головой. – Меня никогда особо не интересовали деньги, но я ни за что не могла потерять твоего отца.
Рори постаралась вникнуть в эти слова, гадая, правильно ли она их расслышала. Она всегда считала, что брак ее родителей – нечто вроде дьявольской сделки, при которой обе стороны получают некую смутную компенсацию за сохранение этого союза без любви. Выходит, она ошибалась? Возможно ли такое, что ее мать по-настоящему любила Джеффри Гранта, когда выходила за него замуж?
– Но это было много лет назад. Ты хочешь сказать, что после всего, что между вами происходило, после всех ваших ссор и всех этих женщин… Ты хочешь сказать, что ты все равно его любила?
Камилла грустно улыбнулась, в ее глазах заблестели слезы.
– Я всегда его любила, Аврора. Всегда и независимо от обстоятельств.
Рори покачала головой, словно пытаясь усвоить для себя эту неожиданную новость. Как же она раньше не замечала этой любви, проявившейся сейчас на материнском лице?
«Ты даже не представляешь, чего лишилась я».
Однажды, в момент их словесной перепалки, ее мать сгоряча произнесла эти слова. Тогда они
