Школьные годы - Георгий Полонский
— Ну, пошел сдавать! — со вздохом сказал Миша, как всегда колеблясь между долгом комсомольца и жалостью к товарищу.
Он взял в руки тетрадь и собрался было вылезать из-за парты.
— А я, значит, погибай! Хоть бы намекнул… — отчаянно зашептал Сережка.
— Ну, давай условие. Не пропадать же… — безнадежно махнул рукой Миша.
Он быстро взглянул в тетрадь Сережки, и среди тишины класса, нарушаемой лишь шелестом бумаги, тихим шорохом движений и поскрипыванием перьев, раздался его шепот:
— Сережка, пиши: «Предположим, что ребро куба равняется «а», тогда объем его будет равняться «а3». По условию известно, что длина диагонали основания равна восьми…»
На низком лбу Сережки выступили капли пота. Он быстро пробежал глазами по классу и начал писать.
Произошло страшное событие: на глазах всего класса Сережка и Миша нарушили свое комсомольское слово.
Александр Александрович продолжал стоять у стола, повернувшись к окну. Белая рука его с длинными пальцами лежала на журнале. Он ничего не слышал. Он верил своим ученикам.
Многие в этот момент глядели на учителя, и им было за него больно.
— Прекратите! Немедленно прекратите! — гневно сказала Стеша, и с разных концов класса послышался возмущенный шепот.
Александр Александрович словно почувствовал беспокойство класса. Заложив за спину руки и поглядывая на ребят, он медленно прошел между рядами парт, задержался около Сережки.
— Так! Верно! Молодец! — довольно сказал он. — Только поторопись, а то не успеешь.
— Подлость какая! — ахнула Стеша на весь класс.
Но Мише уже было все равно. Он нарушил слово и знал, что придется перед товарищами держать ответ. Сначала жалость к Сережке толкнула его на это, а потом, когда со всех сторон послышался протест учеников, его охватило обычное упрямство. Дальше он уже представил себя мучеником за совершенное доброе дело и готов был нести свой крест.
Беспокойство класса нарастало.
Александр Александрович не мог понять, чем оно вызвано. Те, мимо кого он проходил, склонялись над тетрадями, те, с кем встречался глазами, отводили взгляд в сторону.
«Кто-нибудь списывает», догадался учитель. Он пригляделся к слабым ученикам и подумал о Сереже Петрове.
Александр Александрович подошел к его парте. Петров кончал теорему.
— А ты, Михаил? — вполголоса спросил Александр Александрович Домбаева, глазами указывая на его закрытую тетрадь.
— Я кончил.
— Вижу, что кончил. Тогда положи тетрадь и марш из класса.
Миша Домбаев не ошибся: ему пришлось держать ответ перед классом. В тот же вечер мальчишки устроили ему и Сережке «темную», а класс объявил бойкот.
Нет ничего страшнее одиночества. Это испытали на себе Миша Домбаев и Сережка Петров. Школа стала им чужой, а товарищи — враждебны. Жизнь в эти дни казалась им неприветливой и суровой, Погорюй — тесным и надоевшим.
Сережка с Мишей стали теперь неразлучными, но что из этого? Вся школа, все жители Погорюя знали, что класс объявил им бойкот. Сверстники показывали на них пальцами и кричали вдогонку: «Эй, прокаженные!» Малыши, которые становятся опасными и несносными, когда могут чем-то подразнить старших, бегали за ними стайками и кричали: «С вами все молчат, с вами все молчат!» А взрослые сочувственно расспрашивали, что случилось.
Молчание товарищей было страшнее всего. Одноклассники не замечали Сережи и Миши.
Однажды на перемене дежурная десятиклассница обвела взглядом пустой класс, из которого еще не вышли эти двое, и сказала:
— Ну, все ушли. Открываю! — и полезла на подоконник к форточке.
Никита Воронов составлял список желающих ехать в воскресенье в город на оперу «Аида». Он переписал всех по партам и пропустил ту парту, за которой сидели Миша и Сережка. Даже на школьный воскресник они не были допущены.
Юноши и девушки мстили им за измену классу. И в своей мести класс был жесток.
Сережа переносил бойкот, в общем, спокойно. После школы, как всегда, он удалялся в свой выселок и остаток дня торчал на коневодческой ферме, около Урагана. А Мише деваться было некуда, и он совсем извелся.
Как всегда, бабка Саламатиха была в курсе переживаний внука. Но и она тут стала в тупик.
Однажды в предвечерний час, когда голубеет белый снег и белым становится голубое небо, бабка Саламатиха несла на коромысле воду из колонки, которую этим летом построили напротив сельпо. По дороге она встретила Митяя Звонкова. Шел Митяй медленными, широкими шагами, одет был в узкий, не по его могучим плечам овчинный тулуп, перехваченный солдатским ремнем. Тулуп под мышкой лопнул, на спине расползся. Из дыр выглядывали клочки серого меха. На ногах Митяя были надеты перевязанные в щиколотках оленьи унты с голенищами, вышитыми разноцветным бисером, и с кисточками на пятках. Унты приводили в восторг погорюйских малышей.
— Постой-ка, богатырь! — сказала Саламатиха, ставя на снег синие эмалированные ведра.
Митяй неохотно остановился.
— Что это вы Мишатку со свету сжить захотели? — подбоченившись и наступая на Митяя, заговорила басом Саламатиха. — Проучили — и хватит! Так нет, душу вытрясти хотите!
— Как класс, так и я, — добродушно глядя на Саламатиху ласковыми глазами, ответил Митяй. — Он сам против всего класса пошел.
— Вот я и говорю: проучили — и хватит! Ты там дружкам-то подскажи, а то они меры не знают.
Саламатиха легко наклонилась, подхватила плечом коромысло, поднялась и, плавно покачиваясь, направилась к дому.
— Ладно, подскажу, — сказал ей вслед Митяй.
По своей душевной доброте он давно уже жалел Мишу и Сережку. И наконец решил вступиться за них.
В этот день Зина Зайцева находилась в особенно возбужденном состоянии. Накануне она изрядно побродила по тайге со своим дядей, известным охотником района. Настреляли белок и зайцев, а Зине удалось даже убить горностая. Полдня кружил он девушку между деревьями, но провести не сумел. Выстрел был сделан мастерски, в голову. Шкурка осталась неповрежденной.
За день, проведенный в тайге, загрубел на холоде Зинин круглый вздернутый носик, обветрились щеки. Весь класс — да, пожалуй, и вся школа — уже знали о горностае. Ивашка Зайцев, младший братишка Зины, притащил горностая в школу, и белоснежный зверек с откинутой головой и бусинкой-глазом, с вытянутыми лапками и свешенным черным хвостиком переходил из рук в руки, из класса в класс.
Имя Зины повторялось с одобрением и завистью. Кто-кто, а погорюйские школьники знали, как трудно выследить горностая и что значит выстрелить в голову, не повредив шкурки!
Итак, Зина Зайцева
