Тень за правым плечом - Александр Л. Соболев
Надежды эти рушились в день торгов, на которых Быченков непременно выходил победителем. У подъезда уездного суда, где проходил аукцион, переминалась уже заранее нанятая извозчичья тройка, в которой скучали верные его помощники, заранее выписанные из Вологды: два брата-близнеца, бывшие крючники, некогда им примеченные и взятые на службу за исключительную физическую силу и личную преданность. Едва получив бумагу, свидетельствующую о переводе земли и всего на ней сущего на собственное имя, он выскакивал из здания суда и, мигом расплатившись с помогавшими ему крючкотворами, прыгал в тройку. (Бывало, впрочем, что и крючкотворы, предчувствуя потеху, отправлялись за ним – но уже на своих.) Гнали на всех парах, только что не загоняя лошадей: практического смысла в этом, конечно, не было никакого, но, очевидно, азарт, овладевавший от скорости, только подпитывал будущее наслаждение. По закону выходило, что прежним хозяевам, только что лишившимся всего своего имущества, милосердно оставлялись какие-то дни, а то и недели, чтобы собраться и покинуть родовое обиталище, но Быченков и не думал это оспаривать: собственно, его торжество зиждилось на двух моментах – во-первых, предъявить своим бледнеющим знакомым бумаги, свидетельствующие о том, что отныне вся их недвижимость принадлежит ему, и, во-вторых, немедленно начать специально уродовать все изящное, что перешло ему во владение. Есть ли при доме сад, а в нем беседка – крушить беседку и рубить деревья; течет ли ручей, на берегу которого любил удить рыбу покойный хозяин, – так сносить запруду, жечь мост, а то и специально потравить всю рыбу известью: в общем, любым способом изгадить и изничтожить все, что хотелось бы сохранить в памяти навсегда покидающим вотчину бедолагам. Для этих целей и служили его мамелюки: разбив армейскую палатку в непосредственной близости от купленного и покуда охраняемого законом дома и его владельцев, они специально делали жизнь его обитателей невыносимой – разводили костры, готовили какую-то дурно пахнущую снедь, орали песни, водили девок из ближайших деревень – и на все это была у них выписанная патроном охранная грамота. И только потом, когда бывшие хозяева наконец покидали свое опозоренное пепелище, начиналось уже собственно практическое использование новых приобретений – которое, конечно, не требовало никаких дополнительных измывательств. Кое-какой прикладной смысл в этом, несомненно, был: чем раньше удавалось спровадить владельцев, тем быстрее вложенные капиталы начинали приносить прибыль, но главный его внутренний профит состоял все-таки именно в садистическом элементе.
Если на внешних орбитах своего существования Быченков таким образом мстил миру за свое поруганное детство и нищую юность, то, в свою очередь, в семейном быту он, напротив, сам был отчасти объектом возмездия. Наталья Борисовна, номинально преподававшая у нас словесность, а фактически державшая всю гимназию в своих руках, вышла за него замуж как-то чрезвычайно рано, чуть ли не семнадцати лет (он был ее десятью годами старше). О причинах, по которым она решилась на такой неочевидный шаг, говорили как-то смутно: выходило только, что так почему-то было непременно нужно. Первые годы, пока его коммерческие дела пребывали еще все больше в проектах, выносить ей пришлось существование самое скудное: поглощенный своей идеей, он на домашнее хозяйство, кажется, средств не выделял вовсе, хотя главой семьи был весьма требовательным, так что молодой жене приходилось то объясняться с не получившей жалованья кухаркой, а то и переменять зеленную лавку по случаю закрытия кредита. Позже она как-то по-особенному взматерела, как иногда случается с русскими ширококостными женщинами, и не успел муж опомниться, как оказался полностью у нее в руках, как будто в результате дворцового переворота: то ли приберегла она доказательства каких-то его совсем уж неблаговидных дел, которые, вскрывшись, грозили ему Сибирью, то ли действовала одной психологией – но в любом случае с той поры все его вычуры и зверства были направлены исключительно вовне, тогда как дома он бывал кротче ягненка.
Она же, напротив, почувствовав вкус деспотической власти, понемногу распространила ее и на всю гимназию. При этом у нее явно не было никаких особенных меркантильных целей, отнюдь: она просто сумела себя поставить так, что каждое ее слово вдруг оказывалось не просто непререкаемой истиной, но каким-то перлом красноречия, лишь по ее необыкновенной щедрости дарованным простым смертным. Как она смогла этого добиться, я решительно не понимаю: все, что она изрекала с видом дельфийской пифии, было набором трюизмов самого последнего разбора – и истерически восторженная реакция ее аудитории казалась бы мне изощренно издевательской, если бы я не смогла убедиться в ее полной искренности.
Представлена я ей была в первый же день, удостоившись мягкого увещания – вроде «добро пожаловать в наш монастырь», что-то в этом роде: тогда еще я удивилась особенно покровительственному тону (так, вероятно, императрица Екатерина принимала даже не иностранных послов, а новую фрейлину). Первое наше столкновение произошло через несколько дней, когда у меня был перерыв между уроками, и я поневоле должна была провести пятьдесят минут до следующего занятия в общей учительской зале. Когда я вошла, Быченкова как раз вещала: как потом выяснилось, она любила, собрав вокруг себя группу из нескольких коллег, одарять их цветами своей мудрости – при этом смотрела она немного поверх их голов, как бы разговаривая с равновеликим невидимым собеседником, но милостиво разрешая простым смертным тоже подставить свои уши. Разговор в этот раз шел о литературе.
– …-ский (фамилии я не расслышала) писал только и единственно для денег, это же понятно. Таких героев, как у него, просто не бывает: ну скажите, вы разве встречали кого-нибудь похожего в жизни? Ну нет же. А объясняется это его биографией: он был игрок, он был бедняк, он брал деньги в долг и не отдавал. Когда он женился в очередной раз, он буквально грабил свою жену, буквально грабил. А как он с ней обращался! Все это объясняет его поздние романы. И вы знаете, что начинал-то он иначе, он был членом революционного кружка и подавал надежды. В его ранних вещах правильно показаны страдания маленького человека. Но потом он, можно сказать, перешел на службу силам реакции, которые, конечно, сумели его щедро отблагодарить. Он оклеветал революцию, практически плюнул на могилу своих вчерашних друзей и отдался во власть самой темной
