Радио Мартын - Филипп Викторович Дзядко
Нет, во всем виновата эта проклятая «предусмотрительная дальновидность» (иначе определить не могу), которая свила слишком прочное гнездо. Она все отравляет. Не молчит ни минуты…
3.85
Половина письма оторвалась в суматохе, затерялась. Нужно умыться. Вставить аппаратик. Из закрытой кабинки слышался быстрый шепот:
– Когда?
– Сперва днем, я в салоне сижу такая, педик делаю, еще эта китаеза криворукая ебаная чуть мизинец не порвала, отмороженная, из жопы руки растут, нечел вообще, где берут этих идиоток, блядь, хуерукая такая…
– Ну и чего?
– Чего? А, ну да. И вдруг как бы такое – сперва хрипловатый голосок про какие-то Мстёры затер, а потом вдруг старая пластинка: Англия, аббаты, шерифы, Робин Гуд. Как укол какой-то. В самое сердце попал, понимаешь, – это я когда девочка была, вспомнила себя. Тут от неожиданности плакать начала, а эта коза чуть мизинец не оттяпала, тоже от неожиданности, шока, что ли, я тогда уже совсем реветь.
– Прикол.
– Ну это ненадолго было, потом опять нормальное радио заиграло, как будто и не было ничего. А потом еще раз! Я такая вернулась с премьеры, уже дома, уже всё норм. Легла. Часа четыре утра. Заснуть не могу. «Алису» с радио не выключала, ну а там все гундосят про строительство башен на севере. А потом вдруг треск и: «Внимание! На ваших волнах внутри и снаружи – “Старые раны” Майка, запись 1986 года, Ленинградский рок-клуб». Я решила, что всё – белочка, я же очень хорошо ее помню. Дай карточку.
– Кого помнишь?
– Ну, эту песню.
– Ну?
– Ну я и опять в слезы.
– И как?
– Ну такое.
– Долго?
– Ну, минут десять проплакала, наверное.
– Да не, бля, долго музыка эта была?
– А. Ну, секунд сорок, наверное, потом опять «наши строители заготовили тридцать тонн пенокартона, пластика», вот это все. Ты все или еще будешь?
– А ты тому жирному дашь сегодня?
– Ой, не знаю, но проще дать уже. Зубной порошок какой-то, да?
– У тебя под ноздрей, стряхни, да нет, вот тут, ага.
– И знаешь, когда там вот это случилось – «Но не пугайся, если вдруг / Ты услышишь ночью странный звук, / Я бы так хотел, чтобы ты была здесь» – вместо этих строителей ебучих, всей этой блевотины, у меня как будто все на минуту внутри взболтнулось, понимаешь?
– Волну внутрь поймала? Я так поняла, ты сегодня ночью с тем толстым будешь странный звук издавать.
– Ну бля, я серьезно.
– Ты лучше про это Радио не говори никому.
Я подошел к раковине и открыл кран.
– Тихо, я кому говорю. Сдуй уже и пошли смотреть на огни этого психа Чаплыгина.
Они вышли из кабинки, держась за носы, – в ажурных чулках и алых декольте. Быстро напяливая на себя свои привычные маски, одна подняла правый край губы, другая – зеркально – левый, на глазах превращаясь в печальных пчел.
3.86
Мое состояние было омерзительным. Я продолжал быть злым. Я злился на Мию, злился на себя, что злюсь на Мию, я рисовал внутри себя такие картины, объясняющие ее молчание, что едва стоял на ногах. Я крутил жуткие мысли.
– Это, кажется, ваше? – пожилой сгорбленный человек протягивал мне половину порванного письма.
– Спасибо, да, обронил в толкучке.
– Здесь бывает, что некуда яблочку в темечко попасть, как говорится.
Он смотрел внимательно на меня. Я потянул письмо, он его удерживал. Помолчали. Я сказал:
– Да.
Он наконец выпустил письмо.
– Интересная бумага, вы извините, я невольно прочитал пару строк, неприкосновенность частной переписки нарушил, хе-хе. Это у меня рефлекторно. Но судя по всему, это и не совсем вам письмо?
– Это рабочее мое, да.
– Вы знаете, а я ведь не первый раз здесь, давно смотрю на вас. Очень вы интересный. Можно вас угостить стопочкой или тем, что вас, так сказать, заинтересует в, как говорится, суровый предзакатный часок в хату.
– Что? Хату?
– Готфрид Мохнатый. Предлагаю составить компанию. Интересуюсь на ваш счет, стопку предлагаю за мой счет.
– У меня рабочие обязательства, к сожалению.
– Да бросьте, концерт этот, вернее вой, уже закончился. Разрешите себе с пожилым служивым посидеть, да, как говорится? Вы, я видел, частенько за воротник себе льете, несмотря на рабочие обязательства. Милая, погоди, не шебуршись, принеси нам графинчик беленькой, да? И перчик, перчик захвати, да? Вот тут мы сядем, не помешаем вам, ученый люд, как говорится, молодое племя незнакомое. Вот так, вот так-то лучше.
Он сел за стол бородачей-просветителей, они вяло пытались сопротивляться, но скоро встали и ушли.
– Давайте первую стремянку, как говорится, за будем знакомы. – Пожилой опрокинул стопку, на несколько секунд завис с запрокинутой головой и закрытыми глазами. – Ух! Как Боженька босиком по кишечнику пробежал, как говорится, да? А ты давай, не отставай, пей, пей, студент.
– Да я вот.
– Половинишь? Успеется. Как тебя? Мартын?
– А вы откуда…
– Да не переживай, я тут не первый месяц, считай. Всех знаю, все примечаю от скуки, а меня никто. Кому старик нужен на службе натружен, да, как говорится? Да что ж я – разрешите назваться: Гореславский Глеб Егорыч. Очень приятно. Очень!
Помолчали.
Я оглядывался, не зная, как отлепиться от внезапного душного контактера, какой найти предлог, чтобы встать из-за этого заколдованного стола. Он протянул мне руку.
– ГОРЕСЛАВСКИЙ, – перевалившись через стол, очень громко прямо мне в ухо сказал он. – Не слышит, наверное. А, слышишь? Ну вот. Значит, вот он я. Ох. Вышел весь Гореславский Глеб Егорыч. Мне бы только стаканчик с интересным человечком. И каши горшок. И на боковую. Да? С интересным человечком. Вот как ты. Интересная у тебя жизнь, Мартын. Ты вот музыку ставишь. И я гляжу, старых уважаешь, да? Вот какое у тебя письмо старое.
Помолчали.
– Ох, великая это вещь, история, да? Сила в ней горы сворачивать, вопрос в том, как все повернуть и какие горы, да? Великая! А мало кто из молодежи ценит. Вот чем ты меня зацепил – с почтением подходишь. И стихи знаешь, я слышал.
– Ну вот как-то так получилось, приучили. И потом у меня такая память.
– Дедушка учил небось?
– Ну и дедушка тоже.
– А я небось твоему дедушке ровесник, видишь, из меня пыль сыпется, хе-хе.
– Да нет, что вы.
– Да не утешай, Мартын, я свой век прожил, а что видел – ох, ни в жопу засунь, ни перо воткни, как говорится. Я ведь, давай-давай, не давись, пей, и войну, Мартын,
