Свои по сердцу - Леонид Ильич Борисов
— Есть новости, месье…
Жюль Верн взглянул на матроса, — он стоял, вытянув руки по швам и высоко подняв голову. Он ожидал, когда ему разрешат говорить. Жюль Верн молчал, ожидая обещанных новостей. Матрос переступил с ноги на ногу и еще раз сказал:
— Есть новости, месье…
— Да? — вопросительно отозвался Жюль Верн.
— Мимо нас прошел разведывательный катер. Люди на борту попросили дать им немножко рому. Я дал. Мне сказали, что вчера нашу армию разбили под Седаном…
Жюль Верн вскочил с кресла.
— Ложь! — загремел он и ударил кулаком по столу. — Не может быть! Ваши приятели захмелели от рома и очень плоско пошутили!
— А императора взяли в плен, — закончил матрос и, пятясь задом, дошел до деревянной, поставленной у борта скамьи и упал на нее, словно его ранили. Капитан подошел к своему матросу, — они оба плакали. Матрос пробормотал:
— Горе, месье, горе! Я не о том, что Наполеон в плену, — мой бог, совсем не о том! Ему и в плену дадут устриц и шампанского… Я плачу…
— Знаю, понимаю, Оливье, все понимаю, — отечески проговорил Жюль Верн. Ему казалось, что матрос добавит еще что-нибудь. Но что может быть страшнее военного разгрома, несчастья родины? Император в плену… Да пусть он хоть в течение часа испытает то же, что и все честные патриоты!
— Мы победим, все будет хорошо, — пытался успокоить и себя и матроса Жюль Верн. — Не может быть, чтобы Франция…
Матрос привстал, отер рукавом куртки мокрое от слез лицо.
— Все может быть, месье! — глухо проговорил он. — Все может быть! Император увел с собою сто тысяч солдат!
— Сто тысяч! — воскликнул, бледнея, Жюль Верн.
— Так сказали мне, и люди эти не лгут. Они только что из Парижа. Простите, месье, сейчас моя вахта. Мои сыновья, месье, дрались под Седаном. Горе, ох, горе!
Матрос вышел из каюты. Жюль Верн потушил огни, сложил в аккуратную стопку исписанные листы бумаги, прошел на палубу. Было холодно, сильный ветер пенил волны и раскачивал яхту. Жюль Верн уже не в состоянии был работать. Через полчаса он отдал приказ идти к берегу. Матросы варили ужин, к ним подсел их капитан, и они молча опускали ложки в тарелки, молча ели и только вздыхали, стараясь не глядеть друг другу в глаза.
Жюль Верн чувствовал себя больным. Он подолгу стоял на своем маленьком капитанском мостике, воображая себя повелителем мира, в котором нет и быть не может войн. Вспоминая детство свое, он ожидал заката солнца и не отводил взора от того места на западной стороне неба, за которым скрывался багрово-красный, раскаленный диск. Нужно было уловить ту — одну-единственную секунду, когда солнце, уходя до завтра, веером распускает на небе разноцветные лучи и среди них зеленый, пронзительно яркий луч. Он виден одно мгновение, и в детстве Жюлю Верну дважды посчастливилось наблюдать его. Барнаво говорил, что тот, кто увидит этот волшебный луч, будет счастлив всю жизнь. «А ты видел его?» — спросил однажды Жюль Верн Барнаво. «В тот день, когда родились вы, мой мальчик, и когда вышла ваша первая книга», — ответил Барнаво.
Сегодня солнце скрылось за горизонтом без единого луча. Жюль Верн протер слезившиеся от напряжения глаза и подумал о давнем замысле своем, о романе, героем которого должен быть мечтатель, фантазер, чудак, всю жизнь охотящийся за этим зеленым лучом и… Дальнейшее пока что не ясно. Ни наука, ни техника, — что-то другое, особенное, очень душевное, интимное.
— Когда-нибудь непременно напишу роман под названием «Зеленый луч», — вслух произнес Жюль Верн, и ему вдруг захотелось работать, и он заперся в своей каюте, отдав необходимые распоряжения «экипажу».
«Все будет хорошо, — говорил Жюль Верн себе. — Не может быть, чтобы все было плохо! Я верю в народ, — он устоит, выдержит, победит!»
Осенью, когда пошли дожди и все кругом утеряло свои нарядные, веселые краски, в каюту постучался Барнаво. Жюль Верн сказал: «Войдите». Барнаво переступил порог и устало опустился на скамью.
— И ты ко мне с новостями? — встревоженно спросил Жюль Верн.
— Дурные новости, капитан, — печально проговорил Барнаво. — Вы знаете?
— Что? — дрожа всем телом, крикнул Жюль Верн. — Онорина? Девочки? Мой сын?
— Они в безопасности, капитан, — ответил Барнаво. — В опасности родина… Я привез распоряжение, — вам надо вернуться в Париж, а там голод, болезни, там очень нехорошо, капитан. Вот бумажка.
Он подал Жюлю Верну предписание военных властей о немедленном возвращении в Париж.
— Народ требует мира во что бы то ни стало, — продолжал Барнаво. — Правительство боится народа. Народ ненавидит правительство. Все идет так, как оно и должно быть. В Париже каждый день умирает двести — триста человек. Не хватает гробов. Что будет через две-три недели, когда наступят холода! У немцев пушки, у нас… у нас могучий флот под названием «Сен-Мишель»… Слыхали о подвиге Надара? Он на своем «Гиганте» сражался с немецкими аэростатами и сбил их. Один против двух! Надар — настоящий патриот!
Жюль Верн выехал в Париж. Барнаво остался на яхте. Он привел в порядок стол, горячей водой вымыл стены и потолок в каюте и объявил команде, что она должна слушаться его распоряжений.
— На полных парусах в Париж, — приказал он.
— Каким же это образом? — спросили матросы.
— Как можно ближе к Парижу, — уточнил Барнаво. — И ни о чем меня не расспрашивать. На обед приготовьте что-нибудь из наших запасов. Ужин отменяется, — в Париже едят один раз в два дня, скоро там вообще не будет никакой еды.
Затем он позвал юнгу и попросил его найти в походной аптечке какие-нибудь капли от сердца. «Дай мне двойную порцию, — сказал он юнге. — Мне семьдесят шесть лет, мальчик, я думаю, что не повредит и тройная порция…»
— Вам, дядюшка, плохо? — юнга склонился над стариком. — Я позову доктора, он на полицейском катере.
Барнаво отрицательно покачал головой.
— Пришла и моя очередь шаркнуть ножкой святому Петру, — сказал он, вытягиваясь на скамье. — Накрой меня потеплее. Возьми вон те листки, что на столе капитана. Прочти их вслух.
Юнга читал черновые записи нового романа Жюля Верна, Барнаво одобрительно покашливал. Иногда он стонал, и тогда юнга
