Синее на желтом - Эммануил Абрамович Фейгин
Неискушенному уму не постичь всю сложность механизма, производящего запись наследственной информации и дающего в нужный момент расшифровку специального наследственного кода. И я, неискушенный, даже не пытаюсь постичь непостижимое…
Впрочем, для нас важно сейчас лишь то обстоятельство, что механизм наследственной информации в клетках Принца сработал как нужно, и Принц в тот же миг узнал лошадь.
Можно предположить, что при необходимости Принц так же легко и просто узнал бы слона, льва, тигра и других заморских животных. А почему бы ему и не узнать их? Учтите — наш город портовый. У наших причалов испокон веков швартуются корабли многих стран. И я не поручусь за то, что в жилах Принца нет ни капли завозной крови, что в клетках его не хранится завозная наследственность. Однако я этого не утверждаю. Как не утверждаю того, что сказал выше о наследственном коде. Утверждать категорически и безапелляционно то, что сам плохо знаешь, что сам достоверно не изучил, — нечестно. Поэтому прошу великодушно простить меня, если я что-то напутал, что-то не так сказал, хотя заранее знаю, что не все мне это простят. Чую, попадет мне от мужей науки за такой, мягко выражаясь, примитивизм. Одна надежда, что они лишь снисходительно усмехнутся. И только. А это уж не так страшно.
6
Похоже, что предки Принца знали о лошади только хорошее. И, зная теперь это хорошее, Принц уже не испытывал перед Чемберленом никакого страха. Принц безбоязненно приблизился к Чемберлену и в знак полного доверия к нему куснул его за ногу. Легонько куснул, считая, что это наилучший способ поближе познакомиться с лошадью. Но Чемберлену это не понравилось — он вздрогнул всем телом и тоже не сильно, учитывая малые размеры Принца, лягнул его. Принц отлетел шага на три, и хотя ему было больно, не заскулил, как обычно. У каждого своя манера знакомиться, рассудил Принц. Я его укусил, он меня лягнул. Наверное, в этом и заключается проявление лошадиной вежливости. И конечно, это приглашение к игре. Согласие на игру.
Пожалуй, никогда еще и ни с кем так весело, так самозабвенно весело не играл Принц. Бегая вокруг лошади, он лаял на все лады — от грозного до нежного, то делая вид, что хочет напасть на нее, укусить, то изображая страх и готовность бежать без оглядки. А лошадь, нехотя ворочая тяжелой головой на длинной шее, смотрела на развеселого Принца такими грустными, такими печальными глазами, что даже непонятно, откуда у нее могла взяться этакая безнадежная грусть, этакая безысходная печаль. Ведь лошадь эта совсем не плохо живет, дай бог такую сытую, обеспеченную жизнь и другим лошадям, особенно в таком далеко уже не молодом возрасте.
Так чего же она так печалится? Может, собственное имя угнетает Чемберлена? А что оно для него значит? Ровным счетом ничего. Звук пустой. Оно и людям давно уже ничего не говорит, это имя. Но допустим даже, что оно не совсем удачное. Так чего же мучаться из-за него Чемберлену, раз нет тут его вины. Не сам же он дал себе такое имя. Оно досталось ему по наследству. Чемберленами были его отец, дед и прадед. Прадед был первым Чемберленом. Непонятно, правда, почему хозяин прадеда так его окрестил. Веяние той эпохи, вероятно, сказалось. Дань времени. В газетах той поры каждый день печатались карикатуры на чванливого, надменного, «твердолобого» английского лорда. Смешные, злые карикатуры — длинная, почти лошадиная морда с неизменным моноклем в глазу. Но живой жеребенок не карикатура. Невозможно представить себе жеребенка с моноклем в глазу. Да и не было в нем ничего от противной лордовской заносчивости и надменности — был тот прадед нашего Чемберлена простым крестьянским конем, не из захудалых, но и не из очень породистых. Словом, обыкновенная рабочая скотинка, которую в более поздние времена стали вежливо называть тяглом, а то и еще культурнее — тягловой силой. У него был спокойный, ровный характер. Безгранично терпеливый и неприхотливый, он никогда не капризничал, как иные разбалованные, норовистые лошади, тяготы и лишения он переносил безропотно, и потому позорную по тем временам кличку «Чемберлен» тоже пронес невозмутимо, покорно, как должное, как всякую другую поклажу, через всю свою безрадостную короткую жизнь. До обидного короткую жизнь, ибо пал он пяти лет от роду, в год великой бескормицы, доев последнюю соломинку из кровли полуобрушенной хозяйской хаты.
Нет, конечно, не станет правнук того первого Чемберлена печалиться из-за такого в сущности пустяка, как неудачное имя. Тут явно что-то не так, явно не по этой причине печалится Чемберлен четвертый. Так, может, работа ему не по нутру, может, тяготит она его? Только какая же это тягость! Вот походил бы он в борозде, или в военном обозе, или в артиллерийской упряжке, или под вьюком. По бездорожью. В распутицу. Над пропастями и кручами. По таежным и горным тропам. По топким болотам и скользкому ледяному насту. Когда тянет изнуренный коняга, из последних сил тянет непомерный груз, а на него сыплются ругательства, ничем не заслуженные, а потому вдвойне обидные, а на его мокрую, взмыленную спину сыплются и сыплются удары кнута. Тяни, проклятая скотина, тяни, милая, тяни, сволочная, тяни, родимая, тяни, покуда не подкосятся в последний раз колени, покуда не полопаются жилы, покуда из ноздрей не захлещет черная, перегоревшая кровь! И даже не зароют его, когда бедолага протянет ноги, — оттащат подальше от дороги — и вся музыка.
Ничего этого не испытывал четвертый в своем роду Чемберлен. Так откуда же ему знать, что такое по-настоящему тяжкая лошадиная доля?
Повезло четвертому Чемберлену, вот что я могу сказать. Здорово повезло! В доброе время он родился, в хорошие руки попал. Чемберлену первому такая работенка, такое теплое местечко и во сне не могли присниться. Куда уж там! Не снились в ту пору замордованной, измученной «тягловой силе» такие приятные, сказочные сны. Сено ей свежее снилось. Клевер пахучий. Сочная мешка из дерти и половы. Отборный овес в кормушке. И, как высшее благо, — бессрочный отдых на райских лугах, где зимой и летом трава по колено. А чтобы вот такой волшебный сон — ни-ни, поскольку сновидения, как ни крути, отражают не что иное, как реальность.
Кажется, я тут несколько сгустил краски? Ну да — с одной стороны,
