Владимир Гиляровский - Том 4. Москва и москвичи. Стихотворения

Спускаемся на Самотеку. После блеска новизны чувствуется старая Москва. На тротуарах и на площади толпится народ, идут с Сухаревки или стремятся туда. Несут разное старое хоботье: кто носильное тряпье, кто самовар, кто лампу или когда-то дорогую вазу с отбитой ручкой. Вот мешок тащит оборванец, и сквозь дыру просвечивает какое-то синее мясо. Хлюпают по грязи в мокрой одежде, еще не просохшей от дождя. Обоняется прелый запах трущобы.

Свернули направо. Мчимся по Цветному бульвару, перегнали два трамвая. Бульвар еще свеж, деревья зеленые, с золотыми бликами осени.

Я помню его, когда еще пустыри окружали только что выстроенный цирк. Здесь когда-то по ночам «всякое бывало». А днем ребята пускали бумажные змеи и непременно с трещотками. При воспоминании мне чудится звук трещотки. Невольно вскидываю глаза в поисках змея с трещоткой. А надо мной выплывают один за другим три аэроплана и скрываются за Домом крестьянина на Трубной площади.

Асфальтовые Петровские линии. Такая же, только что вымытая Петровка. Еще против одного из домов дворник поливает из брандспойта улицы, а два других гонят воду в решетку водосточного колодца.

Огибаем Большой театр и Свердловский сквер по проезду Театральной площади, едем на широкую, прямо-таки языком вылизанную Охотнорядскую площадь. Несутся автомобили, трамваи, катятся толстые автобусы.

Где же Охотный ряд?

Столешники, 1934 г.

Стихотворения

Все-то мне грезится Волга широкая,Грозно-спокойная, грозно-бурливая.Грезится мне та сторонка далекая,Где протекла моя юность счастливая.Помнятся мне на утесе обрывистомДубы высокие, дубы старинные,Стонут они, когда ветром порывистымГнутся, ломаются ветви их длинные.Воет погодушка, роща колышется,Стонут сильнее все дубы громадные, —Горе тяжелое в стоне том слышится,Слышится грусть да тоска безотрадная…Что же вы плачете, дубы старинные?Или свидетели вы преступления,Кровь пролита ли под вами невинная,И до сих пор вас тревожат видения.Или, быть может, в то времечко давнее,В стругах, когда еще с Дона далекого,Разина Стеньки товарищи славныеВолгой владели до моря широкого, —Ими убиты богатые данники,Гости заморские, с золотом грабленным;Или, быть может, и сами изгнанники,Здесь, с атаманом, молвою прославленным,С удалью буйные головы сложили,С громкой, кровавой, разбойничьей славою?!Все то вы видели, все то вы прожили, —Видели рабство и волю кровавую!

Из стран полуденной России,Как бурный вешних вод поток,Толпы крестьян полунагиеНа Дальний тянутся Восток.Авось в том крае малолюдном,Где спит природа непробудно,Прекрасна в дикости своей,Земли и хлеба будет вволю.И, доброй взысканы судьбой,Мы переменим горе-долюНа счастье, радость и покой.Продавши скот, дома в селенье,Бесплодный клок родной землиОблив слезами сожаленья,Они за счастием брели.Но далека еще дорога,И плач некормленых детейЕще тревожить будет долгоПокой и тишь немых степей.

У нас на Руси, на великой,(То истина, братцы, — не слух)Есть чудная, страшная птица,По имени «красный петух»…Летает она постоянноПо селам, деревням, лесам,И только лишь где побывает, —Рыдания слышатся там.Там все превратится в пустыню:Избушки глухих деревень,Богатые, стройные селаИ леса столетнего сень.«Петух» пролетает повсюду,Невидимый глазом простым,И чуть где опустится низко —Появятся пламя и дым…Свое совершает он дело,Нигде, ничего не щадит, —И в лес, и в деревню, и в город,И в села, и в церкви летит…Господним его попущеньемС испугом, крестяся, зовет,Страдая от вечного горя,Беспомощный бедный народ…Стояла деревня глухая,Домов — так, десяточка два,В ней печи соломой топили(Там дороги были дрова),Соломою крыши покрыты,Солому — коровы едят,И в избу зайдешь — из-под лавокСоломы же клочья глядят…Работы уж были в разгаре,Большие — ушли на страду,Лишь старый да малый в деревнеОстались готовить еду.Стрекнул уголек вдруг из печи,Случайно в солому попал,Еще полминуты, и быстроОгонь по домам запылал…Горела солома на крышах,За домом пылал каждый дом,И дым только вскоре клубилсяНад быстро сгоревшим селом…На вешнего как-то Николу,В Заволжье, селе над рекой,Сгорело домов до полсотни, —И случай-то очень простой:Подвыпивши праздником лихо,Пошли в сеновал мужикиИ с трубками вольно сидели,От всякой беды далеки.Сидели, потом задремали,И трубки упали у них;Огонь еще в трубках курился…И вспыхнуло сено все в миг…Проснулись, гасить попытались,Но поздно, огонь не потух…И снова летал над ЗаволжьемПрожорливый «красный петух»…Любил девку парень удалый,И сам был взаимно любим.Родители только решили:— Не быть нашей дочке за ним!И выдали дочь за соседа, —Жених был и стар, и богат,Три дня пировали на свадьбе,Отец был и счастлив, и рад…Ходил только парень угрюмо,Да дума была на челе: «Постой!Я устрою им праздник,Вовек не забудут в селе!..»Стояла уж поздняя осень,Да ночь, и темна, и глуха,И музыка шумно гуделаВ богатой избе жениха…Но вот разошлись уже гости,Давно потушили огни.— «Пора! — порешил разудалый, —Пусть свадьбу попомнят они!»…И к утру, где было селенье,Где шумная свадьба была,Дымились горелые бревна,Да ветром носилась зола…В глуши непроглядного леса,Меж сосен, дубов вековых,Сидели раз вечером троеБезвестных бродяг удалых…Уж солнце давно закатилось,И в небе блестела луна,Но в глубь вековечного лесаСвой свет не роняла она…— «Разложим костер да уснем-ка», —Один из бродяг говорил.И вмиг закипела работа,Темь леса огонь озарил,Заснули беспечные крепко,Надеясь, что их не найдут.Солдаты и стража далеко, —В глубь леса они не придут!..На листьях иссохших и хвоях,Покрывших и землю, и пни,Под говор деревьев и ветраЗаснули спокойно они…Тот год было знойное лето,Засохла дубрава и луг…Вот тут-то тихонько спустилсяНезваный гость — страшный «петух»По листьям и хвоям сухим онГадюкой пополз через лес,И пламя за ним побежало,И дым поднялся до небес…Деревья, животные, птицы —Все гибло в ужасном огне.Преград никаких не встречалосьГубительной этой волне.Все лето дубрава пылала,Дым черный страну застилал,Возможности не было дажеПрервать этот огненный вал…Года протекли — вместо лесаЧернеют там угли одни,Да жидкая травка скрываетГорелые, бурые пни…

Дон могучий, Дон широкийТомно-синею водойПо степи бежит далекой,Блещет яркою струей.И, журча, катятся воды,И валы о берег бьют,И о днях былой свободыПесни смелые поют.Все поют! О буйной воле,О наездах казаков,О пирах, о тяжкой доле,О бряцании оков…Все поют! И песню этуКто душой своей поймет,Пусть несет ее по свету,Пусть, как Дон, ее поет!

В стране бурана и метели,Где слышен только бури вой,Где сосны старые да елиВедут беседу меж собой, —Там человек бывает редко,Его пустыни не влекут.Лишь самоед, охотник меткийСтрелой каленой, да якут,Туда являясь для охоты,Летят по снежным глубинам,Чрез занесенные болота,К пустынным моря берегам…Там рыщет лось, да волк голодныйСебе добычу сторожит.Да иногда лишь край холодныйНесчастных песня огласит.Но что печальнее, она ли,Или волков голодных вой,Что долетал из снежной далиДо слуха тех певцов порой,Решить нельзя… А песня льется,Родной в ней слышится мотив…Она про родину поется,Про золото родимых нив,Родных, оставленных далеко,Навек покинутых друзей…Звучит та песня одинокоПод звон заржавленных цепей!

Гудит Москва. Народ толпамиК заставе хлынул, как волна,Вооруженными стрельцамиВся улица запружена.А за заставой зеленеютЦветами яркими луга,Колеблясь, волны ржи желтеют,Реки чернеют берега…Дорога серой полосоюИграет змейкой между нив,Окружена живой толпоюВысоких придорожных ив.А по дороге пыль клубитсяИ что-то движется вдали:Казак припал к коню и мчится,Конь чуть касается земли.— Везем, встречайте честью гостя.Готовьте два столба ему,Земли немного на погосте,Да попросторнее тюрьму.Везем!И вот уж у заставыКрасивых всадников отряд,Они в пыли, их пики ржавы,Пищали за спиной висят. Везут телегу.Палачами Окружена телега та,На ней прикованы цепямиСидят два молодца. УстаУ них сомкнуты, грустны лица,В глазах то злоба, то туман…Не так к тебе, Москва-столица,Мечтал приехать атаманНизовой вольницы! Со славой,С победой думал он войти,Не к плахе грозной и кровавойМечтал он голову нести!Не зная неудач и страха,Не охладивши сердца жар,Мечтал он сам вести на плахуДьяков московских и бояр.Мечтал, а сделалось другое,Как вора, Разина везут,И перед ним встает былое,Картины прошлого бегут:Вот берега родного Дона…Отец замученный… Жена…Вот Русь, народ… Мольбы и стонаПолна несчастная страна…Монах угрюмый и высокий,Блестит его орлиный взор…Вот Волги-матушки широкойИ моря Каспия простор…Его ватага удалая —Поволжья бурная гроза…И персиянка молодая,Она пред ним… Ее глазаПолны слезой, полны любовью,Полны восторженной мечты…Вот руки, облитые кровью, —И нет на свете красоты!А там все виселицы, битвы,Пожаров беспощадных чад,Убийства в поле, у молитвы,В бою… Вон висельников рядНа Волге, на степных курганах,В покрытых пеплом городах,В расшитых золотом кафтанах,В цветных боярских сапогах…Под Астраханью бой жестокий…Враг убежал, разбитый в прах…А вот он ночью, одинокий,В тюрьме, закованный в цепях…И надо всем Степан смеется,И казнь, и пытки — ничего.Одним лишь больно сердце бьется:Свои же выдали его.

Утро ясно встает над Москвою,Солнце ярко кресты золотит,А народ еще с ночи толпоюК Красной площади, к казни спешит.Чу, везут! Взволновалась столица,Вся толпа колыхнула волной,Зачернелась над ней колесницаС перекладиной, с цепью стальной…Атаман и разбойник мятежныйГордо встал у столба впереди.Он в рубахе одет белоснежной,Крест горит на широкой груди.Рядом с ним и устал, и взволнован,Не высок, но плечист и сутул,На цепи на железной прикован,Фрол идет, удалой эсаул;Брат любимый, рука атамана,Всей душой он был предан емуИ, узнав, что забрали Степана,Сам охотно явился в тюрьму.А на черном, высоком помостеДьяк, с дрожащей бумагой в руках,Ожидает желанного гостя,На лице его злоба и страх,И дождался. На помост высокийРазин с Фролкой спокойно идет,Мирно колокол где-то далекийПравославных молиться зовет;Тихо дальние тянутся звуки,А народ недвижимый стоит:Кровожадный, ждет Разина муки —Час молитвы для казни забыт…Подошли. Расковали Степана,Он кого-то глазами искал…Перед взором бойца-атамана,Словно лист, весь народ задрожал.Дьяк указ «про несказанны вины»Прочитал, взял бумагу в карман,И к Степану с секирою длиннойКат пришел… Не дрогнул атаман;А палач и жесток и ужасен,Ноздри вырваны, нет и ушей,Глаз один весь кровавый был красен, —По сложенью медведя сильней.Взял он за руку грозного катаИ, промолвив, поник головой: —Перед смертью прими ты за брата,Поменяйся крестом ты со мной.На глазу палача одинокомБриллиантик слезы заблистал, —Человек тот о прошлом далеком,Может быть, в этот миг вспоминал…Жил и он ведь, как добрые люди,Не была его домом тюрьма,А потом уж коснулося груди,Раскалённое жало клейма,А потом ему уши рубили,Рвали ноздри, ременным кнутомЧуть до смерти его не забилиИ заставили быть палачом.Омочив свои щеки слезами,Подал крест атаман ему свой —И враги поменялись крестами…— Братья! шепот стоял над толпой…Обнялися ужасные братья,Да, такой не бывало родни,А какие то были объятья —Задушили б медведя они!На восток горячо помолилсяАтаман, полный воли и сил,И народу кругом поклонился:— Православные, в чем согрубил,Все простите, виновен не мало,Кат за дело Степана казнит,Виноват я… В ответ прозвучало:— Мы прощаем и бог тя простит!..Поклонился и к крашеной плахеПодошел своей смелой стопой,Расстегнул белый ворот рубахи, Лег…Накрыли Степана доской.— Что ж, руби! Злобно дьяк обратился,Али дело забыл свое кат?— Не могу бить родных — не рядился,Мне Степан по кресту теперь брат,Не могу! И секира упала,По помосту гремя и стуча.Тут народ подивился немало…Дьяк другого позвал палача.Новый кат топором размахнулся,И рука откатилася прочь.Дрогнул помост, народ ужаснулся…Хоть бы стон! Лишь глаза, словно ночь,Черным блеском кого-то искалиБлиз помоста и сзади вдали…Яркой радостью вдруг засверкали,Знать, желанные очи нашли!Но не вынес той казни Степана,Этих мук, эсаул его Фрол,Как упала рука атамана,Закричал он, испуган и зол…Вдруг глаза непрогляднее мракаПосмотрели на Фролку. Он стих.Крикнул Стенька:— Молчи ты, собака!И нога отлетела в тот миг.Все секира быстрее блистает,Нет ноги и другой нет руки,Голова по помосту мелькает,Тело Разина рубят в куски.Изрубили за ним эсаула,На кол головы их отнесли,А в толпе среди шума и гулаСлышно — женщина плачет вдали.Вот ее-то своими глазамиАтаман меж народа искал,Поцелуй огневыми очамиПеред смертью он ей посылал.Оттого умирал он счастливый,Что напомнил ему ее взор,Дон далекий, родимые нивы,Волги-матушки вольный простор,Все походы его боевые,Где он сам никого не щадил,Оставлял города огневые,Воевод ненавистных казнил…

Не вам понять любовь поэта,Любовь бродяги-удальца,Ей мало ласки и привета,Ей тесен круг большого света,Ей нет ни меры, ни конца.Воспитан он в лесах дремучих,Поэтом стал в глуши степей,В горах высоких, в грозных тучахПорывы добыл чувств могучихИ занял волю у морей.

Я — эоловой арфы струна,Я — событий предвестник и эхо,Плачу я, когда плачет страна,Повторяю я отзвуки смеха.Слышу шепот нейдущей толпы,Взрыв вулкана грядущего чую…По стремнинам вершин без тропыС облаками в тумане кочую…

Меж чернеющих под паромПлугом поднятых полейЛентой тянется дорогаИзумруда зеленей…То Владимирка…Когда-тоОглашал ее и стонБесконечного страданьяИ цепей железных звон.По бокам ее тянулисьСтройно линии берез,А трава, что зеленеет,Рождена потоком слез…Незабудки голубые —Это слезы матерей,В лютом горе провожавшихВ даль безвестную детей…Вот фиалки… Здесь невеста,Разбивая чары грез,Попрощавшись с другом милым,Пролила потоки слез…Все цветы, где прежде слезыПрибивали пыль порой,Где гремели колымагиПо дороге столбовой.Помню ясно дни былые,И картин мелькает ряд:Стройной линией березыНад канавами стоят…Вижу торную дорогуСажень в тридцать ширины,Травки нет на той дорогеНескончаемой длины…Телеграф гудит высоко,Полосатая верста,Да часовенка в сторонкеУ ракитова куста.Пыль клубится предо мноюБлиже… ближе. Стук шагов,Мерный звон цепей железныхДа тревожный лязг штыков…«Помогите нам, несчастным,Помогите, бедным, нам!..»Так поют под звон железа,Что приковано к ногам.Но сквозь пыль штыки сверкают,Блещут ружья на плечах,Дальше серые шеренги —Все закованы в цепях.Враг и друг соединились,Всех связал железный прут,И под строгим карауломЛюди в каторгу бредут!Но настал конец.Дорога,Что за мной и предо мной,Не услышит звон кандальныйНад зеленой пеленой…Я спокоен — не увижуЗдесь картин забытых дней,Не услышу песен стоны,Лязг штыков и звон цепей…Я иду вперед спокойный…Чу!.. свисток. На всех парахВдаль к востоку мчится поезд,Часовые на постах,На площадках возле двери,Где один, где двое в ряд…А в оконца, сквозь решетки,Шапки серые глядят!

Пред нами свежая могила…Иль так природой суждено,Чтоб все — талант, надежда, сила,Все было в ней погребено?..Нет, нет… Не все!Лишь только тело,Лишь тленный прах от нас уйдет,Но мы, друзья, мы верим смело,Душа в твореньях не умрет!..Ты нас учил вперед стремиться,Мрак ненавидеть, верить в свет,Учил страдать и с тьмою биться,Учил весь мир любить, поэт!И не умрут твои творенья,Живая заповедь твоя:«Вперед! без страха и сомненьяНа подвиг доблестный, друзья!».

У Карла пир. Как моря волны,Как в бурю грозная река,Шумят кругом, отваги полны,Непобедимые войска.Обносят чаши круговые,Горит смоленых бочек ряд,И грозно песни боевыеВ туманном воздухе звучат.Герой войны, любимец славы,Пирует Карл меж русских нив,Непобедимы скандинавы,Пока их вождь бессмертный жив,И за здоровье дорогоеТого, кто им и друг, и брат,Пьет лихо войско удалое,И слышны клики: «Карл, виват!»И Карл встает. Движенья просты,Величья полн спокойный вид.И отвечает он на тостыИ снова пить и петь велит.А рядом с Карлом, с чашей пенной,Сидит весь в бархате старик:Усы седые, взгляд надменный,То ласков, то суров и дик,Глаза полны огня и тайны(Была, знать, доля не легка)…И снова тосты:«За Украину, и за Мазепу-старика!»Пир для него. Привычной лестьюСумел он Карлу обещатьСвою Украину. Клялся честью,Что запорожцев грозных ратьОтдастся Карлу. А с такоюУдалой ратью, как они,Победы нет, где нет лишь бою.«Да вот идут они: взгляни!» —Вскричал Мазепа…Темной тучейВилася пыль в степной дали,Вот рати, грозной и могучей,Уж видны люди… Все в пыли…В поту, измучены их кони,Покрыл их степи прах густой,Как будто мчались от погониИль завершили жаркий бой.Остановились. В изумленьиКарл смотрит на своих гостей.Пройдя полсвета без сомненья,Таких не видел он людей,Кто в чем одет. На том папаха,Из черна соболя окол,На том парчовая рубаха,На этом бархат, этот гол,И лишь полгруди закрываютУсы, почти в аршин длины.Зато оружьем щеголяютУдалой Хортицы сыныПред войском, как из бронзы слитый,Гарцует стройный исполин,То атаман их знаменитый,То — Гордиенко Константин.Он в кунтуше и черной бурке,Ничуть не скрывшей тонкий стан;В Царьграде отнятый у турки,Блестит в алмазах ятаган.Из-под папахи чуб курчавыйЧерез плечо на грудь упал…Такой фигуры величавойНикто из шведов не видал.Ведет Мазепа к Карлу гостя,И грозный атаман пред ним.— Вот. Гордиенко славный, Костя,Пред кем дрожат поляк и Крым.Вот войска нашего отрада,Опора запорожских сил,Не раз твердыни ЦареградаУдалый рыцарь наш громил.Вот он, надежда Запорожья,Косматых рыцарей кумир!Коль Костя твой да воля божья,Так покоришь ты целый мир.И подал руку Карл героюИ с атаманом рядом сел,И снова с чашей круговоюПир прекращенный закипел.Несут два шведа чашу гостю,С почетом Карл пред ним встает.— Будь здрав, король!И залпом КостяДо дна всю эту чашу пьет.— Вино не то, что у поляков,Король умеет угощать,Да есть обычай у казаков:Налей еще, чтоб не хромать!Удивлены и Карл и шведы,Но чашу новую несут,Над этой чашею победыОт гостя страшного не ждут.— Казак готов и пить и к бою,Нам пир иль схватка — все одно.Но чашу взял одной рукоюИ показал сухое дно!— Здоровы будьте, братцы шведы,Еще за вас я буду пить,Желаю над врагом победыИ помогу вам победить.— Не так ли молвил я, громада,Что в пир, что в бой — цена одна?..Король, и хлопцам выпить надо!И крикнул Карл:— Подать вина!Пируют шведы с казаками,Гуляют об руку рука.И обнимаются друзьямиСоединенные войска.Потом потехи ради, игрыПошли, потешились борьбой;В пустыне так играют тигры,Так львы играют меж собой.Выходит швед, высок и строен,Толпой собратьев окружен,На вид он весел и спокоен,И ждет борца с улыбкой он.То Гинтерфельд, что прозван «Пушка»,Телохранитель короля.Коня поднять ему — игрушка,Едва несет его земля.В телохранители недавноСовсем случайно он попал,Теперь же имя это славно,И редкий швед его не знал.Раз ночью Карл, один, сурово,Весь лагерь свой обозревалИ у орудья часовогоСлучайно сонного застал.То Гинтерфельд был. Зная это, —Что часовой не может сесть, —В испуге пушку сняв с лафета,Он быстро ею отдал честь.Остановился, озадачен,Карл изумленный перед ним,И Гинтерфельд был им назначенТелохранителем своимИ «Пушкой» прозван. И с поры тойНе знал соперников себеНи в славной «Речи Посполитой»,Ни между шведами в борьбе.И вот он встал пред казакамиИ вызов войску предложил,Чтобы померить с удальцами:Избыток исполинских сил.— А где Бугай! Послать Бугая! —Раздались крики.Пред толпой,Борьбой потешиться желая,Встал запорожец. Рост большой,На плечах жилы, как канаты,Кривые ноги, — страшен вид, —И чуб огромный и косматыйПочти на поясе лежит.Взбесился как-то бык в станицеИ начал всех рогами бить,Из казаков никто решитьсяНе мог быка остановить.А он — тогда-то казакамиЗа то Бугаем прозван был —Взял за рога быка рукамиДа и на землю уложил!И вот сошлись герои этиИ крупно, крепко обнялись.Их руки, как стальные сети,Как корни дерева, сплелись.То шаг назад, то вбок нагнутся,То вдруг подвинутся вперед,Устали оба, страшно бьются,Никто победы не берет.И смотрит Карл, он верит в шведа,Улыбка на его устах.И прав король: теперь победаУ Гинтерфельда уж в руках.Бугай случайно поскользнулся,Его глаза покрыл туман,Момент… другой… перевернулся,Упал казачий великан!— Виват! — тут шведы закричали.Кричат казаки:— Ложный бой! И ятаганы засверкалиНад возмутившейся толпой.И вынул саблю швед суровый…Единый миг — и кровь прольет.Но голос прозвучал громовый,И Гордиенко сам идет.— Прочь ятаганы! Аль не бились,Аль мало крови и войны!И руки мигом опустились,И сабли спрятаны в ножны.— Здесь не война была, потеха, —Шутя играли меж собой,А вы, ребята, вместо смеха,Всегда затеять рады бой.Ну, швед, давай со мною биться,Сам поборюсь на этот раз,И должен кто-нибудь свалитьсяИ побежденным быть из нас!Швед согласился. Крепко разомДруг друга руки оплели,И не моргнули шведы глазом,Как Гинтерфельд лежит в пыли…Спокойно, тихими шагами,В свою палатку Карл пошел,Поняв, с какими удальцамиЕго старик Мазепа свел.

«Да, приятель, было время:Жили ведь и мы,Не носили за плечами,Как теперь, сумы!..» —Говорит в питейном нищий —Великан седой.«Как же бедность приключилась,Дедушка, с тобой?»«Как? Долга моя, брат, сказка,Словно поле ржи,Что желтеет за окошком…»«Дедко, расскажи!»«Рассказать?Да на лохмотьяЭдак не гляди,Сам не знаешь, что случитсяДальше, впереди…Я не хуже этой чуйку,Милый мой, носил,Как годов поменьше былоДа побольше сил!На седьмой десяток пятыйМне идет теперь!Молодчага был я прежде,Не мужик, а зверь.Красных девок на гулянкеКто развеселит?Кто в бою кулачном крепчеЗа своих стоит?По весне кто лед на ВолгеПервый перешел?Кто на нож полезет смело?Кто? — Кузьма Орел!..Был мужик я! За ухваткуПрозвали ОрломИ в остроге записалиТак меня потом!»«Как в остроге? Ты отколя?Здешний али нет?»«Издалеча, милый, с Волги», —Отвечает дед.«С Волги-матушки широкой,С самых Жигулей…»«Погоди-ка-сь; эй, еще намВодочки налей!»Целовальница-красоткаНалила сама…«На-ко пей во славу божью,Дедушка Кузьма…»«Со свиданьем! Эта водкаТак и жжет огнем…Славно! Слушай, говорил-тоЯ тебе о чем?Да! В деревне ЖигулихеЯ родился… ТамРос, гуляючи по ВолгеДа по Жигулям…И места у вас! Ей-богу,Не места — краса:Жигули с дремучим лесомЛезут в небеса!Ни души там! В поднебесьи,На вершине скал, |(Царь-орел гнездо свивает,Там и я бывал!Заберешься на вершину —Все перед тобой!Волга яркая сверкаетЛентой голубой…А за Волгой желтой шапкойИ Царев курган,Словно виден на ладони…Разин-атаманПод курганом с удальцами,Грабил в старину…Кто сдавался — не обидел,Нет — пускал ко дну!..Да и мы в былое времяДелали дела…Волга-матка эту тайнуВ море унесла!От Усы-реки, бывало,Сядем на струга,Гаркнем песню — подпеваютСами берега…Свирепеет Волга-матка,Словно ночь черна,Поднимается гороюЗа волной волна.Через борт водой холодной,Плещут беляки,Ветер свищет. Волга стонет,Буря нам с руки!Подлетим к расшивне:— Смирно!Якорь становой!Шишка, стой!Сарынь на кичку!Бечеву долой!Не сдадутся — дело плохо,Значит, извини!И засвищут шибче буриНаши кистени!..Дай-ка водки…Было время,Почудили мы,Не носили за плечами,Как теперь, сумы!»

Не смейтесь, что все я о воле пою:Как мать дорогую, я волю люблю…Не смейтесь, что пел я о звуке оков,О скрипе дверей, да о лязге штыков…О холоде, голоде пел, о беде,О горе глубоком и горькой нужде.

Покаюсь: грешный человек —Люблю кипучий, шумный век.…И все с любовью, все с охотой,Всем увлекаюсь, нервы рвуИ с удовольствием живу.Порой в элегии печальнойЯ юности припомню дальнейИ увлеченья и мечты…И все храню запасы сил…А я ли жизни не хватил,Когда дрова в лесу пилил,Тащил по Волге барки с хлебом,Спал по ночлежкам, спал под небом,Бродягой вольным в мире шлялся,В боях турецких закалялся,Храня предания отцов…Все тот же я, в конце концов,Всегда в заботе и трудеИ отдыхаю на «Среде».

Здравствуй, русская махорочка,С милой родины привет,При тебе сухая корочкаСлаще меду и конфет!Все забудешь понемножкуПеред счастием таким,Как закуришь козью ножкуДа колечком пустишь дым.Закурив, повеселели,Скуки схлынула волна,И слабеет дым шрапнелиПеред дымом тютюна.Эх, махорочка родная,В русских выросла полях,Из родимого ты краяК нам пришла врагу на страх.В голенище сунув трубку,Все и бодры и легки.И казак несется в рубку,И солдат идет в штыки.Эй, Москва! Тряхни мошною,На махорку не жалей,С ней в окопах, ближе к бою,Нам живется веселей!

Я вижу даль твою, Россия,Слежу грядущее твое —Все те же нивы золотые,Все тот же лес, зверей жилье.Пространства также все огромны,Богатств — на миллион веков,Дымят в степях бескрайних домны,Полоски рельсовых оковСверкают в просеках сосновыхИ сетью покрывают дол,И городов десятки новых,И тысячи станиц и сел.Пустыня где была когда-то,Где бурелом веками гнил,Где сын отца и брат где братаВ междоусобной распре бил, —Покой и мир.Границ казенныхНе ведает аэроплан,При радио нет отдаленных,Неведомых и чуждых стран.На грани безвоздушной зоныПри солнце и в тумане мглыЛетят крылатые вагоныИ одиночные орлы.Нигде на пушки и гранатыНе тратят жадный капитал —Зачем — когда мы все богатыИ труд всех в мире уравнял.Когда исчезнули границы,Безумен и нелеп захват,Когда огнем стальные птицыВ единый миг испепелятТого, кем мира мир нарушен,Да нет и помыслов таких —Давно к богатству равнодушенБескрылый жадности порыв.А там, на западе, тревога:Волхвы пережитой землиВ железном шуме ищут бога.А мы давно его нашли.Нашли его в лесах дремучих,Взращенных нами же лесах,Нашли его в грозовых тучахДождем, пролившимся в степях,Просторы наши бесконечны.Как беспредельна степи ширь,Кремль освещает вековечныйКавказ, Украину и Сибирь,Пески немого ТуркестанаПокрыты зеленью давно,Их с мрачной джунглей ИндостанаСвязало новое звено.Страна труда, страна свободы,В года промчавшейся невзгодыОдна в булат закалена…Я вижу даль твою, Россия,Слежу грядущее твое.

Я люблю в снегах печальныхВспоминать платанов сень,Тополей пирамидальныхСтройно брошенную тень,Звезд горящих хороводы,Неба южного лазурьИ дыхание свободыВ перекатах горных бурь.

— Чем дальше в море — зыбь сильнее.Темнее ночь, волна грозней…Довольно весел! Ставь-ка рею,Крепи-ка парус поскорей!Чем дальше берег — тем свежей.Летишь вперед. Ревет и хлещетВолна, скользя через борта.А сердце радостно трепещет,Родится вольная мечта.А дальше ночи темнота,Седые гребни волн над нею,Вдали за мной маяк горит,Да ветер гнет и ломит рею,Да мачта гибкая трещит…

Белоснежные туманыНа стремнинах гор висят,Вековечные платаныЗачарованные спят.Влажный гравий побережья,Кипарисов тишинаИ косматая медвежьяНад пучинами спина.

Плугом-революцией поле взбороздило,Старую солому, корешки гнилые —Все перевернуло, все перекосило,Чернозема комья дышат, как живые.Журавли прилёты над болотом реют,Жаворонок в небе, в поле — труд в разгаре.Распахали землю. Взборонили. Сеют —А кругом пожаров еще слышны гари…

Над вершиною кургана,Чуть взыграется заря,Выдыбает тень Степана: —Что за дьявол? Нет царя?Нет бояр? Народ сам правит?Всюду стройке нет конца!Чу! Степана в песнях славят,Воли первого бойца.На своем кургане стоя,Зорко глядя сквозь туман,Пред плотиной ВолгострояШапку скинул атаман.

Я рожден, где сполохи играли,Дон и Волга меня воспитали,Жигулей непролазная крепь,Снеговые табунные дали,Косяками расцветшая степьИ курганов довечная цепь.

Экспромты