Алексей Писемский - Взбаламученное море
— С каким дворянином?
— Да как его, батюшка, забыл, как и прозвище-то… регистратором каким-то себя называл.
Варегин при этом вслушался немного.
— Кто же здесь-то собственно был зачинщик? — продолжал исправник допрашивать, не поднимая старика с колен.
— Здесь я, батюшка, я самый главный! — отвечал тот.
— Ступай в сторону.
Старик встал и отошел в сторону.
— А кто еще? Кто еще был зачинщиком? — обратился исправник опять к толпе.
— Я-с! — отозвался сам один из мужиков.
— В сторону!
Мужик отошел и встал.
— Кто еще? — продолжал опять исправник.
Варегин рвал у себя из бороды волосы.
Толпа перешептывалась между собой.
— Да кто еще? — послышался шопот.
— У Матрены они приставали! — ответил чей-то один голос.
— Давайте Матрену сюда! — крикнул исправник, подслушав эти слова.
Двое мужиков пошли за Матреной, и вслед же затем раздался пронзительный крик на всю усадьбу.
— Батюшки, виновата!.. виновата! — кричала Матрена, выгибаясь всем телом, между тем как двое мужиков тащили ее.
— Давай ее сюда! — проговорил исправник.
Матрену подтащили к нему.
— Приставал у тебя, как вот его, — Михайла, что ли?
— Приставал, батюшка!.. приставал!.. — отвечала она поспешно.
— Михайла и барин?
— Оба, батюшка, оба!
— Что ж они говорили?
— По всей, говорят, России ходим, — сомущаем народ.
— Где ж они теперь?
— Не знаю, батюшка.
— Врешь, бестия! — закричал исправник.
— Не знаю, батюшка!.. не знаю!.. — заревела почти в отчаянии Матрена: — все расскажу тебе!
— Ну, рассказывай. Давно ли они были у тебя?
— С месяц, батюшка.
— Что ж они делали?
— Пили они, батюшка, все три дня, что ни были.
— Ну?
— Молоденький-то, тот все шутил со мной!
— С экой-то стервой?
— Да, батюшка, и сам-то он нехороший такой; и на барина-то не похож!
Варегин в это время встал и ушел в горницы.
— Поедемте лучше ко мне, — сказал он Софи и Бакланову. — тут исправник будет производить следствие и приведет все в порядок.
— Ах, да, поедемте, monsieur Варегин, пожалуйста, — говорила Софи, чуть не целуя его.
Вслед затем они все прошли садом и только что сели в поданный Варегина экипаж, как из усадьбы раздались пронзительные вопли.
Это исправник пробирал, с одной стороны, неженку старостина сына за батьку, при чем оба они кричали, а с другой стороны — Матрену, которая только и вопила: — «Шут им дьяволам! шут! Вот их бы так!»
— Пошел скорей! — крикнул Варегин кучеру. — А ведь есть господа, — продолжал он, обращаясь к Бакланову: — которые радуются этой бестолочи… Готовы даже подстрекать ее на народ… Движение здорового общественного организма в этом видят… Не подлость ли, я вас спрашиваю, кровью этих детей омывать свои безумные фантазии!..
— Ужасно! — подтвердил в свою очередь и Бакланов.
14
Изобличение
Друзья наши, проехав Ковригинское поле, сейчас же очутились в свежем, спокойном лесу.
Софи все это время смотрела на серьезное Варегина, на его голубые, спокойные глаза, на его запыленные бакенбарды. Не давая себе отчета — почему и отчего, она чувствовала в одно и то же время страх и уважение к нему.
Бакланов между тем припоминал те мириады фраз, которые раздавались около него в Петербурге, — фраз, против которых он сначала ратовал, а потом и сам стал повторять их.
Голос Варегина разбудил наконец их обоих от их собственных мыслей.
— Вот и мое пепелище! — сказал он.
Перед домом, в небольшом садике, два мальчика и две девочки рылись в земле.
Самый дом, или, скорее, большая крестьянская изба, был разделен на две половины: в одной жил сам хозяин, а в другой — дети.
В комнатах было чрезвычайно чисто и просто: дубовый обеденный стол, ситцевая мебель, термометр и барометр на стене.
— Милости просим! — сказал Варегин, вводя своих гостей.
Вошла красивая крестьянская женщина в белой рубашке и опрятном сарафане.
Варегин велел ей подавать обед.
Когда стали садиться за стол, он отнесся к Софи:
— Не угодно ли вам занять место хозяйки?
Софи села.
— А вот эту команду позвольте ко мне, — продолжал Варегин, передвигая к себе приборы всех четверых детей: — всем бы они народ исправный, да сами резать еще не умеют.
И вслед затем он начал им резать.
Дети, как маленькие голубятки, смотрели ему в рот и на руки.
Бакланов при этом вспомнил своих детей и незаметно вздохнул.
— Вы давно лишились вашей супруги? — спросила Софи хозяина.
— Да в тот же год, как и из службы выгнали: почти вместе получил эти два удовольствия.
— Вам недаром судьба такие испытания посылает. Она знает, что вы крепыш и выдержите, — сказал ему Бакланов.
— Никакой тут нет судьбы: в первом случае российская глупость, а во втором — петербургский климат, — отвечал Варегин.
После обеда Софи ушла с детьми погулять в поле, а приятели сели у открытого окна пить кофе…
— Вы не думаете жениться, Варегин? — сказал Бакланов.
— При детях-то? — спросил тот.
— Да при детях обыкновенно и женятся, чтобы мать им дать.
— Дети такое нежное и хрупкое существо, что требуют всей нежности человеческого сердца, а это возможно только в родителях, которые обыкновенно органически к ним бывают привязаны.
— Но мачеха будет любить их из любви к вам.
— Н-ну! — произнес Варегин: — я в эти тонкие чувства, признаюсь, не очень верю; их обыкновенно достанет только месяца на два после брака.
Друзья на несколько времени после того замолкли.
— А эта красивая женщина, которая подавала нам обедать, на каком положении? — спросил Бакланов.
Варегин улыбнулся.
— Вы все по себе судите? — сказал он. — А вот кстати за откровенность откровенностью отплачу: в каких вы отношениях с этой госпожой, кузиной, что ли, вашей?
Бакланов очень сконфузился.
— Я ей родня… — пробормотал он.
— Я это потому вас спрашиваю, — продолжал Варегин: — что мне мужики на сходке говорили: «Вот-де, говорят, мало что сама приехала, да и любовника еще своего привезла!»
— Им-то, скотам, что за дело! — проговорил Бакланов и потом, помолчав, прибавил: — конечно, в этом случае скрываться перед вами не стану…
— Ну, а жена-то как же, а? — спросил с улыбкою Варегин.
— Жена у меня такая холодная и спокойная женщина, что ей решительно все равно.
— Все равно, что вы живете с любовницей? — повторил Варегин.
— Я не то, что живу… — отвечал, начиная теряться Бакланов: — жить постоянно таким образом я не намерен и, как вот все это поустроится, опять возвращусь к семейству.
— Что ж такое поустроится? — допрашивал Варегин.
Бакланов окончательно сконфузился.
— Там… дела разные… — отвечал он как-то неопределенно.
Варегин не спускал с него внимательных глаз.
— Все это, друг любезный, — начал Бакланов после нескольких минут довольно неловкого молчания: — я сам очень хорошо вижу и понимаю, но что делать — затянулся, любовь!
— Э, вздор какой! — перебил с сердцем Варегин.
— Как вздор?.. Неужели ты не веришь в любовь?
— Разумеется, кто ж в нее поверит… Одно только баловство и обманывание самого себя, а между тем у вас есть дети, а перед этою обязанностью, я думаю, все другие мелкие страстишки должны замолкнуть.
— Я детей и люблю, а разлюбил только жену.
— Да ведь и все не целую жизнь пылают к женам страстью, а руководствуются в этом случае чувством дружбы, уважения к женщине, чувством наконец собственного долга.
— Хорошо чувство дружбы! — воскликнул Бакланов. — Ты знаешь ли, — прибавил он уже полушопотом: — что я последнее время говорить не мог без злобы с женой, звука шагов ее слышать без ужаса.
— Что ж, она нехорошая разве женщина?
— Напротив, ангел по душе и собой красива.
— Так отчего же?
— А оттого… Я, например, человек вовсе не злой, а бывали минуты, когда готов был совершить преступление и убить ее.
— Господи помилуй! — воскликнул Варегин.
— Да, да! — повторил Бакланов.
Варегин несколько минут усмехался про себя.
— Никогда бы вы никакого преступления не совершили, проговорил он: — и, вероятно, к этой госпоже получите точно такое же чувство, потому что вся ваша любовь и нелюбовь есть не что иное, как развращенное воображение и стремление к чувственному разнообразию…
Замечание это было слишком верно. Бакланов почесал у себя только в затылке.
— Никогда я к этой женщине не чувствовал ничего подобного, проговорил он глухим голосом.
— Ну, так будете чувствовать! — сказал спокойно Варегин.
— Может быть, — отвечал Бакланов.
