Красные облака. Шапка, закинутая в небо - Эдишер Лаврентьевич Кипиани
«…Каждый вечер, после съемок, как только закатится солнце, они исчезают. Правление колхоза предоставило нам, съемочной группе, старое школьное здание. Мы с Гурамом живем вместе в одной комнате. Мне обычно не удается заснуть до его возвращения. Он раздевается и ложится в постель, не зажигая света. И мне кажется, что не зря, — боится, как бы я чего-нибудь не заметил по его лицу.
Иногда я думаю — может, мне все это мерещится? Может, я слишком предан тебе и от этого раздуваю безобидные вещи в целую историю? Может, я смотрю на горы с слишком далекого расстояния, и они кажутся мне пустынными и некрасивыми, а на самом деле они покрыты густыми лесами, в лесах журчат родники и сладко поют птицы? Иными словами, может, Гурам любит Дудану, любит больше, чем самого себя, — вот что я хочу сказать.
Прерываю письмо на минуту.
Я увидел через окно Гурама и Дудану — они появились во дворе. Я испугался, как бы Гурам не зашел в комнату, спрятал письмо под разбросанными по столу листами сценария и сделал вид, что работаю. Но они не вошли в дом, а расположились на скамье против моего окна и заговорили со школьным сторожем. Сегодня пасмурно, съемок нет, мы все свободны. Дудана в белом свитере, на плечах у нее накинут пиджак Гурама. Гурам поднимает с земли желтый лист платана, кладет его себе на кулак и бьет сверху ладонью другой руки. Лист лопается с громким звуком. Дудана слушает старика сторожа и время от времени кивает, как бы поддакивая. Я написал «поддакивая», и вдруг это слово показалось мне некрасивым, грубым — даже захотелось зачеркнуть…
Когда Дудана двигается, вся ее стройная фигура, ее изящная голова, ее длинные руки от плеч до кончиков тонких пальцев становятся вдвое красивей — так хорошеет под ветром густолиственное дерево. Ты знаешь это ее движение — когда она поднимает руки к голове и поправляет себе волосы? Следил ли ты когда-нибудь в такую минуту за ее пальцами, как бы ищущими что-то?
Гурам опять положил на кулак желтый лист и хлопнул по нему ладонью. Дудана вздрогнула, обернулась к нему, что-то говорит — должно быть, бранит его за то, что напугал ее. Гурам смеется, довольный собой, наклоняется, поднимает с земли еще один лист…
Как мне хочется отодрать его сейчас за уши! Только чтобы он при этом понял, за что его наказывают.
Джаба!
Дудана заметила меня и показывает знаком, чтобы я спустился во двор. Посмотрела на мое окно, почувствовав, что я пишу о ней? Так или иначе, я должен выйти. Так что извини — вообще извини за все.
Я собирался вернуться в город, но, подумав, остался здесь. Мне кажется, что мое присутствие хоть немного связывает Гурама. Скоро он сам собирается в город — отснятая пленка давно отправлена на студию, наверно, уже и позитив изготовлен, надо его посмотреть. Я приеду вместе с Гурамом. Во всяком случае, ко дню твоего рождения постараюсь быть в Тбилиси.
Дудана машет мне рукой и зовет меня! Так странно мне слышать свое имя — точно это сочетание звуков и не имя вовсе!
Прости меня.
Твой Нодар».
ТАНЕЦ АНИТРЫ
— Лиана?! — Джаба выбегает в коридор навстречу первой гостье, обнимает ее за плечи, притягивает к себе.
Лиана приподнимается на цыпочки и целует Джабу в щеку.
— Поздравляю, Джаба!
С ее плаща стекает струйками вода; на полу обрисовывается мокрый круг. Потом Лиана делает шаг в сторону — и плащ начинает чертить новую окружность.
— Ты помнишь мой день рождения, Лиана? — Джаба потирает влажные руки, чтобы они скорее высохли.
— Помню.
— Заходите, пожалуйста! — доносится из комнаты голос Нино.
— Почему же ты не сказала мне в редакции?.. Ни-. чего, заходи так, разденешься в комнате.
— Потому что ты сам ничего мне не сказал, — говорит с упреком Лиана.
— В редакции я никому не говорил, я и не собирался справлять свой день рождения.
— Войди, Лиана, войди, пол для того и существует, чтобы его пачкали, — встречает гостью Нино.
— Но мне позвонили: дескать, не отвертишься, все равно придем, так что готовься.
— Кто позвонил?
— Друзья. Вот-вот придут, мешкать нет времени. Мама тут наскоро что-то устроила.
— Великолепное угощение! — Лиана обходит вокруг стола и садится.
Нино видит мокрые следы ее туфель на полу.
— Ах, бедная девочка, да ты, кажется, и ноги промочила. Сейчас я найду тебе какую-нибудь обувь на смену! — И Нино заглядывает под никелированную кровать.
— Не беспокойтесь, пожалуйста, мне ничего не нужно.
— Вот туфли… Для тебя, конечно, простоваты, но все же лучше не рисковать простудой.
— Большое спасибо.
— Что нового в редакции? — спрашивает Джаба. — Я сегодня ушел раньше времени.
— Да ничего… Письмо редактора ты видел?
— Нет! Пришло письмо?
— Я думала, ты знаешь.
— Что он пишет?
— Это просто открытка. Привет всем нам.
— А кому адресовано?
— Конечно, Ангии. Не мне же! На днях я так накричала на этого самого Ангию, что…
Джаба улыбается.
— За что накричала?
— Он этого заслуживал.
— А все же? Скажи, если не секрет.
— Я, говорит, посмотрел твою анкету, ты училась в музыкальной школе и исключена из шестого класса. Что ты такого, говорит, натворила в четырнадцатилетием возрасте? А сам так гадко улыбается…
— Насколько мне известно, ты два года лежала в гипсе.
— Да.
— И что же ты сказала Ангии?
— То, что сказала!
Мама зовет из коридора:
— Джаба, гости пришли, встречай.
Первым всплывает из колодца витой лестницы Нодар. В каждой руке у него по две бутылки шампанского. Похоже, что он уже навеселе.
— Зачем это? — показывает на бутылки Джаба; они целуются.
— Смотри, чтобы они ничего не заметили! — говорит Джабе на ухо Нодар.
Нодар уже виделся с Джабой после возвращения из экспедиции С Гурамом и Дуданой Джаба еще не встречался. Женские каблуки равномерно, как часы, отстукивают на железных ступеньках оставшиеся до встречи секунды. Джаба растерян. Он не знает, как себя вести: устремиться навстречу с приветственным возгласом или оставаться на месте и хранить молчание. (Дудана подает ему руку, Дудана целует его, Дудана похудела, Дудана красит губы, Дудана забыла о Джабе, он для Дуданы ничего не значит. Ему все показалось… «Я должна скоро уйти», — говорит Дудана…)
Появляется Гурам. У него тоже по две бутылки шампанского в каждой руке.
— На лестнице мужчина должен идти впереди.
