В тайниках памяти - Мохамед Мбугар Сарр
Я называл его «Мааг эс», что на моем родном языке, серерском, означает «старший брат». А он на своем языке, пеуль, называл меня «Миньелам», то есть «младший брат». Шериф был счастлив, когда узнал, что я в Сенегале. В его голосе мне слышалась крайняя усталость – во время этих событий он, конечно, был нужен очень многим. Он позвал меня назавтра отобедать у него, и я принял приглашение.
Через несколько часов я, не торгуясь, договорился с таксистом, который согласился отвезти меня в Старый город. Я решил не брать отцовскую машину. Такси неспешно катило по улицам, и я без конца перескакивал мыслями от того места, куда направлялся, к Элиману.
Все, кто пытался найти Элимана, ставили главной целью проникнуть в тайну его личности, а меня по-прежнему влекла тайна его творчества. Элиман и в своих скитаниях продолжал писать. Гаитянской поэтессе довелось услышать несколько страниц из его новой книги, но она утверждала, что не помнит, о чем в них шла речь. Этот провал в памяти явно противоречил ее словам о том, что эти страницы произвели на нее огромное впечатление. Как можно забыть то, что тебя потрясло? Я был склонен думать, что гаитянская поэтесса все помнила, но не захотела делиться услышанным с Сигой Д.
Впрочем, поэтесса это отрицала. Нет, Corazon, говорила она, я не запомнила эти страницы, но я пыталась их найти. А главное, я хотела найти Элимана. Мне не хватало его. После десяти лет, проведенных в Париже, я решилась и попросила о переводе в Сенегал. Это была родина Элимана, а он, если помнишь, говорил, что конечная точка его путешествия должна совпасть с начальной. Возможно, подумала я, его слова надо понимать буквально. Возможно, после долгих странствий он затосковал по родине и решил вернуться. Или понял, что может завершить свое главное произведение только на родной земле. Мне нашли должность в Дакаре, и в 1980 году я туда перебралась.
У меня не было никаких сведений о его прошлом. Элиман никогда не распространялся о своем происхождении. Только однажды упомянул, что вырос недалеко от большой реки, а учился в школе у католических миссионеров. Но он ни словом не обмолвился ни о своей семье, ни о своей деревне. Я не слышала от него ни одного имени. Я потратила два года, объездив долины двух крупнейших рек – Сенегала на северо-северо-востоке и Гамбии, ближе к западу, в районе Сине Салум. Но без конкретной информации эта миссия была невыполнима.
Я ездила наугад, одна, в выходные и в отпуске. Направлялась то на север, то в центр страны. Раскатывала по этой огромной территории на машине, без путеводителя, без карты. Я ехала быстро. Я всегда ездила быстро. Зачем нужен автомобиль, если не для наслаждения головокружительной скоростью? При поисках Элимана моя любовь к скорости казалась еще более оправданной: я хотела найти его как можно раньше. Хотя уже во время первой поездки поняла, какая это глупая затея. Я знала, что мне никогда не найти Элимана таким способом, если только не вмешается божественное провидение. Приехать в деревню и пытаться спрашивать у людей, которые не говорят на вашем языке и разглядывают вас с любопытством, не знают ли они писателя по имени Элиман… Это было столь же смешно, сколь и бесполезно. Я выяснила у сенегальских коллег, как будет «писатель» и «поэт» на языках их страны, и, узнав это, снова отправилась на поиски. В каждой деревне я спрашивала, на каком языке здесь говорят, доставала из сумки листок с переводом слов «поэт» и «писатель», произносила их и добавляла: «Элиман». Затем пыталась жестами объяснить, что разыскиваю этого человека. Чаще всего ответом мне были смешки или растерянность на физиономиях, что у меня самой вызывало приступ веселья. Иногда я получала очень длинные ответы с указанием направлений и делала вывод, что некий поэт, или кто-то вроде поэта, или кто-то, кого считали поэтом, жил в этой деревне, или в окрестностях, немного подальше, вон в той стороне. Я ехала туда. Конечно, раз за разом оказывалось, что речь шла не об Элимане, а о других поэтах или сказителях, колдунах и колдуньях, сочинительницах, создателях легенд, придворных гриотах, повелительницах ритмов, исполнительницах эпических поэм и прочих пастырях молчания. Может быть, все они были лишь вероятной альтернативой образа Элимана… Случалось, я проводила с одним из них час или два. Мы разговаривали каждый на своем языке, без переводчика. Иногда он или она пели. Иногда я читала вслух стихотворение. Я была убеждена, что мы говорим об одном и том же.
Так продолжалось больше двух лет. Эти поездки и встречи помогли мне узнать вашу страну и полюбить ее. Повторяю, я очень скоро поняла, что ни Элимана, ни его родных мест мне не найти. Возможно, в Сенегале были другие большие реки или рукава рек. Возможно, Элиман сказал мне неправду, и на самом деле он вырос в Дакаре или в Ндаре. Но я не отказалась от этих путешествий. Для меня они стали поэтическим приключением. Уметь сказать «поэт» или «поэзия» на всех языках страны, которую открываешь для себя, – разве это не сродни поэтическому творчеству? Разве не так оно рождается?
В 1982 году я прекратила эти путешествия. И в тот самый момент, когда я перестала его искать, я его нашла. Или он меня нашел. В первый уик-энд, который я провела в Дакаре, а не в очередной поездке по стране, Элиман пришел ко мне. Я хочу сказать, что он мне приснился. Это было не в первый раз с тех пор, как мы расстались в Буэнос-Айресе; случалось это и в Сенегале. Но этот сон был особенный: в нем Элиман говорил, что я ему нужна. Я спросила, чего он хочет, он ответил на языке, которого я не понимала. Я сказала, что не понимаю этот язык. Он повторил по-французски, что я ему нужна. Я опять спросила, чего он хочет. Он опять ответил на непонятном языке. И так все время, пока я не проснулась.
Этот сон был странным еще и потому, что его действие происходило в хорошо знакомом мне месте. Я иногда ездила туда после работы, чтобы побыть одной. Это была маленькая рыбацкая хижина на пляже в Нгоре, напротив острова. На берегу еще осталось несколько таких домишек, хотя ими никто не пользовался. Я приезжала туда, читала или смотрела на море. Во сне мы с Элиманом
