Евгений Замятин - Том 1. Уездное
– Послушайте, подпоручик Колумб… Я уже… уже этого не понимаю. Вы знаете, о чем?..
– Нет, ваше превосходительство, не знаю, – чистосердечно сказал Колумб.
– И еще отпираться? Уди-ви-тельно! Не знаете – я вам скажу. Вы преградили дорогу, вы не пускали пройти молодую девушку. И вдобавок эта девушка была…
Колумб недоуменно молчал. «Преградил дорогу – не позволял пройти?..»
– …моя дочь, моя Дочь, дочь вашего ко-ман-дира! – крикнул Пфуль.
Колумб широко распялил глаза. И помалу, помалу просветлел, улыбнулся: он опять – понял. И сказал:
– Я прошу извинения у вашего превосходительства. Я сознаюсь. Это действительно так. Я готов обещать…
Дерево отмякло – отошел командир.
– По означенному случаю вместо гауптвахты объявляю вам выговор.
– Покорно благодарю, ваше превосходительство! – весело, по-солдатски, крикнул Колумб и – левое плечо вперед.
Колумб шагал радостно, крепко, по твердой земле.
«Да, да. Пусть „преградил дорогу“ – я согласен…»
Дома его встретил Володя. Нынче был он наособицу лубочный: лихие черные усики торчали торчмя, щурились вишенки-глаза, в охотницкий присвист слагались пунцовые губы…
Стал было Володя Колумба пытать, как да что командир – и вдруг не стерпел, перебил, подмигнул:
– А я, брат, втюхался по сих пор… В Панни, в нее. Колумб молчал. Володя нагнулся к уху:
– Да и она – в меня тоже. Это я тебе по секрету. Я, брат, думаю: какого ч-черта, уж не жениться ли мне на ней. Ей-Богу, а?
Вдруг Колумб как будто уразумел: крепко этак, как другу, потряс руку Володе:
– Ну, конечно, чудачина, женись, чего там. Раз ты ее, а она тебя… Я за тебя, Володя, очень рад, от… от… от души…
А уж дальше он был сам собой. Все сумерки без огня просидел в своей комнате. И как только вздрогнули на небе весенние звезды, Колумб вышел из дома и, упрямо не глядя туда, где синел старым снегом Тяпкин лог и где, наверное… он знал, ну, знал вот всем нутром…
Нарочно медленно шел Колумб на Третью Поперечную к Водоемким, к Лизаньке. Насвистывал что-то. «Вечер такой распрекрасный, тьма тьмущая звезд…»
Лизанька так протянула Колумбу точеную ручку, так зацвела, что Колумбу стало даже стыдно малость. А чего – он и сам не сказал бы.
За самоваром сидел старик Водоемкий. Когда он дома бывал, всегда уж сам ведал чаем. Особливые секреты имел, как заваривать надо какой чай, как наливать: как он – так никто не сумеет.
Беловолосая, белая вся, полковница протянула мужу свою чашку:
– А ну-ка, еще одну, старик?
– Это я-то старик? – Водоемкий стукнул каблуками, да эх… сапоги-то уж стариковские козловые без шпор… – Я вот на Масляной со шпорами надену, отхватывать мазурку пойду…
– А вы знаете, как он танцовать стал? – повернулась полковница к Колумбу и обсыпала его, как снегом, смехом белым и тихим. – Он меня приглашает… (я еще девчонкой, как вот Лизанька, была…) Танцовал, танцовал, сели – разговором стал занимать: «Да-с, – говорит, сударыня, вы не думайте, я не как прочие, я для пользы танцую, мне это доктор для моциону прописал, от запору-с…»
Попунцовел, засмеялся старик. Зазвенела Лизанька тонким фарфором, глядя Колумбу в глаза. «Они хорошие, и Лизанька – хорошая».
– Лизанька, где мы будем на Масленицу танцевать? – ласково, как ребенка, спросил он.
И так же, как отец, Лизанька пунцом покрылась.
– Вы-ыдумаете еще… А бал у командира будет большой?
– Ну вот, хоть бы так, – еще ласковей, бледнея, сказал Колумб.
Дома застал Колумб Васина и Володю за поздним чаем. Шурочки Васиной – по вечной ее повадке – не было дома.
Володя, видимо, сердился, страшно таращил глаза. А Васин заливался, помирал, зажмурясь, потирал в громадную гармонику собранный лоб.
– Да я же говорю, что женюсь я, женюсь, ну? – наседал Володя.
– А ты лучше, чем жениться… ох-хо-хо… купи себе дорожную жену. Вот же, вот, в Мюр и Мерилиз каталоге на странице сто восемьдесят пятой… Вот че-мо-да-ны, вот не-се-се-ры, а вот до-рож-ная жена – последняя новость, ну?
А когда Володя рвался заглянуть в Мюр и Мерилиз каталог, Васин захлопывал книгу, Володе поглядеть не давал.
– Врешь, наверно! Какая такая дорожная жена? Такой и не бывает, наверно, врешь… – но, видимо, верил Володя со страхом: тогда, правда, чего же и жениться, если у Мюра и Мерилиза есть?
– Я ему говорю: выписывай наложенным платежом… – закатывался Васин, тыкая толстым пальцем Володю в живот…
Руки в карманы, петушась – ни дать ни взять Еруслан Лазаревич перед сражением – Володя встал, отошел…
– Да бишь, – вспомнил Володя, – я от Панни приглашение получил. На бал. Какой-то и тебе пакет, да он у меня вот тут вот.
– Дай, – потянул Колумб руку.
– А ты попроси хорошенько, как надо. А то: «да-ай»…
Упористо расставил Колумб ноги, голову нагнул – с жесткими колечками волос по обеим сторонам лба. Сейчас вот брухнет – и прощай, Володя…
– Я тебе говорю… – очень тихо сказал Колумб, глядя вниз.
– Да ты… – начал петушисто Володя, но, увидев, увял. Достал из кармана конверт, со злостью швырнул его Колумбу куда-то в живот.
«Да, это она, Панни… Всем – одинаково, должно быть, на одинаковой бумаге: „Очень прошу Вас не отказаться…“»
Было «Вас» отмечено чуть заметной чертой… И от этой чуточной черточки все ходуном заходило в Колумбе.
Задул лампу. Лег. И тотчас перед ним, где-то в самом сердце тьмы, затлел алый блеск – алый, как мак, как головня в темной воде пруда.
«Раз, два, три… – отсчитывал Колумб не то дни, не то боль, ударявшую в сердце. – Через три дня… Это будет, будет же, – я, я, говорю…»
Нагибался Колумб над глубью тихого, темного смертной тьмою пруда, нагибался все ниже… Горел – не мог заснуть. Встал – фортку открыл.
И пополз к Колумбу желтоватый, древний туман. Закутал Колумба как ватой. Чудно стало Колумбу: вот запрятался он как ловко, поди-ка теперь раскопай… «Вот я тебя и обманул», – смеялся Колумб. «Ты – меня? Ого-го! А попробуй-ка, выпутайся, брат…»
Попробовал Колумб – и никак. Бьется в мягкой невидной вате, в чем-то, чего нет – и не выпутаться…
6Стоял когда-то у самого Тяпкина лога развеселый помещичий дом. Шел тут дым коромыслом. В конюшне, посекшись, играли музыканты так, что помещики в голос ревели. Крепостные балерины-девки вели менуэты, мертвеньких младенцев рожали, закапывали тут же в саду. А на конец концов в том саду прикончил кто-то Ивана Максимыча. Какой такой Иван Максимыч, хозяин ли, гость ли – всем уже заметалось; только вот и помнили, что «Иван Максимыч с трубкой огромадной».
…Ивана Максимыча нету уж в помине, а в покоях по-прежнему все; только вот на конике красного дерева в темной передней не Мишка-казачок, гостей ожидаючи, носом клюет, а нестроевой Семен Вентерь. А то – те же штофные кресла кряхтят и диваны с финифтью мудреные; те же бюры забыто таят бийе ду; от старости желтые щелкают те же шары карамболя; ждут шепот горячий подслушать те же бессчетные чердачки, боковуши и ниши; в золоченых рамах те же все зеркала: на «нынешних» глядят презрительно – тусклым старческим взором.
Зеркала и зеркала… Сзади и сбоку – другой и третий обманчивый мир, и Колумбу навстречу шел тоже Колумб, шел бледный и тоже с нагнутой упрямой головой. И хуже всего: было некуда уйти от темных глаз Панни.
Путался Колумб, кружилась у него голова, притчилось: никакого, ничего настоящего нет, одни лишь дрожащие зеркала.
«Я тебя вижу во сне…»
– Нет, я тебя, – пробормотал вслух Колумб, и не слыхал Колумб, что сказала Лизанька, звонко смеясь. – Что?
– Наши-то две «тумбочки», сестрицы-то мои, за кавалера своего поцапались, – просмеялась фарфорово Лизанька.
И впрямь, на штофной козетке раково-красные петушились две «тумбочки», подскакивали на пружинах друг к другу – вцепятся вот-вот…
Колумб улыбнулся – очнулся: улыбка трезвит куда крепче нашатырного спирта. Лизанька упорхнула, поймал Колумб последнее слово «разниму» и увидел: из зеркала медленно двинулась к нему Панни… Сейчас…
Взглянул – захлебнулся Колумб в ее глазах. Неведомо куда покорно пошел за нею… Закружили винтовые ступени, завесился темной завесой тяжелый топот ног.
В забытой боковуше на полу шуршнули бумаги.
Месяц, заволокшись туманом, трепетал за окном…
Только одни глаза – одни глаза – пред собою видел Колумб.
– Так вы та-ак? – придвинулись глаза. – Вы с этой куклой, вы не хотите ни на…
Оборвала. Из-за далекой тихой завесы – топот ног…
– Я… Я же ведь это… – сказал Колумб. – Я – Иван Максимыч, – хотел сказать и не мог…
Взял теплую ее руку, сжал так, что услышал легкий хруст. И тотчас почуял на своих губах жаркие, жадные губы. Закрыл покорно глаза.
