Южная Мангазея - Киор Янев
«Третий человек» / «The Third Man» (Рид, 1949i
Поверхностный сюжетоплёт Холли Мартенс приглашён с неясной поначалу целью другом детства Гарри Лаймом в решето Вены, разодранной оккупационными властями на множество частей. Лишь подземелье, катакомбы и сточные сети полуразрушенного города подчинены единому богу — пенициллиновой плесени. И когда Холли приезжает, он видит, как Гарри в гробу опускают в это подземелье. Звучит многострунная цитра, будто падают капли. Дело в том что в американском секторе уже научились тонкими шпалами ректифицировать из плесени пенициллиновый эликсир, побеждающий хвори и возвращающий жизнь. Гарри же — мастер венского подполья- к тому времени уже перестроил жизнедающие потоки, подведя их к месту своих похорон, после которых он продолжает теневую жизнь самодержца пенициллинового царства. Гарри обращает пенициллиновый эликсир в болотную жидкость, а сюжетоплёт Холли должен обеспечить поверхностный обмен веществ. Пригласив Мартенса на Венское колесо обозрения. Гарри показывает ему, что процедура переправки людских ингредиентов из пенициллинового сектора в болотный русский — оставляет харонов навар. Однако Холли уже успел влюбиться в Анну Шмидт, катализатор пенициллиновой алхимии Гарри. Хотя она уже обрела иммунитет, Холли противится её отправке в русский сектор, система подпольной циркуляции нарушается и Гарри захлебывается в сточных водах.
«Манон» / «Manon» (Клузо, 1949)
В 1944 г. макизар Робер Дегрие спасает невинную трактирную германофилку Манон Леско от позорных ножниц разъярённых нормандцев. Однако, попав от греха подальше в Париж, легкий передок Манон искрит как кресало от рогов кавалера, окруженного парфюмерными продуктами чёрного рынка. Та воспыхивает, как бордельный джинн, дурманя американского интенданта Джона, который с помощью контрабандного пенициллина прекращает моральное разложение, предлагая ей ехать перебродившей женой в Оклахому. Отчего Дегрие безумеет, и, удавив Леона, сутенёрствующего брата Манон, увозит её через Марсель в экзотические палестины, где, благодаря бедуинской пуле, процесс распада завершается, Дегрие долго носится с погибшей Леско по пустыне, пока, наконец, не сливается в экстазе с летучими фракциями истлевшего верблюда.
«Добрые сердца и короны» / «Kind Hearts and Coronets» (Хеймер, 1949)
Мать Луи, плода неравной любви, была выужена из герцогского гнезда в птичий мезальянс итальянским тенором Мадзини, столь резким, как свист топора, когда-то отправившего голову короля Карла I в небесный экстаз, топографировать который на земле и должно было галантное герцогство, пожалованное его воцарившимся сыном прародительнице рода Челфонт. За особые таланты. Её потомки должны гармонично трепетать с помощью панорамных видов, золотых сечений и охотничьих угодий. Однако местные акустика и оптика погрузнели со временем, так что о них напоминает лишь невероятный, напичканный сорочьими перьями с бликами и свистульками, дизайн шляпки Сибиллы, любовницы Луи, устроившегося в галантерейные приказчики. Чтобы понравиться любовнице, он решает привести герцогство, наследником которого он является в девятой очереди, в аналогичный шляпке вид. Все четыре стихии, где засели обрюзгшие родственники: адмирал-генерал-финансист, толоконный поп и воздухоплавательница-cyфражистска, он очищает с помощью ада, потопа, пожара и стрелы. Правящий же герцог, собирающийся жениться на корове, попадает в капкан, унаследовав герцогство, Луи утешает одну из голубокровных вдов, Эдит, продукт тысячелетнего тонкокостного отбора. Ревнивая Сибилла строит хитроумную ловушку, и палата лордов рада приговорить его к повешению. Однако новый герцог столь элегантен что и петля на его шее должна затянуться каллиграфично, подобно изысканному почерку, которым он пишет в тюрьме мемуар, пока, смилостивившись, Сибилла не выпускает Луи на радость подданным.
«Трудные дети» / «Les enfants terribles» (Кокто, Мельвиль, 1950)
В «Трудных детях» обыгрывается метафизическая геометрия коктовского «Орфея», отправляющегося в зазеркальный мир. Что произойдет, если на месте потусторонней Чёрной Принцессы окажется живая девушка — близнец героя школяра Поля? Чёрная Принцесса не исчезнет, но, потеряв антропоморфный облик, переместится из Зазеркалья в пространство между героями. В виде «чёрных молний» — системы более-менее смертоносных связей брата с сестрой. Так, удар снежком отправляет Поля на одр болезни, который приходится ещё ближе придвинуть к постели Лизы. Он становится сомнамбулой. Во время поездки на море "эта девочка, впервые ехавшая в экспрессе, вместо того, чтобы прислушиваться к смертельному метроному колес — пожирала взглядом лицо брата под пронзительные вопли косматого поезда, ненадолго выводящие пассажиров из сонного оцепенения". Лиза выходит "замуж за смерть своего мужа", богатого Мишеля. Дышит лживая пневмопочта в обиталище вдовы и сомнамбулы. Оно напоминает огромную шахматную доску. Впрочем, чёрные молнии, конечно, побеждают — Лиза, одетая в шахматное платье, видит Поля на биллиардном столе. Он пронзён адом от наконечников стрел, присланным тем же отправителем, что и школьный снежок.
«Карусель» / «La Ronde» (Офюльс, 1950)
В шницлеровской пьесе без особой психологической подоплёки разыгрываются 10 любовных дуэтов. (Венская мармеладова — дуболом с трубочкой — лёгкий передничек — порченый барчук — благородная мессалинка — грушевый муж — разборчивая гризетка — дутый поэт — пудреная актриса — фанфарон в султане.) Каждый персонаж участвует в двух соседних сценках, причем последний, гусарствующий граф, закольцовывает историю у начинающей шлюшки. Кроме любовной тяги у этого хоровода есть ещё одна движущая сила — к высшему социальному статусу. Любовники цепляются друг за дружку по принципу «Репки». Благодаря такому вертикальному виражу Офюльс превращает хоровод в карусель. Буквально строит её посреди декораций, изображающих Вену сецессиона 1900 года. Приставив же поющего карусельщика, обращает Вену в ящик шарманки, внутренности которой набиты завитушками ар-нуво, напоминающими зубчики кулибинского механизма.
«Короткая жизнь», Онетти, 1950
Если бы Достоевский стал писать как Набоков, получился бы Онетти — вероятно, самый значительный писатель из всех, живших в Южных Америках, за исключением Лотреамона. Два в одном флаконе получались бы примерно так — Раскольников (упомянутый у Онетти) идёт убивать процентщицу, а оформляющее его мысли шарканье, лошадиные лепёшки, пятна на стенах и лестничных ступенях одновременно являются мухами в бульоне совсем другого романа, скажем, Идиота, который проявляется на месте первого, лишь только автор слегка смещает угол зрения у читателя. Сюжет такой — эстетическая формула, произведшая на романный свет левую грудь животной красавицы, Гертруды, — жены главного героя, рекламщика Брауэена, одновременно является формулой, скрепляющей весь мир, подобно тому как Млечный путь скрепляет галактику. И когда Гертруда теряет
