Помутнение - Джонатан Летем
В следующий момент Плайбон перечеркнул свой предыдущий вердикт.
– Вообще-то я туплю. Наверняка у Столарски уже есть кандидат мне на замену, и он сейчас смотрит мне в глаза – это ведь ты!
– Я ничего не смыслю в кропоткинизме.
– Ха! Нет, он собирается провести ребрендинг в стиле зловещего «Зомби-Бургера». «Слайдеры Человека-слона», заходите все кому не лень, купите мешок слайдеров у знаменитого урода, жалкого и загадочного!
Плайбон вдруг заговорил в точности как Столарски, словно тот и другой были не заклятыми врагами, а одним человеком, затеявшим игру в двойников, в которой Бруно отводилась роль бессловесного болвана. Прежде чем он успел ответить, Плайбон сунул ему в ладонь обоюдоострую лопатку.
– На! Попробуй-ка, Человек-в-капюшоне, потренируйся, прежде чем узурпировать мое место.
В закусочную вошла пара посетителей. Плайбон натянул на голову велосипедный шлем и кивнул им:
– Вас обслужит мой товарищ, не стесняйтесь, присаживайтесь!
– Погоди, – возразил Бруно, – я же не умею обращаться с кассовым аппаратом.
Плайбон пожал плечами и, выходя за дверь, бросил на ходу:
– Тогда просто отдавай даром.
Присущая ресторанным работникам покорность глубоко засела в сознании Бруно. Он быстро соорудил новую флотилию слайдеров – для этих и последующих клиентов. Вечер только начался, и недавний наплыв посетителей был лишь первой волной. Он выглянул в окно и в промежутках между распечатками политических манифестов, приклеенных скотчем к стеклу, увидел Плайбона. Тот снял огромную цепь с замком, которым был прикован к фонарному столбу его велосипед без переднего колеса, и набросил ее себе на плечо, словно заправский курьер-велосипедист.
Готовые котлетки благополучно возлежали на стальном листе, овеваемые луковыми парами.
– Момент! – обратился Бруно к ожидающим посетителям.
Он нырнул под прилавок и выбежал на улицу, чтобы поймать Плайбона, пока тот не укатил. Бруно все еще держал лопатку, и жирное луковое кольцо медленно сползало по ручке к его пальцам. Тем временем Плайбон с ловкостью циркового фокусника приладил переднее колесо.
– Ты не можешь просто взять и уехать.
Несмотря на нежелание отпускать Плайбона, Бруно невольно поймал себя на мысли, что, оставшись один в закусочной, он сможет втихаря съесть пару слайдеров – чтобы крепче стоять на ногах.
– Почему не могу? Могу! Ты уполномочен снаряжать калорийные бомбы для народа. Не робей, я вернусь и помогу тебе закрыть лавку.
– Куда ты едешь?
– У меня возникла непреодолимая тяга к каннабису. Решил вот сгонять в императорский дворец и проверить, не пополнили ли там мою заначку.
– Какую заначку?
– Не валяй дурака. – С напяленным шлемом лысая голова Плайбона казалась вытянутой и широкоскулой. Он не умел улыбаться, и вместо улыбки на его лице возник кривой вырез, как у персонажа «Маппет-шоу», из которого вырвался невеселый смешок. – Моя заначка валяется в «вольво» леди Макбет.
* * *
С этими словами повар рванул вверх по склону холма, в направлении неведомых Столарски. Бруно вернулся в закусочную: котлетки надо было перевернуть. Он подчинялся тиканью внутреннего хронометра – производственному ритму: сложил слайдеры и затем, открыв кассу, принял доллары. В течение следующего часа он держал ящик кассы открытым, отсчитывая сдачу не на кассовой клавиатуре, а в уме. В конце концов он решился отдать несколько слайдеров бесплатно в час пик, когда из-за гомона и неутихающих насмешек вдруг забыл, кого уже накормил раз или два, а кого не обслужил вовсе. Плайбон привил неиссякаемый дух агрессивности своим завсегдатаям, которые постоянно без стеснения язвили и выражали неудовольствие. Для них это была беспроигрышная игра. Кто-то сфотографировал его за прилавком. А один студентик перегнулся через прилавок и ухватил продавца за болтающуюся веревку. Бруно невозмутимо воздел острую лопатку, словно угрожая отрубить студентику руку, и тот ее тотчас отдернул под перепуганные визги из очереди.
Когда очередная волна посетителей схлынула, Бруно заметил в углу около зеркала, завешанного листовками и плакатами, Мэдхен – она молча наблюдала за ним. Выражение ее лица было таким же участливым, как тогда на пароме, когда она решила, будто Бруно потерял контактную линзу. На ней была его спортивная толстовка с капюшоном, застегнутая на молнию и стянутая на талии шнурком. В этот поздний час на улице, вероятно, похолодало, подумал Бруно, у которого под тесным мешком висельника пот струился по лицу ручьем.
– Ты что, следила за мной?
Она не расслышала укоризну в вопросе.
– Nein, я просто нашла тебя. Наверное, я догадалась, что ты тут. Я просто шла и шла.
– Ну, конечно.
– Это хорошо, что ты не играешь, Александер.
– Да.
Стоит ли ему скорректировать ее предположение? Они словно выработали собственную методику двенадцати шагов, чтобы избавить Бруно от склонности к азартным играм и одновременно уберечь Мэдхен от необходимости делать то, чем она занималась в Берлине.
– Ты нашел работу, ja?
– Да, – подтвердил он.
Его охватила тихая радость. Когда в юности он работал официантом, его нередко охватывало такое же чувство удовлетворенности – едва уловимое, но явное удовольствие освобождать своих ближних от чувства голода, это было все равно как помочь кому-то снять тесный пиджак.
– Ты здесь один?
– Пока да.
– Я могу побыть с тобой? Помочь?
– Да… да.
И с тем же непринужденным изяществом, с которым она залезла в ванну в его квартире, Мэдхен скользнула под прилавок, и Бруно быстро научил немку-вегетарианку складывать идеальный «слайдер Кропоткина».
Гаммон
I
В пору бурной юности Александер Бруно воображал, что у жизни есть лицевая сторона и оборотная. Оборотную сторону воплощало все то, что он видел вокруг себя в Сан-Рафеле, потом в Беркли, в Пиплз-парке и на Телеграф-авеню; в этой изнаночной жизни были его мать и два хозяина мастерской, обитавшие среди белой гипсовой пыли и унижавшие Джун, и домовладелец, старавшийся захаживать в их квартиру на Честнат-стрит в его отсутствие, и зловредные учителя государственной школы, которые держали его в строгости, и другие дети, которых учителя тоже держали в строгости, и сердобольные волонтеры, работавшие в столовках для бездомных, куда частенько забегала Джун за бесплатной едой.
На первых порах Бруно пришлось с превеликим трудом продираться вглубь, туда, где жизнь била ключом, – в мир уборщиков посуды и официантов в «Спенгерз», а потом Chez Panisse, с их дешевыми колесами и скабрезными шуточками, которыми они обменивались за спинами
