Петр Боборыкин - Василий Тёркин
Землемер не смотрел великорусом: глаза с поволокой, искристые зрачки на синеющих белках; цвет лица очень свежий, матовый, бледноватый; твердые щеки, плотно подстриженные, вплоть до острой бородки. Вся голова точно выточена; волосы начесаны на лбу в такую же челку, как и у Сани, только черные как смоль и сильно лоснятся от брильянтина. В чертах - что-то восточное. Большая чистоплотность и франтоватость сказывались во всем: в покрое клетчатого пиджака, в малиновом галстуке, в воротничках и манжетах, в кольцах на длинных, красивых пальцах. С толстоватых губ не сходила улыбка, и крупные зубы блестели. Он смахивал на заезжего музыканта, актера или приказчика модного магазина, а не на землемера. Свою деловую оболочку он оставил у себя: большие сапоги, блузу, крылатку. Одевался он и раздевался изумительно быстро.
Щи все ели первые минуты молча, и только слышно было причавканье жирных губ тетки Марфы Захаровны, поглощавшей пирожок, прищуривая глазки, как сластолюбивая кошка. И Саня кушала с видимой охотой.
- Пирожка хочешь еще, голубка? - спросила ее Марфа Захаровна.
- Я возьму, тетя! - ответила Саня своим детским голоском, и все ее ямочки заиграли.
- А вы, Николай Никанорыч?
- А вы, николай Никанорыч?
Голос землемера звучал музыкально и немного нараспев, с южным акцентом, точно он заводил речитатив на сцене.
Он вбок улыбнулся своей соседке вправо.
Сане от его взгляда, из-под пушистых ресниц, делается всегда неловко и весело, и нежный румянец разливается тихо, но заметно, от подбородка до век. Она быстро перевела взгляд от его глаз на галстук, где блестела булавка, в виде подковы с синей эмалью.
Какие у него хорошенькие вещи! И весь он такой "шикозный"! Явись он к ним, в институт, к какой-нибудь "девице", его бы сразу стали обожать полкласса и никто не поверил бы, что он только "землемер". Она не хочет его так называть даже мысленно.
"Не землемер, а ученый таксатор".
Саня опустила голову над тарелкой со щами, где плавал желток из крутого яйца, и вкусно пережевывала счетом третий блинчатый пирожок - и в эту минуту, под столом, к носку ее ботинки прикоснулся чужой носок; она почувствовала - чей.
Это случилось в первый раз. Она невольно вскинула глазами на тетку Павлу, брезгливо жевавшую корочку черного хлеба, и вся зарделась и стала усиленно глотать щи.
Павла Захаровна подметила и этот взгляд, и этот внезапный румянец.
"Ногу ей жмет", - подумала она и вкось усмехнулась.
Пускай себе! Чем скорее он влюбит в себя эту "полудурью", тем лучше. Женись, получай приданое и - марш, чтобы и духу их не было!
Кончик носка мужской ботинки Саня продолжала чувствовать и не отнимала своей ножки; она застыла в одной позе и только правой рукой подносила ко рту ложку со щами.
Первач, продолжая есть красиво и очень приятно, поворотил голову к Павле Захаровне и особенно почтительно спросил ее, как она себя чувствует. Он давно уже распознал, что в этом доме она - первый номер, и если он в спальне у Марфы Захаровны так засиживается с Саней, то все это делается не без ее ведома.
- Аппетита никакого нет, - выговорила Павла Захаровна и поморщилась.
- Вы бы пирожка, тетя?
Саня спросила и испугалась. Но ей надо было что-нибудь выговорить, чтобы совладать с своим волнением.
Только теперь прибрала она ногу и взглянуть на Николая Никанорыча не решалась... Надо бы рассердиться на него, но ничего похожего на сердце она не чувствовала.
- Ешь сама на здоровье! - ответила ей тетка своим двойственным тоном, где Саня до сих пор не может отличить ехидства от родственного, снисходительного тона.
- Кушай, кушай! - поощряла ее тетка Марфа, и узкие глазки ее заискрились, и Сане стало опять "по себе".
- В каких вы побывали местах? - благосклонно обратилась Павла Захаровна к землемеру.
- В заволжской даче моего главного патрона, Павла Иларионовича.
- Низовьева? - почти разом спросили обе тетки.
- Так точно. Он торопит меня... депешей.
- Где же он проживает? Все в Париже небось?
Павла Захаровна повела на особый лад извилистым носом. Марфа сейчас этим воспользовалась... Она жить не могла без игривых разговоров - намек сестры Павлы касался нравов этого богача Низовьева. У него до сорока тысяч десятин лесу, по Унже и Волге, в двух губерниях. Каждый год рубит он и сплавляет вниз, к Василю, где съезжаются лесоторговцы - и все, что получит, просадит в Париже, где у него роскошные палаты, жена есть и дети, да кроме того и метреску держит. Слух идет, что какая-то - не то испанка, не то американка - и вытянула у него не одну сотню тысяч не франков, а рублей.
- В Париже. Но сюда будет в скором времени, сдержанно и с игрой в глазах выговорил Первач. - И торопит таксаторской работой... той дачи, что позади села Заводного; туда к урочищу Перелог.
- Продавать совсем хочет? - спросила Павла.
- Именно-с, - музыкальной нотой ответил Первач и, почтительно нагнувшись к ней, спросил: - Вам чего прикажете?
На столе стояла бутылка с хересом, кувшин с квасом и графин с водой.
- Мне кваску немножко, - с наклонением головы ответила Павла Захаровна.
Николай Никанорыч, - заговорила шепеляво и громко Марфа, - вы что же все скрытничаете? Ведь вам вся подноготная известна. Должно быть, на свою... принцессу еще спустил... а?
Глазки ее просительно ждали любовной истории.
Первач поглядел в сторону Сани и сделал выразительное движение ртом.
- Да чего же вы стесняетесь?.. Ведь Саня не малый младенец, - выговорила Марфа. - Пора жизнь знать... Нынче институтки-то все читают... Ну, кубышка, скажи: у вас небось "Огненную женщину" читали?
- Кажется, тетя, - весело ответила Саня.
- Ну, вот видите, Николай Никанорыч! - подхватила Марфа. - Расскажите, голубчик, про Низовьева.
- Целую дачу продает? - спросила Павла Захаровна и прищурила значительно глаз.
- Да-с, около шестнадцати тысяч десятин.
- Заложены?
- Как следует. Поэтому-то и нельзя в них производить порубок.
- Чего нельзя?! Нынче все можно.
- Банк следит довольно строго.
- Эх, батюшка, все нынче проворовались!
- Павел Иларионович на это не пойдет. Он очень такой... джентльмен. А продавать ему пришлось...
- Для метрески? - почти взвизгнула Марфа. - Да расскажите, Николай Никанорыч... Ах, какой противный!
- Извольте... с разрешения Павлы Захаровны. Та дама, которая ему обошлась уже в миллион франков, выстроила себе отель...
- Как? гостиницу? - перебила Марфа.
- Дом барский... Так там называют, - брезгливо поправила Павла Захаровна сестру.
- С отделкой отель обошелся в два миллиона франков... Он там, в этом отеле, поблаженствовал месяц какой-нибудь - и в одно прекрасное после обеда муж вдруг поднимает бурю.
- Какой муж? - стремительно перебила Марфа.
- Ее муж, Марфа Захаровна. Она замужем и даже титулованная.
- Дело житейское, - досказала Павла Захаровна. - Супруг на все сквозь пальцы смотрел, пока отель-от сам Низовьев не предоставил ему с женой. Нынче и все так. И в жизни, и в романах.
Саня слушала все еще под впечатлением того, чт/о было под столом между нею и землемером. Она понимала, про какого рода вещи рассказывал Николай Никанорыч. Разумеется, для нее это не в диковинку... И читать приводилось... французские книжки, и даже слышать от подруг. Нынче у всех метрески... Кокоток развелось - страх сколько. На них разоряются. Говорили ей даже в институте про мужей, которые пользуются от этого.
Ей понравилось то, что Николай Никанорыч стеснялся немножко, не хотел при ней рассказывать. Он умница. При тете Павле так и следовало вести себя. У тети Марфы за лакомствами и наливкой можно все болтать. Там и она будет слушать с удовольствием, если смешно.
- И муж его вытурил?
- Вы отгадали, Павла Захаровна.
- А платить-то ему приходится за отель и всю отделку?
- Совершенно верно.
Все трое засмеялись. И Саня вторила им.
- Вот почему и продает он свой Перелог?
В вопросах Павлы Захаровны звучала злобность. Она любила такие истории глупых разорений, хотя и язвила "господ дворян" за их беспутство.
- Продает компании... про которую я уже вам сообщал. На днях ждут сюда представителя этой компании. Говорят - первоклассный делец и воротила. Из мужиков, но с образованием. А фамилия - самая такая простонародная: Теркин.
- Теркин? - вслух повторила Саня и раскатисто рассмеялась.
Ей стало ужасно весело. У ней начался роман как следует... У тети Марфы будет еще веселее.
V
К концу обеда, за пирожным - трубочки с кремом - Первач опять протянул носок и встретил пухлую ножку Сани. Лицо ее уже не зарумянилось вдруг, как в первый раз.
Павла Захаровна беседовала с ним очень благосклонно и, когда он благодарил ее за обед, сказала ему:
- Перед вечерним чаем не завернете ли ко мне... на минутку?
