Дживс и Вустер (сборник) - Пэлем Грэнвилл Вудхауз
– Дживс, – сказал я, выходя вместе с ним из комнаты, – мне надо собраться с мыслями.
– Конечно, сэр, если вы желаете.
– Но это невозможно здесь, среди сплошной чехарды кризисов. Не могли бы вы придумать хороший предлог, чтобы мне смотаться в Лондон на одну ночь? Мне крайне необходимы несколько уединенных часов в мирной обстановке собственной квартиры. Мне надо сосредоточиться. Сосредоточиться.
– А разве вам требуется для этого предлог, сэр?
– Лучше, чтобы он был. Тетя Далия попала в передрягу, и она обидится, если я сейчас брошу ее без уважительной причины. Я не хочу выглядеть предателем.
– Это делает вам честь, сэр.
– Благодарю вас, Дживс. Придумали что-нибудь?
– Вас вызвали в суд в качестве присяжного, сэр.
– Но ведь об этом, кажется, предупреждают задолго.
– Да, сэр, но, когда пришла повестка, я забыл вам ее отдать и вспомнил только сейчас. К счастью, оказалось, что еще не поздно. Желаете отправиться немедленно?
– Если не раньше. Я позаимствую машину Медяка.
– Вы пропустите дебаты, сэр.
– Что пропущу?
– Дебаты между мистером Уиншипом и его соперницей. Они назначены на завтрашний вечер.
– На который час?
– На шесть сорок пять.
– И сколько они будут длиться?
– Вероятно, около часа.
– Тогда я вернусь примерно в половине восьмого. Великое жизненное правило, если вам дорого собственное счастье и благополучие, состоит в том, Дживс, чтобы как можно реже присутствовать на политических дебатах. Не хотите махнуть со мной, а?
– Нет, благодарю вас, сэр. Я непременно хочу услышать выступление мистера Уиншипа.
– Боюсь, дальше «бе-ме» дело не пойдет, – заметил я не без остроумия.
Глава 16
Возвращаясь на следующий день тихой вечерней порой, я отчетливо слышал, как на сердце у меня скребет, и видел без всяких зеркал, что темные круги под моими глазами стали еще темней. Мне пришли на ум сказанные когда-то Дживсом слова о «тяжком и томящем гнете неясного и чуждого нам мира» – не им, кажется, придуманные, а неким Вордсвортом, если я верно запомнил фамилию, – и я подумал, что они неплохо описывают то состояние удрученности, которое испытываешь, барахтаясь посреди океана несчастий и не имея в пределах досягаемости ничего похожего на спасательный круг. С этим «тяжким и томящим гнетом» я успел свести знакомство еще несколько лет назад, когда мои двоюродные братья Юстас и Клод без всякого предупреждения запустили ко мне в спальню двадцать три кошки; теперь этот гнет оседлал меня вновь, и как оседлал!
Рассмотрим факты. Я отправился в Лондон, чтобы побороться в тиши со следующими четырьмя проблемами:
1) Как избежать женитьбы на Мадлен Бассет?
2) Как вернуть Л. П. Ранклу супницу прежде, чем вся местная полиция вцепится зубами мне в загривок?
3) Как прародительнице выцарапать у Ранкла деньги?
4) Как Медяку, будучи женихом Флоренс, жениться на Магнолии Гленденнон?
И вот я еду обратно, а проблемы по-прежнему не решены. Целую ночь и целый день я скармливал им сливки вустеровского мозга, но всего-навсего уподобился престарелой родственнице, бьющейся над кроссвордом из «Обсервера».
Приблизившись к цели путешествия, я свернул на подъездную аллею. На ней, примерно на полпути, был крутой правый поворот, и, сбавив перед ним скорость, я вдруг увидел чью-то смутную фигуру; раздался возглас «Эй!», и оказалось, что это Медяк.
Было видно, что он чем-то недоволен. В его кратком возгласе я расслышал какой-то упрек, насколько вообще можно расслышать упрек в кратком возгласе, и, когда он подошел к машине и просунул в окно верхнюю часть туловища, у меня сложилось отчетливое впечатление, что он чем-то раздосадован.
От его слов впечатление укрепилось.
– Берти, гнида ты несусветная, сколько тебя можно ждать? Я не для того дал тебе машину, чтобы ты возвращался в два часа ночи.
– Помилуй, сейчас только полвосьмого.
Он изумился:
– Всего-навсего? А я думал, гораздо больше. Столько всего произошло…
– Что, что произошло?
– Некогда мне рассказывать. Я очень спешу.
Только сейчас я разглядел в его внешности нечто странное, чего поначалу не заметил. Это была сущая мелочь, но я довольно наблюдателен.
– У тебя в волосах яичный желток, – сказал я.
– Само собой, – отозвался он нетерпеливым тоном. – А что, по-твоему, должно быть у меня в волосах? «Шанель» номер пять?
– В тебя кто-то кинул яйцом?
– Там все во всех кидались яйцами. Нет, прошу прощения. Некоторые кидались репой и картошкой.
– То есть собрание пошло, как говорится, вразнос?
– Не было еще собрания в истории английской политики, которое бы настолько пошло вразнос. Яйца так и свистели в воздухе. От всевозможных овощей света божьего не было видно. Сидкап получил фонарь под глазом. Кто-то пульнул в него картошкой.
Я испытывал двойственные чувства. С одной стороны, мне было жаль, что я пропустил столь впечатляющее политическое мероприятие, с другой стороны, услыхать, что Спод получил картофелиной в глаз, было для меня таким же наслаждением, как вонзить зубы в плод редкостного вкуса и аромата. Я ощутил прилив благоговейного почтения к снайперу, достигшему такой меткости. Ведь картофелина – снаряд некруглый и шишковатый, и послать ее точно в цель может лишь подлинный мастер.
– Расскажи подробней, – попросил я, вполне довольный.
– К чертям подробности. Мне срочно надо в Лондон. Завтра мы с утра должны объехать все регистрационные бюро и выбрать самое подходящее.
Это было что-то не похоже
