Жди меня, когда небо окрасится в розовый - Марат Маратович Мусабиров
Допрос, который казался длиною в вечность, завершился довольно быстро, но меня не отпускали, так как всё еще не было прямых доказательств моей непричастности к смерти Адама. Пришлось сидеть до полного выяснения ситуации. На это ушли чуть ли не сутки. Только после этого меня наконец освободили.
«Эти кретины не додумались поставить камеру в его спальне. Именно из-за их кретинизма я и проторчал хрен знает сколько в этой сраной дыре», – думал я по дороге домой.
Добравшись до квартиры, я ощутил себя непомерно беспомощным. Мне не хотелось делать ровным счетом ничего: ни есть, ни пить, ни читать, ни слушать музыку, ни смотреть фильмы, ни даже разговаривать с Чернышом. Спать не хотелось априори, так что оставалось тупо сесть на кровать и снова думать. Ох, как же я хотел тогда убить в себе эту способность! К тому моменту я просто уже устал размышлять. Голова болела от любых дум. Яркий свет за окном продолжал действовать на нервы, потому я с яростью задвинул шторы.
На экране мобильного светились уведомления: пять пропущенных звонков от Мирай и шесть сообщений от нее же. Я заметил это еще в участке, но отвечать не стал. И сейчас моих сил хватило лишь на то, чтобы написать: «Адам умер. Пожалуйста, оставь меня в покое на некоторое время» и выключить телефон.
«У меня, кроме Мирай, никого не осталось, и я отталкиваю ее в столь трудный час. Наверное, тот еще глупец…»
Распластавшись на кровати и смотря в потолок, я пытался найти объяснение происходящему. И всё приходило к одному-единственному выводу: виноват тут исключительно я. Меня накрыла лавина меланхолии. Сразу вспомнились годы, проведенные как в забвении после исчезновения Мирай.
«Теперь уже я ощущаю пустоту, Адам. Неужели это и есть депрессия? После твоей кончины мир кажется глупой шуткой. Очень плохой шуткой. Ее создатель явно знал, что такое может случаться, так кто же из нас безнадежнее? И к чему вообще такие вопросы? Будто я пытаюсь переложить вину на Бога. Нельзя уследить за всеми муравьями в муравейнике. Кто-нибудь, но будет обречен на муки, которых определенно не заслужил. И тогда получается, что справедливости не существует совсем. Ее придумали люди, которые были не во всём согласны с устоями мира. И те, у кого хватало смелости и сил, устанавливали „справедливость“, хотя, по сути, просто утверждали свои правила, продолжая придерживаться вечного принципа „выживает сильнейший“. Это немного пробивает на смех, однако мне сейчас не до него. Даже плакать не могу. Что со мной происходит?»
Так я пролежал долго и не заметил, что за окном стемнело. Я не мог толком вспомнить, дремал ли. Вроде веки опускал, но терял ли сознание? Не помню. Живот гневно урчал, требуя еды, горло пересохло. Но встать с постели я не мог. Словно в одночасье превратился в амебу. Давно со мной не было такой метаморфозы… Боль и прострация – то, что я олицетворял в то время. Я не знал, что будет дальше. На какое-то время позабыл о Мирай. Всё, что мне оставалось, – тлеющим бычком лежать и ждать, пока это пройдет. Только оно так не пройдет. И я понимал это, но едва ли мог быть уверен в том, что через сколько-то дней смогу встать и потихоньку вернуться к жизни.
Шли дни… В дверь кто-то изредка звонил, но я не открывал. Худо-бедно готовил себе еду, но из-за вялости постоянно ронял посуду. Подолгу не мыл ее – пока вся раковина не заполнялась или пока не заканчивалось всё чистое. Тело не видело душа по двое-трое суток. Мылся я только тогда, когда голова начинала чесаться. О телефоне и вылазках на улицу забыл напрочь. Все шторы в квартире задрал и в окна не выглядывал. В общем, стал депрессивным мизантропом. Но такой образ жизни продлился недолго. Четырнадцатого марта ко мне нагрянула Мирай.
– Я не уйду на этот раз, пока ты не откроешь! – кричала она. – Рэй, ты что, забыл, какой сегодня день? Хватит уже грустить…
«День? А какой сегодня день?..» – спросил я себя, в то время как лежал на ковре в гостиной и смотрел в потолок.
– От-кры-вай! – всё стучала Мирай.
«Я не хочу», – хотел было ответить я, но понимал, что вряд ли смогу напрячь голос так сильно, чтобы это кто-то услышал.
– Мне что, позвонить в полицию? Рэй, ты хоть живой там?
Спустя еще минуты две я всё же смог встать с пола и как-то пойти в сторону двери. Так долго до меня еще никто не докапывался в тот период.
Открыв дверь, я увидел рассерженную, выделяющуюся на сером фоне пигалицу в бордовом пальто, с мокрым зонтом в правой руке и гитарным чехлом за спиной, озаренную падающим на нее спереди мягким светом. Увы, даже ее появление не тронуло меня никоим образом.
– Боже… – Она была шокирована моим видом. – Что с тобой?! Неужели ты серьезно всё это время не выходил из дома? И телефон не включал?..
В ответ я лишь промычал что-то неразборчивое.
– И говорить разучился?.. Рэй, а ну очнись! – Мирай схватила меня за щеки своими теплыми, нежными руками. Что-то пробежало у меня по всему телу. Я немного взволновался. – Уже получше. Наверное, ты забыл, какой сегодня день, да?
– Я д-даже не знаю, какое число… – пробурчал я.
– Четырнадцатое марта. Сегодня мой день рождения! И хочешь ты или нет, но пойдешь со мной! Надо возвращать тебя в прежнее состояние! Нельзя так долго убиваться из-за чьей-то смерти.
– Из-за чьей-то?.. Это не чья-то смерть. Это смерть моего лучшего друга, – сердито сказал я.
– Пусть и так. Но ты же сам из тех, кто в такой ситуации говорит: «Не нужно падать духом. Тот, кого сейчас нет с нами, явно не хотел бы, чтобы мы страдали», разве не так? Скажи же мне!
– Я не… не знаю.
– Да что с тобой вообще? Нет, так дело не пойдет. А ну, за мной!
И Мирай, схватив меня за руку, с легкостью домработницы, выбрасывающей вещи из гардероба для стирки, вытащила мое дряхлое тело в подъезд и, взяв с вешалки пальто, шарф и закрыв за мной дверь, потащила его на улицу.
В карманах пальто я обнаружил перчатки и тут же их надел. Снаружи происходило черт-те что: мокрый снег неудержимо кружился в метели и врезался в кожу; тучи совсем не поменяли своего оттенка со дня
