Книга начал - Салли Пейдж
Руфь снова смотрит на друзей, чтоб оценить, как им нравится этот рассказ.
– Ужас, – говорит Малкольм и кивает, чтобы викарий продолжала.
– Элла умерла в хэмпстедском доме в возрасте шестидесяти трех лет, одинокая и всеми покинутая. В день, когда нашли ее мертвое тело, Хатч, как обычно, отправился на свое вечернее представление. Похоронить ее он велел на большом муниципальном кладбище в безымянной могиле. Вместе с ней были погребены еще каких-то три тела.
Джо размышляет о Хайгейтском кладбище. О великолепии его надгробий, о пронзительном ощущении тишины, умиротворенности и покоя в окружении этих богатых и красивых могил, которое охватывает всякого, кто сюда приходит. Ее больше не удивляет неприязнь Руфи к Хатчу. А о Карле Марксе Джо уже даже страшно спрашивать.
– А что скажете про Карла? – тем не менее задает она вопрос.
– Ах да, Карл Маркс, – говорит Руфь еще более печальным голосом. – Этот человек своими сочинениями мог зарабатывать неплохие деньги, но все, что заработал, – а также все, что брал якобы в долг, – он тратил только на себя самого, создавая иллюзию, что ему вечно не хватает на жизнь, – вздыхает она. – Двое из его детей умерли; один, по имени Генрих Гвидо, был прозван Гаем Фоксом, поскольку родился пятого ноября. Кстати, назвать сына в честь человека, который пытался сжечь парламент, очень даже в духе нашего Карла. Несмотря на то что деньги у него водились, его семья голодала, он не откладывал ни гроша на врачей, его много раз выгоняли из наемных квартир, и частенько приходилось снимать пару каких-нибудь убогих комнат. Бывало, что судебные приставы конфисковали все их имущество, включая игрушки и кроватку его сына. А сам Карл тем временем сидел себе в теплой Британской библиотеке и строчил свои сочинения. Он настоял на том, чтобы у него был секретарь, у него всегда хватало на выпивку, – с отвращением в голосе сообщает Руфь. – И сына его дразнили прозвищем Фокси, – с грустью прибавляет она. – Ну что это за отец такой, если он допускает такие вещи?
Повисает молчание, которое прерывает Малкольм.
– Ну и о чем тогда могли бы поговорить Карл с Хатчем? – спрашивает он.
В результате ли выпитого или по какой другой причине, но Джо почему-то кажется, что встреча этих двух блестящих, хотя и небезупречных персонажей стала почти реальной, и дело осталось за малым – чтобы Руфь нашла для них точки соприкосновения.
Ответ Руфи звучит для Джо неожиданно:
– Мне кажется, они станут говорить о том, насколько для человека важна семья.
– Вы шутите, преподобная Руфь?! – восклицает Малкольм, словно подслушал мысли Джо. – И это после того, что вы нам сейчас рассказали?
Руфь смотрит на него с сонной улыбкой:
– Малкольм, вы, наверное, забыли о том, что я как-никак викарий. – Она грозит ему пальцем, а потом безотчетно касается им своего пасторского воротничка.
– Уж кто-кто, а я об этом помню, – глядя на нее из-под нахмуренных бровей, многозначительно отзывается Малкольм.
– Дело в том, что мы, священнослужители, верим в искупление и духовное перерождение человека.
Малкольм хмурится еще сильнее.
– Увы, издержки профессии, – прибавляет она, – как и кровь, кал и рвота.
* * *
Похоже, эти призраки оказывают на преподобную Гамильтон серьезное влияние. Она не только «говорит то, что думает на самом деле», но теперь еще и входит в азарт. Руфь держит с Малкольмом пари, что убедит его: Карл Маркс и Хатч станут говорить друг с другом о своих семьях, причем безо всякого лицемерия. Малкольм, со своей стороны, заявляет, что потребует от Руфи доказательств, причем таких, которые не имеют никакого отношения к ее вере и к религии вообще. (Джо даже думает, что он сейчас скажет «так называемой», но тот вовремя сдерживается.) Руфь соглашается, и свое растущее разочарование в ее самоуверенной невозмутимости Малкольм компенсирует тем, что шумно убирает остатки пиршества и варит для всех кофе.
Подкрепившись порцией кофеина, Руфь оживляется снова.
– Итак, в качестве доказательства для начала я обрисую общую картину, а потом перейду к конкретным примерам, – объявляет она.
Когда Джо была еще маленькой, они с отцом провели не одно дождливое воскресенье (перед тем как отправиться загонять овец) за игрой в карты на пуговицы. «Всегда заходи с козырей», – учил ее отец. Это именно то, что делает сейчас Руфь.
– Я не раз видела, как умирают люди, – говорит викарий.
И Джо сразу понимает, что больше тут и сказать нечего. Сидящая перед ними маленькая женщина, в отличие от них с Малкольмом, много повидала в жизни и, что такое реальная смерть, знает не понаслышке. До сих пор Джо как-то не думала о том, что Руфь наверняка не раз и не два сидела возле постели умирающего, держала за руку человека, чьи дни, а может, даже минуты уже сочтены. И больше, чем кто бы то ни было, знает, о чем эти люди думали в последние мгновения своей жизни.
Руфь делает паузу, чтобы ее слова отстоялись в их головах, и спокойно переходит к конкретике. То есть к причинам, которые заставляют ее верить в то, что за время между собственной смертью и встречей в канун Рождества философ Карл Маркс и артист кабаре Лесли Хатчинсон успели измениться и теперь вспоминают о своих семьях с чувством глубокого раскаяния.
– Начну с Карла, – говорит она. – Я думаю, что на самом деле своих родных он искренне любил. Своей жене Женни он написал много любовных писем, и по ним можно смело судить, что горе, которое он испытал, потеряв детей, было неподдельным. Поэтому, несмотря на все его недостатки, на его вечную озабоченность собой и увлеченность идеями коммунизма, семья играла в его жизни большую роль. За ним постоянно следили агенты тайной полиции, и даже в их рапортах говорится о том, каким нежным и ласковым отцом он был со
