Остановка. Неслучившиеся истории - Роман Валерьевич Сенчин
И снова время останавливается. Женщина пишет, мужчина что-то молча делает с мамой. Свирин стоит столбом и смотрит куда-то.
– Так, раздевайтесь, – голос мужчины.
Свирин вздрагивает, словно требуют от него.
– Что? – голос мамы.
– Кардиограмму надо снять.
– Отвезите… меня… в больницу.
– Без этого нельзя.
Свирин выдавливает:
– Мама, помочь?
Часа полтора назад – или сколько прошло? – мама уберегла его от этого, может, и сейчас…
– Ох… да что ж… Ведь фельдшер сказала… срочно… срочная госпитализация.
– Мы не можем вас привезти в больницу без обследования. Вас просто не примут.
– Господи… ох… ой-й…
Судя по звукам, сама раздевается. И время останавливается опять. Свирин смотрит куда-то. В ушах гудящая глухота, мозг обволакивает спасительное забытье.
Лишь крохотный неспящий участочек мозга показывает Свирину его со стороны. Теперь не врачи, а он сам очень похож на инопланетянина. Но не в странном костюме, а в человеческом обличье. В каком-то фильме такие. Они принимают облик людей, но спать не умеют, ночи проводят, стоя вот так, без движения, с открытыми неподвижными глазами. И ловят сон людей. Если поймают, превращают в таких же, как они. И единственная возможность для людей остаться людьми – не спать.
Но как хочется. Именно сейчас. Да, он человек, он никакой не инопланетянин… Уснуть, и чтобы это всё как-нибудь… Само как-нибудь… Но – к лучшему… Или вообще сном оказалось…
– Так, дедушка, поднимаемся.
Оказывается, врачи на кухне, возле дивана. На столе – ярко-оранжевый ящик с распахнутыми створками. Какие-то ампулы, бинты, приборчики, бутыльки, ножницы… Отец сидит, на левой руке эта штука для измерения давления, взгляд пустой, покорный.
Свирину снова хочется заплакать, как тогда, под навесом. И снова наползает прошлое. Совсем недавнее. Совсем-совсем.
Около трех месяцев назад. Прошлый приезд. Начало сентября.
Тогда они каждый вечер играли в домино. И до этого играли – Свирину посоветовали чем-то занимать родителей, чтобы деменция не развивалась. Кроссворды, головоломки, карты, шахматы, домино. Домино мама с отцом когда-то любили, и костяшки были в доме.
Сначала, правда, мама удивилась: «Да зачем время убивать на баловство?» Свирин объяснил, что отцу полезно. Что и ей полезно, не стал говорить. Хотя и ему самому не мешало шевелить мозгами.
Летом сил играть хватало нечасто, а в сентябре темнеет раньше, вечера длиннее. Играли долго, партий по семь, по десять, вот за этим столом. И Свирин радовался, замечая, как оживляются родители, особенно было приятно наблюдать за отцом – равнодушный, потухший, он становился азартным, почти не путал костяшки, ставил правильно и часто выигрывал. Очки не записывали, побеждал тот, кто первым закончит. Призом служили или долька мандарина, или конфета, или кусок банана.
«Опять, Валерий Петрович, всех обскакали! – наигранно возмущалась мама. – Нам-то дадите выиграть?» – «Как, – отец разводил руками, – поддаваться, что ли?» – «Ну так и поддайтесь маленько». – «Не-ет, не буду. Мандаринки больно вкусные».
Такие хорошие были вечера. Может, и счастливые…
– Молодой человек, – голос врача, – помогайте.
Свирин вздрогнул, понял, что это его так назвали – молодым.
– Да-да, что? – пошел к дивану и мельком удивился, какой мягкий пол под ногами – прямо проминается. Как по перине идет.
– Майку надо снять.
– Давай, отец, снимем. Приподними руки… так…
Отец слабо, но слушался.
– Ложитесь, дедушка.
Лег. Врач стал прилеплять присоски. Они отлеплялись. Отец был очень худой. И ведь ел нормально, по крайней мере, когда Свирин бывал здесь. Но худел и худел. Может, сознание требовало напитывать тело белками, витаминами, жирами, а организм уже не принимал – готовил…
– Так, вот эту и эту держите. Прижмите крепче.
Свирин надавил присосками на отцовские ребра. Отец застонал.
– Не так сильно, молодой человек. Марина, включай.
Загудел, застрекотал аппаратик. Полезла из него полоса бумаги.
– М-да, – гулкий, в респиратор, вздох.
– Плохо, да? – спросил Свирин.
– Как мы их двоих повезем? – вместо ответа ему, обратился врач то ли к женщине, то ли к себе самому. – А вторая машина… Все на вызовах.
– Погрузите… в одну. Вместе нас…
Мама уже была здесь. Стояла, держалась за спинку стула.
– Да как вместе? Одна кушетка.
– Я сидя… У вас там сиденья… есть.
Снова гулкий вздох. Долгая, показалось Свирину, пауза. Переступил с ноги на ногу. Пол снова был мягкий, втягивал в себя и двигался. На всякий случай Свирин ухватился за спинку другого стула. Подумал: «Если что – не удержусь».
– Что, в больницу? – приоткрыл глаза отец.
– Надо, – неуверенный ответ врача. – Давление совсем слабое и остальное.
– Везите нас скорее… пожалуйста! – последним усилием воскликнула мама; качнулась, врач поймал ее за плечо:
– Да. Сейчас… Марина, собирайся, я за Геннадием.
Врач вышел. Свирин хотел было усадить маму, она отказалась:
– Не встану… Дай вон куртку, шаль… Сапоги… хоть бы налезли. – И снова, как тогда, перед несостоявшимся завтраком, молодо, звонко позвала: – Валерий Петрович, вставай! Поехали лечиться.
Он послушался.
Свирин бегал по кухне от вешалки и полки с обувью к дивану, к стоявшей у обеденного стола маме. В комнату за какими-то вещами. Натягивал на отца теплые штаны, носки, помогал одеваться маме. Клал что-то в сумку, кивал, отвечал, не слыша, что отвечает. В ушах гудело, пол выдергивало из-под ног.
Вернулся врач с водителем и мягкими носилками.
– Так, ложитесь.
Мама попятилась:
– Я сама… сама выйду. Его, – кивнула на отца, – надо.
Свирин и водитель взяли отца под руки. Водитель, приблизительно ровесник Свирина, тоже с брюшком, тоже лысоватый, приговаривал ласковым голосом:
– Вот сюда, так, осторожненько… Головой к дверям. Хорошо-о…
Понесли. Было нетяжело.
Свирин боялся, что где-нибудь зацепятся, не войдут в дверной проем, но стоило потянуть ручки друг к другу, и носилки становились ýже, отец почти утопал в них.
Спустили с крыльца. Чича залаяла. Лай быстро перешел в подвывание.
– Фу! – крикнул Свирин. – Перестань!
И в калитку вписались хорошо. Вот и машина.
– Так, опускаем.
Опустили на землю, на сухие травинки, рыжеватые березовые листья. Отец смотрел в небо. Потом заметил Свирина, потянул углы губ вверх, пытаясь улыбнуться. Свирин тоже попытался улыбнуться, а может, и улыбнулся, кивнул, подбадривая.
Водитель стал раскрывать задние дверцы машины. Лязгало, щелкало. Свирин глянул направо, налево. Улица была пуста, тиха. Только Чича скулила в будке. Вот снова залаяла, но не зло, а как-то жалобно, с обидой. Скорее всего, маму выводили из дома.
На улице серый сумрак. Свирину показалось, что уже вечер. Глянул на часы. Нет, всего-то семь минут первого. Но теперь так до февраля, и даже в ясные дни солнце будет проползать по самому краю неба, то и дело скрываясь за
