Письма, телеграммы, надписи 1889-1906 - Максим Горький
«Мысль» я советую Леониду не издавать отдельно, не следует торопиться ему. У него почти готов новый, преинтересный рассказ «Бунт на корабле» и еще «Сила воли». Хороший он малый, очень любопытный анархист, но — напрасно женился. Его супруга напоминает мне актинию, прикрепившуюся к камню; она — очень любопытна, но едва ли нужна. Ужасно много пустяков и мелочей вносят в жизнь женщины, и — право — писатель не должен иметь семьи.
Накопилось у меня до чорта всяких вопросов к Вам, но писать о них не буду до личного свидания.
А меня опять начали лечить, чорт возьми! Мышьяк, молоко, диета, прогулки и всякая чепуха. Учусь играть на пианино, дабы научиться играть на фисгармонии, уверен, что научусь. Сие мне необходимо, ибо я задумал одноактную пьесу «Человек». Действующие лица — Человек, Природа, Чорт, Ангел. Это — требует музыки, ибо должно быть написано стихами.
Закатываю пьесу «Дачники»; действующих лиц — 32 человека, целый губернский город в лице его интеллигенции!.
Пока — все идет прекрасно, везде все идет прекрасно! Скоро, говорят, Вы дадите нам конституцию? Я бы просил не спешить с этим.
До свидания!
А. Пешков
223
А. П. ЧЕХОВУ
Между 1 и 8 [14 и 21] августа 1902, Арзамас.
За четвертый акт — не боюсь. И — ничего не боюсь, вот как! В отчаянность пришел.
Ах, если б меня пустили в Москву!
До чортиков хочется видеть Вас и быть на репетиции Вашей пьесы. И своей. И видеть всех людей, — людей, которые ходят быстро, не носят галстухов, от которых глаза слепнут, и говорят о чем-нибудь еще, кроме солонины, поведения докторовой жены, игры в 66 или в 666. Надоело мне здесь. В голове у меня звонят 36 колоколен, а грудь — хрипит, как немазаная телега. Аппетит — отвратительный. Пью мышьяк.
Жду Немировича, кой хотел приехать числа 10-го. Не знаете ли, где Шаляпин? Хоть бы он мне денег взаем дал, я бы выпросился у губернатора на ярмарку и кутнул бы во славу божию и в честь древнего города Нижнего. Теперь я — не пью, кроме молока, никаких противных жидкостей.
Если меня отсюда осенью не выпустят, я влюблюсь в горничную податного инспектора, что живет против нас, увлеку ее на самую высокую ив городских колоколен и — брошусь вниз оттуда, вместе с ней, конечно. Это будет — трагическая смерть М. Горького. Или — здесь есть дама, которая ходит в конфедератке, с хлыстом в руке и собакой на цепи; при встрече с «поднадзорным» она делает страшно презрительное лицо и отвертывается в сторону. Так вот, я возьму эту даму за левую ногу и выкупаю ее в вонючем пруде «Сороке», а потом заставлю съесть годовой экземпляр «Московских ведомостей» — без объявлений казенных, уж бог с ней! Всякую тварь жалеть надобно. Это будет «зверский поступок М. Горького». Вообще — я «дам пищу газетам», если меня отсюда не уберут.
Дождь идет, чорт его дери! Собаки воют, вороны каркают, петухи поют, колокола звонят, а людей — нет! По улицам ходят одни попы и ищут — кого бы похоронить, хоть за 30 к.? Горничная податного инспектора — единственная интересная женщина на все 10 000 жителей, но она, чертовка, с таким усердием служит Амуру, что ее, наверное, поклонники разорвут на кусочки или Венера оторвет ей нос.
Недавно рядом со мной повесился сапожник. Ходил я смотреть на него. Висит и показывает публике язык, дескать — что? Я вот улизнул от вас, а вы нуте-ка! поживите-ка! А его квартирная хозяйка — плачет, он ей одиннадцать рублей с пятиалтынным не отдал.
Ух, скучно! Точно зимой в воде, так и щиплет со всех сторон, так и давит. Супружнице земно кланяюсь. Василису — она? Я — рад. Очень я этого желал.
Ну, до свидания!
Крепко жму руку.
Спасибо Вам.
А. Пешков
224
Н. Д. ТЕЛЕШОВУ
20 или 21 сентября [3 или 4 октября] 1902, Н.-Новгород.
Дорогой Николай Дмитриевич!
«Знание» прислало мне твои рассказы с просьбой высказаться по вопросу об издании их «Знанием». Я внимательно прочитал обе книжки и — имея в виду интересы твои и читателя — предложит бы тебе следующее:
исправь рассказы «Нужда» и «Против обычая». Они оба написаны сухо, тускло — так, как теперь ты уже не пишешь.
Сократи — где можно — «Маленький роман». Хорошенько прочитавши эту вещь, ты сам убедишься, что она длинновата. Затем: введи напечатанный в «Ж[урнале] д[ля] в[сех]» рассказ, названный, кажется, «Хлеб-соль». Это хорошая вещь, несправедливо забытая тобой.
Рассказы следует распределить так, на мой взгляд:
1. Песнь о трех юношах.
2. Домой!
3. Нужда.
4. Елка.
5. Против обычая.
6. Сухая беда (тоже прочитай).
7. Счастливец.
8. Сумерки.
9. Хлеб-соль.
10. Роман.
11. Дуэль.
Получится интересная книжка.
Работай скорее, чтобы к январю, а то и раньше, можно было выпустить ее.
Пока — до свидания! Скоро буду в Москве, о чем извещу тебя.
Кланяюсь супруге.
А. Пешков
225
К. П. ПЯТНИЦКОМУ
24 сентября [7 октября] 1902, Н.-Новгород.
Дорогой товарищ — Ваш портрет без ретуши — огромный — великолепен!
Посылаю письмо Елеонского. Прочитайте его — оно очень характерно рисует [А. Ф.] Маркса.
Да и вообще… странный парень Елеонский! Что он торгуется? Посылаю и мой ответ ему в черновике. Затем — попросите С[емена] П[авловича] послать книги в Мир, Минской губернии.
Я — ужасно обрадован сегодня! Возвратился из Якутской области хохол, тот, с которым я торговал яблоками. Это, знаете, чудесный человек, редкой крепости машина!
Узнав, где он, — поеду к нему. Одиннадцать лет не видал, не переписывался.
Ну — пока — всего доброго!
А. Пеш[ков]
226
В. Г. КОРОЛЕНКО
Октябрь 1902, Москва.
Уважаемый Владимир Галактионович!
Не мне убеждать Вас в том, что отказ группы московских защитников от защиты в Валках имеет огромное общественно-воспитательное значение.
Из рассказа Малянтовича Вы увидите, что и наши власти смотрят на этот отказ так же, т. е. что он смущает и обескураживает начальство, все выше поднимая волну общественного протеста против беззакония.
За себя и от лица московских адвокатов я убедительно прошу Вас, В. Г., повлиять на Н. П. Карабчевского и всех несогласных с умной тактикой — москвичей в том смысле, чтобы Караб[чевский] и другие приняли эту тактику.
Искренно уважающий Вас
А. Пешков
227
К. П. ПЯТНИЦКОМУ
