Виктор Слипенчук - Зинзивер
За кухонной перегородкой (с широким проемом вместо двери) - прихожая комната. Именно комната - посреди большой стол с придвинутой к нему лавкой. За этим столом мы принимали гостей. Так что прихожая была сразу и гостиной.
Подошел к раме - на стене пожелтевшие семейные фотографии. На одной из них я в матроске и берете с помпончиком - у мамы на руках, а рядом, на табурете, улыбающийся отец с гармонью. Внутренне вздрогнул - отца обогнал, ему здесь не более двадцати трех... и похожи - один в один...
На перегородке - вешалка, гора всяких фуфаек на ней. Дальше обогреватель: высокий - от пола до потолка, широкий - до стены, отделяющей гостиную от главной комнаты. Возле обогревателя - топчан, накрытый верблюжьим одеялом. Когда-то я любил, лежа на нем, читать книги.
Главная комната. Может, потому главная, что здесь целых три окна и все - в сад? Может, из-за китайских роз, стоящих в кадках и похожих на деревья? А может, виною полутораспальная кровать, блестящая никелированными шариками, накрученными на такие же блестящие прутья? (Кстати, одного шарика нет случайно проглочен...) Впрочем, эта комната главная прежде всего из-за огромного зеркала, висящего над старинным комодом.
Я заглянул в зеркало, в нем с каким-то едва уловимым опозданием отразились мои "саламандры", комод и еще часть кровати с головной спинкой. Но самое удивительное, что все предметы в зеркале были более выпуклыми, а потому более реальными, чем на самом деле. Вспомнилось, как однажды лег возле комода на пол и уснул.
Приснился: беленький домик в глубине двора, дорожка, усыпанная мелким розовым гравием, низкий штакетник с ниспадающими на него рясными кустами алых цветов, утреннее солнце и алмазно вспыхивающая роса на темно-зеленых листьях. И еще звук гармошки - легкие переборы.
Я посмотрел в сторону домика (боялся, что кто-нибудь появится и помешает мне сорвать цветок), но там было тихо и пустынно. Выбрав красную розу, осторожно потянул на себя - огнистый ливень обрушился на мою голову. Я проснулся.
- Господи, где ты был?! - испуганно прошептала мама. - Благо кто-то шевельнулся в зеркале, а то бы точно наступила...
Она подняла меня и пришла в ужас: все мое тело горело, а одежда на плечах была до того влажной, словно явился я из-под душа.
Сменив белье и укутав меня в одеяло, мама стала готовить всякие лекарственные снадобья, а я лежал на широкой никелированной кровати и смотрел в потолок. Темная точка надо мной расширилась, и от нее, словно от камешка, брошенного в воду, расходились снижающиеся ко мне круги. Они казались вязкими и в то же время упругими, будто все это происходило на каком-то резиновом полотне. Запомнилось отчетливое ощущение, что резиновые круги втягивали, засасывали меня. Вдруг я увидел летающего вокруг меня Джека, овчарку, которой прежде никогда не видел.
- Джек, Джек! - позвал я его, и он в ответ мне заулыбался, высунул язык и замахал хвостом.
Потом мама окликнула меня и нашей колхозной фельдшерице из профилактория сказала:
- Он бредит.
Но я не бредил. Я вступал в разговор с видениями, которых не видели ни мама, ни фельдшерица, ни наши соседи, приходившие справиться обо мне, и потому всем казалось, что я брежу. Нет-нет, я не бредил и понимал, что не брежу, я находился сразу в двух измерениях: здесь, с мамой, и там, с ними, видениями, такими же реальными, из плоти и крови, как и я сам. Более того, так же, как и я, а вернее, лучше меня люди-видения видели и маму, и фельдшерицу, и всех соседей, приходивших к нам, потому что именно они подсказывали, кто подходил к моему изголовью, так что я, не поворачивая головы, точно угадывал подходивших.
Запомнились люди между матицами, поддерживающими потолок, и в зеркале. Они были очень красивыми, в легких белых одеждах. Я принял их за врачей. В центре была женщина - такая красивая, что я не мог оторвать взгляда. Ее лицо - лицо Розочки в высшую минуту вдохновения. Собственно, красота исходила не только от лица - от всей ее сущности.
Она протянула руки к маленькому мальчику, лежащему на кровати:
- Так вот ты какой большой?
В ответ все во мне затрепетало, я услышал легкие переборы гармошки и почувствовал, что я и есть этот маленький мальчик.
- Какая ты красивая, - сказал я и что было силы ухватился за ее халат.
Люди вокруг нее заулыбались - я испытал ни с чем не сравнимое чувство своей безопасности.
- Слышишь, мама пришла, а с нею врач, давай-ка отзовись, - сказала она и осенила мне лоб каким-то воздушным прикосновением.
Я во все глаза смотрел на нее, но маленького мальчика не было: ни на руках, ни на кровати, да и самой кровати не было. Она держала в руках красную розу, ту самую, что я хотел сорвать в палисадничке возле беленького домика.
- Отзовись, - повторила она и поманила из своего окружения витязя. Он был одет в какую-то чешуйчатую одежду, поверх которой с левого плеча ниспадал на руку маскхалат защитного цвета. Если бы не копье в руке - ни за что не признал бы в нем витязя (дядька-партизан времен Великой Отечественной).
В общем, витязь мне не понравился: темные усы, русая борода, копна волос с пробором посередине, но самое неприятное, что сразу почувствовал, он имеет прямое отношение ко мне (у него в волосах я заметил красные лепестки розы).
Красивая женщина повернулась к нему, и в ту же секунду я услышал в дверях в комнату звяканье инструментов и мужской голос, утверждающий, что сейчас кризисная ситуация: или - или...
Мама, тихо причитая, подошла ко мне и, переодевая в сухую одежду, вдруг увидела в складках одеяла цветок красной розы.
- Как он сюда попал?! - удивилась мама и прислушалась. - И еще - звуки гармошки!..
Она оглянулась на кадки с розами, словно от них ждала разъяснения. Но наши комнатные розы никогда не цвели зимой.
Я сказал маме, что этот цветок спарашютировал с потолка, что его подарила красивая-красивая тетя, а бородатый дядька, которого тетя называла моим ангелом-хранителем и витязем, - сердитый-сердитый, похожий на летчика-головастика... Это он уронил цветок.
Я протянул руку, и мама отдала цветок. Я посмотрел на потолок, между матицами, и увидел, что красивая-красивая тетя и все-все люди, что были рядом с нею, сместились к стене над зеркалом, а в самом зеркале, точно портрет в огромной бронзовой раме, стоял мой ангел-хранитель. Он был похож на очень строгого русского князя, руки которого отдыхали на рукояти меча, все еще вынутого из ножен, но уже опущенного острием долу.
Я закрыл глаза и услышал сквозь всхлипы мамино причитание - она подумала, что я опять брежу. Я не бредил... Но чтобы не пугать ее, уткнулся в цветок и тут же уснул, то есть как бы растаял в благоухании сада. Сколько спал - не знаю. Когда очнулся, все так же лежал, уткнувшись в цветок, от которого все так же веяло майским садом.
Я привстал. В окнах пылала такая необыкновенная заря, что подумалось: окна раскрыты настежь, и я в беленьком домике, и это из волшебного сада веет ароматом роз. И действительно, я вдруг увидел аккуратный беленький домик, дорожки, покрытые розовым гравием, низкий штакетник с ниспадающими на него кустами цветущих роз и приближающиеся легкие переборы гармошки.
Тысячелетие и миг.
Песчинка и планета.
Во всем проявлен Божий лик.
Во всем дыханье света.
Я оглянулся. Я предполагал, что увижу отца, но я увидел маму - она осторожно трясла меня за плечо:
- Митенька, сыночек, сейчас будем пирожки печь!..
ГЛАВА 49
Более трех недель на восходе солнца, как бы по зову пастушьего рожка, собирались у нас на крыльце мужики (колхозная плотницкая бригада) и так же по рожку, на закате, расходились. Я решил поправить изгородь и перекрыть крышу и был у них и экспедитором, и прорабом, в общем, заказчиком. Они с удовольствием выезжали со мной в город на рынок стройматериалов, приценивались к кругляку, доскам, шиферу и гвоздям, а потом, на кровле, обсуждали увиденное. Им очень нравилось, что на все их советы я отвечал кошельком, то есть доставал деньги и сейчас же расплачивался за материалы.
Однажды Силантий Плотников, бригадир, замешкался с мужиками возле строганых брусков и досок. К ним подскочил то ли охранник, то ли смотритель кавказской национальности.
- Давайте, давайте, мужики!.. Туда вон, туда, - указал он на доски, бывшие в употреблении и, словно дрова, лежавшие неприбранной кучей. - Там, по вашим деньгам, будете искать, там, - сказал, точно огрел чем-то таким тяжелым, что мужики, пригнувшись, сразу и потекли к указанной куче.
Силантий тоже дернулся, но не пошел, задержался у штабелей - помыкают русским мужиком уже все кому не лень. Тут и я встрял, попросил Силантия подобрать брусков не менее чем на два куба.
Как горный орел взмыл Силантий.
- Ну-к сюда, мужики, - строго окликнул и, видя, что те в нерешительности мнутся, подстегнул: - Идить, идить, у нас есть кому командовать, а некоторые (в упор посмотрел на кавказца) пусть у себя дома, над своими женами командуют, их у них много.
