Алексей Писемский - Взбаламученное море

– Торговаться хотят до конца, – произнес Варегин.

К нему робко подошел довольно доброй наружности мужик.

– Можно, Иван Егорыч, уйти-то? – спросил он.

– Нет, нельзя… сами заварили кашу, так не пеняйте, дьяволы экие, право!

– Да ведь, Иван Егорыч, мир-с, а не я, батюшка.

– Мир?.. Из собак, что ли, мир-то состоит? Из вас же, чертей!

Мужик конфузливо перебирал шапку в руках.

– Как гнилая горячка-то была, – продолжал Варегин: – так умирал с дьяволами, хоть бы тому поверили.

– Это точно что-с, – произнес мужик.

– Так что ж «точно что-с»!.. Стану я вас обманывать!

– Да мы, батюшка, и сумненья в том не имеем.

– Ну коли не имеешь, так пошел и уговаривай!

Мужик пошел, сказал что-то такое двум-трем мужикам, да так тут на месте и остался и не возвращался более.

– Может быть он уговорит, – произнес Бакланов.

– Нет, – отвечал с прежнею мрачностью Варегин: – я уж к исправнику и за военною командой послал, – прибавил он.

– Господи! – воскликнул Бакланов: – да нельзя ли как-нибудь уговорить так?

Варегин усмехнулся.

– Попробуйте, подите, поговорите… Вы спали, а я целую ночь их в сборной избе уговаривал, так будет: наговорился.

Бакланов пошел к Софи, чтобы предупредить ее.

– За командой уж послали, – сказал он больше шутя.

– Как! – воскликнула та, побледнев. – Нет, мой друг, не надо, не надо! Я от всего лучше отступлюсь.

– Да Варегин не отступися; ему это надо для общего порядка.

– Нет, нет, не надо мне ничего! – кричала между тем Софи, становясь перед Баклановым на колени.

– Ты вот кричишь, они услышат это и еще больше будут упираться, – уговаривал ее Бакланов.

– Жаль мне их, не могу я этого… – говорила Софи, упадая на руки Бакланову.

– Что ж делать-то? – отвечал он, сажая ее на диван.

Послышался колокольчик. Софи задрожала.

– Ничего, ничего! – успокаивал ее Бакланов: – я буду целый день сидеть около тебя и не отойду.

При звуке колокольчика толпа мужиков тоже зашевелилась несколько; один из них отделился и побежал ворота отпирать.

Въезжал исправник, довольно полный и расторопный, должно быть, мужчина, ч птичьим, совиным лицом. Он сейчас же выскочил из тарантаса и прямо подошел к толпе мужиков.

– Что, любезные, выстроились уж, – а? Здравия желаем!

– Здравствуйте, батюшка! – проговорили ему несколько голосов.

Исправник повернулся и увидел Варегина.

– А, ваше высокородие, честь имею кланяться! – продолжал он, весело прикладывая руку к фуражке. – Прикажете внушать-с? – прибавил он с улыбкой.

– Внушайте! – отвечал Варегин.

Исправник обратился к мужикам.

– Что ж, вы решительно не повинуетесь?.. Сейчас команда придет.

Мужики не отвечали ему ни того ни сего.

– Я вас спрашиваю, повинуетесь вы, или нет? – крикнул уже исправник.

– Да говори, старый! – толкнули несколько мужиков старика-старосту.

– Нет, батюшка, нельзя нам того, – прговорил тот наконец.

– Отчего же бы это нельзя, позвольте вас спросить?

– Государь император, батюшка, Александр Николаевич не приказывает того.

– А я не знаю, что государь приказывает, или нет?

– Не знаю, батюшка, знаешь ты, аль нет!

– Нет, ты знаешь: врешь, бестия ты этакая! Я вот тебя первого взъерепеню, первого!

Староста мрачно нахмурился.

В это время на двор въехала еще пара в тележке, и из нее соскочил нарядный мужик, с русою окладистою бородой.

– Старшина! – прошел легонький говор между мужиками.

Старшина сейчас же подошел к посреднику.

– Команда идет в версте, ваше высокородие, – донес он.

– Поди, поговори, не усовестишь ли дураков! – сказал Варегин.

Старшина подошел к мужикам и обратился к ним с речью, сильно ударяя на о.

– Государь император делает вам теперь эткие милости, – начал он: – и что ж вы делаете? Госпоже вашей законной не покорствуете!

– Наша законная-то госпожа, господин старшина, умерла, – отвечал ему старик-староста.

– Погоди, друг любезный, погоди! – возразил ему на это старшина: – ты теперича имеешь сам имущество, оставляешь ты его сыну, что ли, али сродственнику, и кто ж может его отнять у него? Корову ты ему оставляешь: неужели корова не пойдет к нему на двор?

– Нынче, господин старшина, насчет того порядки другие, – опять ему возразил старикашка-староста. – Госпожа померла, значит, мы и вольные; другой господин жив, властвуй, а умер, тоже ослобождаются… Молодые пускай сами себе наживают. Как же ты иначе волю-то сделаешь?

– Ишь как рассудил, складно! – перебил его насмешливо старшина: – а словно бы не так в царских-то указах сказано.

– Знаем мы, господин старшина, как в царских-то указах сказано, знаешь и ты сам! Грех только тебе так говорить: миром, кажись, тебя выбирали.

– Да мне, дьявол вас возьми и с вашею должностью! Тьфу мне на нее! – воскликнул старшина. – С вами, дураками, только время потратишь, да себе беспокойство… – заключил он и, отойдя от толпы, молодцевато прислонился к стене дома.

Прошло еще с полчаса самого ужасного, томительного времени. е Наконец на двор прибежали две маленькие крестьянские девочки.

– Солдатушки уж идут! – как-то робко они оповестили.

Толпа, как бы вся в один момент, опустила голову.

Варегин проворно встал и пошел по деревне навстречу команде.

Впереди всоей роты ехал верхом на лошади молоденький офицер. На лице его написана была гордость и серьезность. Солдаты же, напротив, шли вольно, развязно, и большая часть весело между собой перешучивались.

Варегин пошел рядом с солдатами.

– Вы, братцы, имейте лицо-то посерьезнее, посуровее, – сказал он.

– Нахмуримся, ваше благородие, – отвечали ему несколько солдат в один голос.

– Ну, и сначала оцепите только некоторых, – обратился он уже к офицеру.

– Знаю-с, – отвечал тот самодовольно.

– Что огонь употреблять, кровь понапрасну проливать! – обратился опять Варегин к солдатам.

– Известно, ваше благородие, – подтвердил ему фельдфебель: – оцепим по-первоначалу, а тут, коли упираться очень начнут, так в приклады.

– Знаем, ваше благородие, не в первый уж раз, – подхватил молодой и с умным лицом солдат: – я этта в Спирове не то что прикладом, а схватил за волосы главного-то зачинщика. «Господин служивый!» – закричал и на колени, а за ним и прочие другие.

Все почти солдаты захохотали.

– Бунтовщики тоже, робята, важные, – произнесло опять несколько голосов.

– Смирно! Ружья на плечо! – скомандовал офицер.

В это время входили уже в самую усадьбу.

Солдаты сейчас же поправились и нахмурились. Офицер махнул барабанщику. Тот громко, так что раздалось на все селение, ударил марш.

Варегин, проворно опередя солдат, опять подошел к мужикам.

Лицо его было бледно, волосы растрепаны.

– Братцы, образумьтесь, смерть вам угрожает! – вскричал он.

Толпа вся дрожала с первого же звука барабана, но ничего не говорила.

Солдаты стали обходить ее и выстроились против нее.

– Братцы, образумьтесь! – произнес еще раз Варегин.

Молчание.

Он махнул белым платком офицеру.

– С левой по одному марш! – скомандовал офицер.

Цепь солдат отделилась и стала входить в толпу, которая и не понимала, что это такое с ней делают.

– Сомкнись! – скомандовал офицер.

Солдаты сомкнулись, человек двадцать мужиков осатлись у них в цепи.

Один молодой парень хотел было выскочить из нее, солдат ткнул ему прикладом в лицо.

Старикашка-староста что-то топтался на одном месте. Этот молодой парень был его единственный сын.

– Тятенька! – закричал он ему оттуда.

– Ну, черти, дьяволы! Становитесь на колени! – вскрикнул старик и сам стал на колени, за ним стали несколько мужиков.

– Виноваты, матушка наша Софья Петровна, виноваты! – завопили они.

Варегин подошел к одному из не ставших на колени мужиков и ударил его по плечу.

– Ну, становись! Еще за зачинщика сочтут.

И вслед затем все остальные коленопреклонились.

Оцепленные давно уже стояли на коленках, а нежный старостин сын даже ревел.

– Надо зачинщиков отобрать! – сказал исправник Варегину.

Тот махнул ему рукой и, совершенно утомленный, опять опустился на рундучок крыльца.

– Кто зачинщики? – продолжал исправник, подходя к стоявшему все еще на коленях старосте.

– Да, батюшка, из Питера к нам сходил человек, – отвечал старик, молебно простирая к нему руки.

– Какой?

– Да вот барыни-то нашей кучер бывший, Михайла; он в бегах был и проходил с дворянином одним: «не повинуйтесь, говорит, а то хуже, говорит, под крепость опять попадете!»

– С каким дворянином?

– Да как его, батюшка, забыл, как и прозвище-то… регистратором каким-то себя называл.

Варегин при этом вслушался немного.

– Кто же здесь-то собственно был зачинщик? – продолжал исправник допрашивать, не поднимая старика с колен.

– Здесь я, батюшка, я самый главный! – отвечал тот.