Владимир Сорокин - Роман
Стенька же, хоть и шатался, как камыш, продолжал по инерции плясать.
Аким с двумя своими братьями - такими же отчаянными, чернобородыми и белозубыми мужиками - подскочил к столу.
- Наша взяла! Наша взяла! - закричали братья, сволакивая Стеньку со стола, и через мгновенье его принялись подбрасывать на руках.
- Молодчина! - гремел Антон Петрович, потрясая часами, - Сюда, сюда его несите!
Красновский, морщась, как от зубной боли, полез во внутренний карман пиджака за бумажником.
- Ну, герой, ну герой! - повторял Федор Христофорович.
- А тот-то вон как уплясался! - посмеивалась попадья, - Ой, вот озорники!
Стеньку поднесли к террасе, поставили на ноги. Антон Петрович подошел к нему, обнял и трижды поцеловал, повторяя:
- Молодец! Молодец! Молодец!
Затем он взял ослабевшую потную руку плясуна и вложил в нее часы.
- Носи, брат, на здоровье!
- Ура! - крикнул сияющий от счастья Аким, и столпившиеся у террасы мужики дружно закричали "ура".
Татьяна вдруг подошла к Стеньке и, произнеся "спасибо вам", поцеловала его в пылающую румянцем щеку.
Крестьяне закричали громче, парень же, зардевшись еще сильней, потупил глаза.
- Теперь ты веришь? - спросил Роман у Татьяны.
- Верю! - радостно ответила она.
Часы на террасе пробили восемь. Как ни был дядюшка захвачен чествованием Стеньки, он тут же отреагировал на перезвон.
- Так, так! Отлично! Никита! Никита!
Стоящий неподалеку Никита шагнул к нему, почтительно улыбаясь.
- Как наше чудо-юдо?
- Все готово! - кивнул головой Никита.
- Ну, а коль все готово, - полный вперед, братец!
Никита вместе с парнями в кумачовых рубахах скрылся в двери. Туда же быстро проследовали и девки в сарафанах.
- Отдыхайте, друзья! - крикнул Антон Петрович крестьянам, - Закусите, выпейте, словом, не скучайте!
Крестьяне, отхлынув от террасы, потянулись к столам со снедью. Но вдруг в их толпе прорезались два голоса.
Один из них принадлежал Акиму, другой - Марею.
- Я тебя не слушаю, мне чихать на вас, волки драныя! - злобно трясясь, кричал Марей.
- Ты тутова не хозяин, не кипятися! - победоносно скаля зубы, махал на него Аким, - Профурыкались - так и сиди молчком, верста пошехонская!
- Ах, ты, бес чернявый! - затрясся сильней Марей, надвигаясь на Акима, Да я тибе рожу пробью!
- Кишка тонка! Сам сперва в салазки огребешь, козел сипатый!
- Ах, ты... - выдохнул Марей и, взмахнув костлявым кулаком, бросился на Акима.
- Бей Пантелеевских! - раздался в толпе визгливый крик.
- Бей Сухоруких! - закричали рядом.
Послышались крики, брань, замелькали кулаки, завизжали бабы, и через мгновенье разделившиеся мужики отчаянно дрались между собой. На террасе все замерли в замешательстве, а потом - зашумели, закричали:
- О, Господи, Царица Небесная!
- Они же поубивают друг друга, остановите их!
- Петя, Петя, разними их!
- Quel malheur!
- Боже мой!
- Ну-ка, прекратите, дураки!
Но никакие крики и призывы не могли остановить коллективной драки, в мгновенье ока охватившей толпу.
Татьяна прижалась к Роману и смотрела на драку. По ее взгляду Роман понял, что она видит это зрелище впервые. Он взял ее лицо в свои ладони и, повернув к себе, сказал.
- Не бойся этого!
Мгновенье она молча смотрела ему в глаза, потом произнесла:
- Я не боюсь.
А вокруг все кричали, возмущались и охали, требуя прекратить драку.
И вдруг где-то наверху дома грохнул ружейный выстрел, за ним - другой. Теснящиеся у столов бабы завизжали, толпа как-то сразу замерла и поворотилась к дому. Наверху послышался лязг перезаряжаемого ружьям и вслед за ним - голос Антона Петровича:
- А ну-ка по бунтовщикам и смутьянам...
За этими словами наступила зловещая тишина.
Толпа дрогнула, стала отползать от дома, бабы, торопливо крестясь, пятились, обходя сдвинутые столы. Грохнул оглушительный третий выстрел. Бабы с визгом бросились врассыпную.
Толпа побежала, теряя фуражки и картузы.
Вдогонку ей загремел четвертый выстрел, и дробь ударила по листьям вековой липы.
На террасе все молча наблюдали за бегством крестьян.
Наверху послышался звук преломленного ружья, и две пустые латунные гильзы, громко прокатившись по карнизу, упали к ногам стоящих. Звук этот вывел всех из оцепенения.
Тетушка со вздохом подошла к Татьяне и обняла ее, произнеся:
- Ах, милое дитя... прости этих грубых мужиков.
- Они по-иному не привыкли, - Красновский нагнулся и подняв одну из гильз, понюхал ее:
- Ай, ай, ай...И запах пороха нам сладок и приятен.
- А из-за чего они подрались? - спросила Красновская.
- Да какая вам разница! - усмехнулся Клюгин, ссутулившись и глубоко засунув руки в карманы брюк, - Мужики живут для работы, пьянства и драк. Suum cuique...
- Ах, озорники, ах баловцы! - бормотал Федор Христофорович, укоризненно качая головой.
- Смутьяны, да и только,- басил дьякон.
Крестьянская толпа, забежав за липы, остановилась в нерешительности.
- Мне кажется, что им нравится драться, - тихо произнесла Татьяна, обращаясь к одному Роману.
В ее голосе чувствовалось разочарование.
- Это нужно им, - ответил Роман.
- Нужно?
- Да. Тебе трудно понять это.
Она отвела взгляд и посмотрела на стоящую за липами толпу.
- Трудно. Но я смогу понять их. Я всех смогу понять.
Роман смотрел, любуясь ею.
На террасу вошел Антон Петрович, напевая что-то бодрое итальянское.
В руках он нес ружье и патронташ.
- Le combat quеrait fin faute de combattants! - громко произнес он, швыряя патронташ в угол и опираясь на ружье, - Вот так-то, друзья мои!
- Антоша, ты, надеюсь, не в них стрелял? - подошла к нему тетушка.
- Что за глупости, радость моя! - он поцеловал ей руку, - Я стрелял, так сказать, по ветвям. А что, напугал вас? Напугал?
- Нас, брат, напугать трудно! - засмеялся Красновский, - А вот мужики по-моему не в шутку сдрейфили!
- Мужики? - Антон Петрович прислонил ружье к комоду, - Да они через полчаса здесь опять запляшут!
- Безусловно, - согласился Клюгин, пробираясь к столу и усаживаясь на свое место, - И любить вас будут еще больше прежнего.
- Все хорошо, все хорошо, друзья мои! - заговорил дядюшка, обнимая мужчин и целуя женщинам руки, - Все чудно и так прелестно, как никогда, Татьяна Александровна! Свет очей наших, тебя испугали?
Он взял обе ее руки и, целуя их, бормотал:
- Прости, прости дитя и этих варваров... и.... меня, старого дурня...
- Антон Петрович, я не боюсь! - произнесла Татьяна с улыбкой, и все засмеялись.
- О, смелое, трижды смелое дитя! - Антон Петрович опустился перед ней на колено и опять припал к ее руке, - Ты поняла, ты все поняла и не винишь ни их, неразумных, ни меня, глупого!
- Антоша, Татьяна Александровна по доброте своей тебя не винит, но мы... с укоризненной улыбкой покачала головой тетушка, - Мы все еле живы после такой пальбы. Как ты решился на такое?
- Я? - Антон Петрович встал и повернулся к тетушке.
Лицо его мгновенно преобразилось, став строгим, надменным и величественным, он повел плечами, словно почувствовав на них царственную тогу, шагнул к тетушке и, медленно подняв вверх указательный палец, заговорил: Будь я, как вы, то я поколебался б,
Мольбам я внял бы, если б мог молить.
В решеньях я неколебим, подобно
Звезде Полярной: в постоянстве ей
Нет равной среди звезд в небесной тверди.
Все небо в искрах их неисчислимых,
Пылают все они, и все сверкают.
Но лишь одна из всех их неподвижна.
Так и земля населена людьми,
И все они плоть, кровь и разуменье;
Но в их числе лишь одного я знаю,
Который держится неколебимо
Незыблемо, и человек тот... Он обвел всех тяжелым взглядом и вдруг, резко опустив свой перст, указал им на фельдшера:
- Андрей Викторович Клюгин!
- Браво! - выдохнул Красновский и все зааплодировали.
- Это совершенно верно! - подтвердил Рукавитинов.
- Андрей Викторович - наш кремень! - хлопала в ладоши тетушка.
- Друзья! - дядюшка подошел к столу и подняв свой бокал, - Я предлагаю поднять бокалы во здравие неутомимого и непоколебимого эскулапа наших хлябей и расселин, ревнителя здравого смысла и критического ума Андрея Викторовича Клюгина!
- Отлично! - захмелевший Красновский склонился над столом, ища свой бокал,- Отлично... я бы еще добавил, - он нашел бокал и поднял его нетвердой рукой, -... Что Андрей Викторович, хоть мы, порой, и ворчим на него, является тем критическим скальпелем, который частенько... да, да, частенько, в спорах пускает нам стариковскую кровь.
- И тем самым поддерживает наше здоровье! - подхватил Антон Петрович, - За вас, Андрей Викторович!
Все потянулись бокалами к фельдшеру, который все это время неподвижно сидел за столом, свесив голову на грудь. Как и Красновский, он сильно захмелел.
- Андрей Викторович! - окликнул его Антон Петрович, - Мы все пьем за вас!
Клюгин со вздохом поднял свое побледневшее лицо, взял бокал и стал медленно приподниматься.
