Изнанка - Лилия Волкова
Заявление об увольнении он написал на следующий же день. Давно думал об этом, Жанна только ускорила решение. Ему тоже надоело. Обнал, открытие номинальных счетов по «левым» документам и прочая бумажная возня – операции, на вид рутинные, но балансирующие на грани закона (это как минимум). Деньги капали приличные – с одной зарплатой на квартиру пришлось бы копить еще лет десять. Но Андрей не только знал, но и чувствовал: пора завязывать.
Начальник отделения, худощавый мужик чуть постарше Андрея, не удивился:
– Бежишь с корабля, Андрей Владиславович? Напела птичка, что впереди скалы? Ну и правильно. У Жанны Владимировны чуйка что надо. Я вот тоже, – он поставил под заявлением подпись-закорючку, – подумываю… Ладно, Барганов. Документы тебе подготовят, расчет в бухгалтерии сделают. Что думаешь дальше делать? В нашей сфере будешь устраиваться? С дипломчиком своим поосторожнее тогда. Я глаза закрыл, но не везде такие добрые сидят.
«Что они там вечно тащат в коробках, все эти уволенные из американских сериалов? У меня даже собственной чашки тут не было», – Андрей шел по проходу, кивая уже бывшим коллегам на прощанье. Оля, Катя, Маша, Наталья Сергеевна, Олег, Эльдар. Имена, фамилии, лица; прически, туфли, костюмы. И ничего кроме. Он ничего не знает о них – и не хочет знать. Они думают, будто что-то знают о нем. Взрослая, укатанная, равнодушная и бессмысленная жизнь.
Две недели Андрей почти не выходил из дома. Валялся в постели по двенадцать часов подряд, ел принесенные курьерами пиццу и осетинские пироги, смотрел сериалы и засыпал под них. Риелтор позвонила на сутки раньше, чем он ожидал, а еще через неделю он перевез в собственную квартиру пару сумок и несколько коробок.
Купленная двушка еще при просмотре произвела на него странное впечатление, но тогда он не успел его сформулировать. Теперь, оставив у порога свои пожитки, он скрупулезно и предметно изучал новый дом; познавал его запах, цвет, звук.
Прихожая. Фигурные светильники цвета меди, рыжие деревянные двери – и обшарпанная обувная тумбочка. Вместо одной из ручек – прикрученный саморезом шарик от пинг-понга.
Ванная. Плитка, своей простотой и неяркостью говорящая о немалой цене, блестящие краны – и мыльница из растрескавшегося пластика, когда-то бывшего синим.
В обеих комнатах – то же самое сочетание свежего достатка и позавчерашней бесхитростной бедности.
Андрей представил, как Наташка перевозила сюда родителей. Как обещала купить все новое, уговаривала выбросить при переезде хлам. И как они заглядывали в лицо взрослой успешной дочери, говорили умоляюще: «Наташенька, а вот это можно? А тумбочку? А сервант? Ты помнишь, как мы его покупали? Я ходила отмечаться в мебельный и брала тебя с собой. Помнишь?»
В нижней части полированного серванта Андрей нашел фотоальбом в пыльном плюшевом переплете и отнес его на кухню – единственное место в доме, где, кажется, ничего не напоминало о прошлом веке. Пластик, хром, стеклокерамика. Странно, что после арендаторов квартира выглядит вполне ухоженной. Может, знакомым сдавали? Андрей заглянул в холодильник, обнаружил там початую бутылку кваса, присел с ней к столу и открыл альбом.
Он сам не взял из дома ни одной фотографии – ни себя в детстве, ни матери в молодости. Забыл? Не захотел? Сам не знает. Но теперь ему только и остается, что смотреть на незнакомые лица – потемневшие, выцветшие, нездешние. Свадьбы, похороны. Утренники, выпускные. Армия, работа, отдых на море и в горах. Брюки-дудочки и штанины-паруса, накладные плечи и рукава-фонарики, мини-миди-макси, клетка-горошек-цветочек. Девочки-мальчики, мужчины-женщины, старики… Андрей захлопнул альбом; из плюшевой обложки, как споры из перезревшего гриба, прыснула свалявшаяся в войлок пыль. Он закашлялся, запил горечь чужой памяти подкисшим квасом и направился к входной двери.
В тот же день по его просьбе, подкрепленной некрупными купюрами, дворники вынесли из квартиры альбом и всю старую мебель. Саша и Дима (так они назвались, а настоящие имена Андрей выяснять не стал) долго и малопонятно выспрашивали у него, действительно ли он выбрасывает все книги (подвиги советских разведчиков и расхристанные покетбуки с детективами). И никак не хотели верить, что он не собирается оставить себе женский халатик из поддельного шелка, в кармане которого нашлись красные кружевные стринги.
Ночь он провел на диване в гостиной: из брезгливости избавился и от двуспального матраса, на котором обнаружились пятна всех оттенков серого и коричневого. А утром связался с Валькой.
Больше было не с кем: список контактов в телефоне состоял из обитателей почти забытой жизни. Он чуть было не позвонил Жанне, но нажал на отбой, прежде чем произошло соединение. Еще какое-то время смотрел на красивый номер, состоявший из девяток, троек и нулей, а потом удалил контакт. Это показалось правильным. И справедливым.
Валька ответил после пары звонков, радостно забухтел в трубку и назначил встречу на тот же день, ближе к вечеру. По пути Андрей отстраненно размышлял о том, как получилось, что Валька Ханкин, незамысловатый и даже примитивный, стал его единственным другом. Да и другом ли? Хоть бы раз Андрей позвонил ему просто так, без крайней нужды, а не тогда, когда нужен был ночлег. Или деньги в долг, или адрес для связи. Позвонил, чтоб просто поговорить. Спросить, как Валька живет, чем дышит, здоровы ли его братья и жива ли мать.
Ни разу. Ни разу за столько лет. А Вальке он тогда зачем? И этот его взгляд, который помнился еще со времен института: оценивающий и извиняющийся одновременно. Бред какой-то. Зачем он позвонил, зачем он едет туда, к чужому и скучному человеку? Лучше бы в мебельный смотался и в хозяйственный.
Входя в кафе восточной кухни, душное и пестрое, похожее на грубо разукрашенную шкатулку, он был раздражен, зол на себя – за бессмысленный звонок, за мимолетное желание быть «как все», за надежду на тепло. И на Вальку злился тоже – заранее, ни за что и за все сразу.
Валька назаказывал столько, что официантка в длинном платье с восточным узором не оставляла их в покое очень долго, таскала и таскала на стол блюда, тарелки, плошки. В перерывах Ханкин нес какую-то пургу, заливал про то, как он рад встрече и как давно хотел встретиться и поговорить – «вот так, никуда не торопясь».
– А я женился! – Валька налил себе коньяка, Андрею плеснул морса, протянул
